Евгения Иванова - ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский

• Название: ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский
• Автор: Евгения Иванова
• Издательство: Мосты культуры - Гешарим
• Жанр: Критика
• Год: 2005
• ISBN: 5-993273-191-5

В книге собраны материалы, освещающие разные этапы отношений писателя Корнея Чуковского (1882–1969) и идеолога сионизма Владимира (3еева) Жаботинского (1880–1940).

Впервые публикуются письма Жаботинского к Чуковскому, полицейские донесения, статьи из малодоступной периодики тех лет и материалы начатой Чуковским полемики «Евреи и русская литература», в которую включились также В. В. Розанов, Н. А. Тэффи и другие.

Эта история отношений Чуковского и Жаботинского, прослеживаемая как по их сочинениям, так и по свидетельствам современников, открывает новые, интереснейшие страницы в биографии этих незаурядных людей.

---

Пока душа этого простого народа спала, все шло по-старому, но как только она проснулась, в еврейской истории открылась новая эпоха.

В последние четверть века часть еврейского народного тела переброшена в Америку, и на другом берегу океана быстро создается второй еврейский очаг, но социальный состав и там и здесь один и тот же: бедные рабочие, портные, жестянщики, носильщики, каменщики. И если земледельцев мало, то этому нельзя удивляться. Главная тяга современной жизни человечества стремится из деревни в город. Слишком трудно евреям, несмотря на все попытки, создать обратную тягу из города в деревню.

VI

Возрождение еврейского простонародья есть совершившийся факт. Оно привело за собой появление еврейских политических партий. Я не сторонник сионизма, но я понимаю, что сионизм представляет естественное и закономерное явление. Сионизм и бундизм и другие подобные течения выросли из общего корня, или, по крайней мере, корни их широко переплелись в одном и том же подпочвенном слое.

Из этих же самых корней, простонародных и широко разветвленных, родилась новая еврейская поэзия, та жаргонная литература, которою так восхищается К. Чуковский. И просто удивительно, как К. Чуковский доходит до этой связи почти вплотную и все же не видит ее.

— Избушка Хаима-перевозчика стоит на реке. Лет тридцать тому назад это была изба Мойше-перевозчика, а лет через 20 это будет изба перевозчика Давида…

Эта прекрасная ритмичность быта вытекает не из Библии, а из реки, не из того, что Хаим — еврей, а из того, что он перевозчик, из его соприкосновения с природой. Ибо поэзия быта родится только из соприкосновения человека с природой, из творчества рук человеческих над косной, прекрасной, мертвой и яркой материей.

Пока еврейское простонародье говорит на жаргоне, литература его будет писаться на том же жаргоне. По мере того как оно будет ассимилироваться, его литература будет переходить с немецкого жаргона на русский язык.

Процесс ассимиляции еврейства идет вперед огромными шагами в России и в Америке. Не г. К. Чуковскому его остановить.

Я верю в то, что, несмотря на все погромы, век гонений все же уходит в прошлое. История разбивает нашу цепь молотом на живом теле, и каждый удар калечит, и кровь брызжет…

VII

Но какова будет жизнь еврейского племени в будущем без цепи и вне «черты», я не берусь решить. Я знаю, что еврейство не исчезнет. Оно спаяно слишком крепко и существовало слишком долго. Я плохо верю, что еврейство воскресит свою мертвую государственность. Поверю только тогда, когда увижу воочию, хотя бы начало.

Всего вероятнее то, что еврейство в грядущем, как в прошлом, будет играть прежнюю роль всемирного бродила, терпкого и едкого и не всем угодного. Пока народы объединятся и будет единое стадо и единый пастырь, одно человечество и один общий идеал.

В одном могу уверить г. К. Чуковского. Еврейских сил хватит на многое, на две литературы, русскую и жаргонную, или на двадцать, если угодно, на Шолом Аша и Рубинштейна, на Бялика и Антокольского.[174]

Конечно, Рубинштейн только музыкант, а Антокольский только скульптор. И можно спросить с торжеством: где русский писатель еврейской крови и вечной ценности?..

На это есть один ответ: Дух Божий веет где хочет и когда хочет. Если такой писатель еще не родился сегодня, то, быть может, он родится завтра. И кто знает, быть может, он уже родился и живет и в настоящую минуту пишет свою первую поэму или повесть, еще юный и свежий, неведомый миру и критикам.

Владимир Ж<аботинский>. Письмо (О «Евреях и русской литературе»)[175]

В «Свободных мыслях» была помещена статья г. Чуковского о евреях в русской литературе; потом появилась на ту же тему статья г. Тана, больше похожая на лирическое письмо, чем на статью. Последнее обстоятельство дает и мне повод высказаться по этому вопросу. Будь это спор, я бы не принял участия в нем: живу далеко, отвечать на возражения могу только с большим опозданием, а в газетном деле это все равно, что совсем не отвечать на возражения. Иногда я вынужден мириться с этим неудобством; но когда речь касается вопроса, который мне дорог и близок, — еврейского, не хочу ставить себя в положение диспутанта с полузавязанною глоткой. Особенно еще потому, что в русской печати проглядывает какой-то нехороший тон по отношению к инакомыслящим, оскорбительный и недостаточно благородный; говорю, конечно, о передовой печати, остальная вообще вне поля моего зрения. Все это помешало бы мне принять участие в споре. Другое дело обмен личными настроениями, по лирическому примеру г. Тана, и я прошу позволения последовать этому примеру.

