Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

• Название: Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
• Автор: Дзиро Осараги
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-89332-122-7 (1-й том), 5-89332-124-3 (2-й том)

This book has been selected by the Japanese Literature Publishing Project (JLPP), which is run by the Japanese Literature Publishing and Promotion Center (J-Lit Center) on behalf of the Agency for Cultural Affairs of Japan

Перед Вами первый перевод на европейский язык знаменитой исторической эпопеи Дзиро Осараги «Ронины из Ако».

Эта книга, написанная почти сто лет назад по мотивам героического предания о сорока семи ронинах, навсегда завоевала сердца японских читателей и стала популярнейшим народным романом. Тиражи бесчисленных изданий «Ронинов из Ако» в общей сложности составили десятки миллионов экземпляров, намного опережая даже такой бестселлер, как «Миямото Мусаси». На основе романа в разное время было создано три художественных фильма, четыре телесериала так называемой «самурайской драмы», радиопостановки, электронные игры, мультфильмы и комиксы. Увлекательность самурайского боевика сочетается в романе с детальной проработкой исторического сюжета, красочностью лирических описаний и рельефностью портретов. Реальные исторические персонажи — сёгун и вельможи двора, прославленные художники, поэты, философы, мастера чайной церемонии и воинских искусств — воскресают под пером Осараги.

Герои эпопеи, ценою жизни мстящие за смерть своего сюзерена, воплощают благородные идеалы самурайского кодекса чести Бусидо: справедливость, гуманность, верность долгу и презрение к смерти.

На русском языке публикуется впервые.

Перевод с японского Александра Долина.

---

С болью глядя на убитого горем и унижением молодого господина, Магобэй потихоньку ретировался. Памятку пришлось переписать.

Было решено, что голову при передаче следует освидетельствовать.

Когда об этом сообщили монахам, они ответили, что готовы принять пожелание хозяев, хотя сами не видели в том никакой необходимости, поскольку голову никто не трогал — она оставалась в том самом узле, в котором ее принес Кураноскэ.

Магобэй и его подручные развернули узел перед монахами, поднесли поближе фонарь и осветили содержимое. Колеблющийся фитиль фонаря освещал снизу лица сгрудившихся вокруг головы людей, отбрасывая зыбкие переливающиеся блики.

Едва развернув узел, Магобэй сразу же снова положил голову на циновку. Освидетельствовав ее вместе с помощниками, он поклонился монахам и промолвил:

— Сомнений нет.

С тем Магобэй и удалился.

Монахам предложили перекусить вареным рисом, что привело их в замешательство: в доме, где попахивало мертвечиной, не слишком хотелось браться за палочки для еды. Однако подносы с закуской для них уже были приготовлены. Итидон и Сэкиси с трудом заставили себя проглотить по щепотке риса, остальное вернули с извинениями и поспешили откланяться, прихватив расписку. Выбравшись из этой мрачной усадьбы, в которой царил гнетущий дух смерти и запустения, на свежий зимний воздух, они почувствовали, будто родились заново, и вздохнули с облегчением.

В Ёнэдзаве горы, долы и селенья утопали в снежной белизне, и над этим призрачным миром вот уже который день нависало угрюмое серое небо. Обутые в соломенные боты прохожие со скрипом протаптывали дороги в глубоком снегу. Год близился к концу. На земляном полу в прихожей лежала присланная в подарок туша дикого кабана. Снегопада давно не было, и кое-где снежный покров уже стал слегка подтаивать, а солнце порой робко проглядывало на миг сквозь тучи, так что иные уже стали повязывать на голову платки по-летнему[202] и поговаривать, что дело идет к весне. Всем надоела эта зимняя спячка. Там и сям бросались в глаза влажные после стаявшего снега островки черной земли. Хотя каждый год всем приходилось видеть ту же картину, смотреть, как пробуждается природа, всегда было отрадно. И то, что со стороны Этиго[203] стали приходить люди, перебираясь через горные перевалы, тоже было знамением близкой весны. Однако по ночам все еще было морозно. В ясную погоду месяц холодно сиял над белыми гребнями далеких гор. Прозрачный воздух слоился, словно стеклянный. Все вокруг замерло, скованное морозом. Призамковый город был погружен в какую-то немыслимую тишину. Гонец из Эдо, с трудом одолев снежную дорогу и перейдя через перевал Итая, добрался до Ёнэдзавы поздно ночью.

Хёбу Тисака лежал вытянувшись на постели, спрятав под одеяло зябнущие стариковские руки и ноги. Услышав, что прибыл человек из Эдо, он немедленно поднялся и вышел из спальни. Донесение гонца выслушал в темной комнате, не зажигая огней. Уже узнав основное — то, что ронины из Ако нанесли удар — он продолжал поддакивать: «А-а, вот как?» — будто побуждая гонца рассказывать еще и еще. Тот подробно изложил, что творилось на подворье Уэсуги в Сотосакураде после того, как пришло известие о нападении на усадьбу Киры. Упомянув о действиях Матасиро Иробэ, гонец рассказал, как тот вышел к жаждавшим мести самураям и остановил их, не дав послать карательный отряд в погоню за ронинами. Хёбу удовлетворенно кивнул. С тяжелым вздохом он разжал сложенные на груди руки и приподнялся на коленях, будто говоря: «Ну, ладно!» Взор старика туманили слезы.

Язык не слушался Хёбу, слова терялись где-то на пересохших губах. Лицо, похожее на вырезанную из дерева маску, вдруг все обмякло и опустилось на глазах у гонца.