Кое в чем наши личные настроения сходны. Меня весьма тронуло, например, что г. Тан пишет всеми буквами черным на белом: «мы, евреи». Это нововведение; насколько знаю, это в русской печати второй случай. Обыкновенно еврейские сотрудники русских газет пишут о евреях не «мы», а «они»; местоимение первого лица приберегается для более эффектных случаев, например: «мы, русские», или «наш брат русак» (я сам читал). Растрогало меня и то, что г. Тан отказывается считаться с пресловутым доводом, будто не следует «в такое время» задевать «такой вопрос». Мы с г. Таном прекрасно знаем, что дело тут не в задевании вопроса, а в упоминовении лишний раз слова «еврей», чего многие терпеть не могут: в этом смысле «такое время» было и год, и два, и пять лет, и пятнадцать лет тому назад. Но вслух, конечно, приводятся самые благородные мотивы — что не надо, мол, «играть в руку». Выеденного яйца не стоят эти благородные мотивы. Из-за них не было еврейскому публицисту никакой возможности поговорить с евреями, читающими по-русски, об их делах или об их недостатках — например, о множестве рабских привычек, развившихся в нашей психологии за время обрусения нашей интеллигенции. Эта интеллигенция не читала ни «Восхода», ни древнееврейских и жаргонных газет, а читала больше всего провинциальную прессу черты оседлости — которую, кроме нее, почти никто не читал, в которой, кроме нее, почти никто не писал и которая в общем не печатала ни одного слова о еврейских делах. Порою хотелось рвать на себе волосы от бешенства, и знаете ли, теперь тоже нередко хочется. Лучше бы тысячу раз «сыграть в руку» черным людям, которые от этого не стали бы чернее, чем так наглухо запереть все пути к среднему еврейскому интеллигенту, чем так упорно приучать его к забвению о себе самом и о долге самокритики, чем так обидно воспитывать в нем унизительное невнимание к себе и своему делу…

По существу предмета наши настроения зато вряд ли совпадают. Обсуждать, хороши или плохи евреи в чужих литературах, я не стану — это было бы уже спором, от которого я отказался. Замечу только, что дело совсем не в том, чувствует ли себя г. Тан, как сам утверждает, неразрывно привязанным к русской литературе, или не чувствует. Г. Чуковский отнюдь и не собирался оторвать его или других от русской литературы; он только задал себе вопрос, велика ли польза русской литературе от этих неразрывных привязанностей, и пришел sine ira et studio[176] к печальным выводам. Чтобы не прятать даже мимоходом своего мнения, прибавлю, что я с г. Чуковским совершенно согласен; прошу г. Тана не принять это с моей стороны за щелчок по его адресу — я его, г. Тана, кроме газетных статей, право, не читал и судить не могу; но вообще нахожу, что евреи пока ничего не дали русской литературе.

Затем, однако, не сомневаюсь, что против г. Чуковского был уже в печати, как водится, выдвинут длинный список «еврейских замечательных людей», блистательное доказательство наших великих заслуг перед отечеством и человечеством. «Рассвет» остроумно заметил, что в этих случаях докапываются чуть ли не до девиц, окончивших гимназию с золотою медалью. Таковых, слава Богу, немало, и честь Израиля нетрудно спасти, ибо мы люди маленькие и малым довольны. За границей наши онемеченные или офранцуженные братья чувствуют себя на вершинах радости, когда кого-нибудь из них в кои веки примут в высшем туземном обществе; они делают важные лица и говорят многозначительно: ого! А у нас однажды г. Горнфельд, я помню, печатно выразил свой восторг по поводу того, что «в одном рассказе Елпатьевского больше интереса к евреям, чем во всех сочинениях Успенского», — из чего явствует прогресс гуманности и благого просвещения. После этого почему же не удовлетвориться гордым сознанием, что нашего такого-то печатают в лучших журналах — так сказать, принимают в высшем туземном обществе? При малом честолюбии и на запятках уютно…

Если г. Тану или другим уютно в русской литературе, то вольному воля. Я, например, не только не стал бы их манить назад, но даже не выражу сомнения, точно ли так им уютно, как они рассказывают. Напротив, признаю и не сомневаюсь. Но я это иначе объясняю, иначе освещаю. Г. Тан объясняет свои родственные чувства к русской литературе, между прочим, и тем, что деды его захватили жаргон, проходя через Ахен, а ему, г. Тану, какое дело до Ахена? Это резон, но я советовал бы г. Тану употреблять его пореже и с осторожностью; ибо мы на своем пути прошли не только через Ахен, но и через Вильну, Киев, Одессу, отчасти через Петербург и Москву, и если мы начнем так небрежно отмахиваться от попутных городов, то нам с г. Таном могут со стороны предъявить вопрос: Что это такое? Cuius regio, eius religio?[177] Где переночевали, там и присягнули, а выйдя вон — наплевали? Эх, вы, патриоты каждого полустанка…