— Кто убит? — спросил он хриплым голосом.

— Кобаяси, Тории, Симидзу… — перечислял гонец, и с каждым новым именем перед скорбным мысленным взором Хёбу вставал образ погибшего. Сцепив руки, он выслушал все до конца.

— Спасибо им! Спасибо! — сказал наконец с чувством старый самурай, и в голосе его слышались слезы. — Благодаря Иробэ и всем им, кто пал смертью храбрых, честь рода Уэсуги будет спасена, по крайней мере не понесет невосполнимого урона, как могло бы случиться. Нелегко им пришлось! Но все же мы из этого выбрались!

Хёбу впервые громко рассмеялся, будто закашлялся. Его худые плечи и поникшая голова тряслись от смеха. Он был похож на человека, радующегося тому, что сбросил с себя тяжкую ношу.

— Хорошо! Так оно и ладно будет! — повторял он.

Забыв о присутствии гонца, Хёбу, казалось, полностью расслабился душой. Гонец почувствовал, что ему надо побыстрее уходить, но когда он уже собрался распрощаться, Хёбу вдруг, будто проснувшись, хлопнул в ладоши, подозвал слуг и приказал принести вина.

— Холодно, небось, было в дороге? — обратился он к гонцу. — А Иробэ, должно быть, тяжеленько пришлось. Ну, молодец! — добавил он с глубоким чувством. — И Кобаяси с его людьми тоже, конечно. Вот так постепенно верные, преданные люди и уходят… Какое-нибудь почетное и приятное поручение любой с удовольствием исполнит, а чтобы служить незаметно не щадя живота — такое мало кому нравится. Но они безропотно взялись за это дело и послужили без страха и упрека. Не каждому дано… Зерцало самурайской чести!

При этих словах по щекам Хёбу наконец потекли слезы.

С той ночи Хёбу Тисака занемог. У него начался жар. Дежурившие при нем слуги набирали во дворе снега почище, заворачивали в полотенце и прикладывали к морщинистому лбу господина. Хёбу жаловался, что у него от таких громадных комков мерзлого снега голова только больше болит, и приказывал дробить помельче. Может быть, от такого жара он все время дремал на своем ложе. Иногда, увидев что-нибудь во сне, вдруг вздрагивал и просыпался, озираясь по сторонам. Разглядев в полумраке спальни слугу, спрашивал в который раз:

— Из Эдо новых вестей не было?

Гонцы из Эдо продолжали прибывать в замок один за другим и днем, и ночью. Хёбу никого из них не оставлял без внимания, всех вызывал к себе в опочивальню и велел рассказывать все подробности, давая время от времени необходимые указания. Врач его предупредил, что, если так будет продолжаться, недолго и помереть, но, когда врач ушел, Хёбу только пробормотал сквозь зубы:

— Помру — и хорошо!

Температура у него продолжала подниматься. Он начал заговариваться, бредить. Смысла слов разобрать было нельзя, но каждый раз его исхудавшее тело подергивалось в нервных конвульсиях. К счастью, вести из Эдо стали приходить реже, а если и приходили, то ни о каких важных переменах сообщений не было, так что в конце концов Хёбу мог дать отдых своему усталому телу.

Тем временем погода постепенно улучшалась, наступали погожие деньки. Солнечные лучи днем заливали веранду, пригревая сёдзи. Весело поблескивали капли, падая со стрех. Любимая кошка Хёбу, свернувшись клубочком, спала на солнышке. Когда стало слишком жарко, она поднялась, ушла в тень и, сладко потянувшись всеми четырьмя лапами, вытянулась на циновке. Хёбу, немного оправившись от недуга, читал письмо, посланное Итиэмоном Окумая, одним из самураев, павших при обороне усадьбы Киры, ёнэдзавским родственникам. Это письмо непосредственно передавало чувства и настроения простого служилого самурая.

«…Приходится днем и ночью отправляться в Хондзё и заступать в караул, так что свободного времени совсем нет. Спать все время хочется. Ночью особенно тревожно: поговаривают, что вассалы рода Асано вынашивают планы нападения на усадьбу, так что приходится быть начеку — проверять ворота, обходить двор. Оттого ночью особо томительно на дежурстве. В общем, тут прямо как на бивуаке, в походе. Не хватает только раненых, покрытых кровью. Едим вареный черный рис безо всякой подливы. И до каких пор мы будем ходить в Хондзё? Стараемся изо всех сил, себя не щадим. Вот и сегодня, надо вам сказать, в ночь опять заступаем — снова пойдем в Хондзё. Ну, и далее так же: шестнадцатого числа дежурить в Хондзё, семнадцатого числа дежурить по залу приемов, восемнадцатого и девятнадцатого числа — опять идти в Хондзё. Тут у нас ни у кого свободного времени нисколько не бывает».

Хёбу был под большим впечатлением от этого бесхитростного письма. У него не было даже сил сердиться на этого несчастного незадачливого самурая, который высказал наболевшее. Уж наверное, его настроение хотя бы отчасти разделяли и Хэйсити Кобаяси, и другие охранники, погибшие там, в Хондзё. Мертвые молчат, но слова этого письма, как раскаты дальнего грома, звучали в ушах Хёбу. Мысленно сомкнув ладони в молитве, он утешал себя мыслью о том, что жертвы были неизбежны.

Из Эдо прислали копии шуточных надписей и стишков, появившихся на стенах. Сообщали также, что ронинов из Ако теперь стали называть гиси — «рыцарями чести».