Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть II

• Название: Грешница и кающаяся. Часть II
• Автор: Георг Борн
• Издательство: ЭЯ
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-87216-022-4

Авантюрно-исторический роман «Грешница и кающаяся» был написан известным немецким писателем Георгом Борном в живой, увлекательной и динамичной манере. Писатель рассказывает об удивительных и опасных приключениях князя Монте-Веро и его верных слуг-друзей. Несмотря на многочисленные интриги своих недоброжелателей князь выходит победителем из всех ситуаций благодаря своим нравственным принципам. На протяжении всего романа героям сопутствуют любовь и верность. В настоящий том вошла вторая часть романа.

---

Он громко постучал и воскликнул, изменив голос:

— Эй, отоприте!

Тюремщики даже не взглянули в его сторону.

— Оглохли вы, что ли? — крикнул он громче.— Отоприте дверь!

Если в эту минуту явится настоящий помощник палача, он пропал!

Один из тюремщиков подошел.

— Кто там кричит? — грубо спросил он.

— Отоприте! Гирль впустил меня к приговоренному и снова запер дверь; я хочу выйти.

— Кто вы такой? — спросил надзиратель и заглянул в отверстие.— А, это вы,— сказал он, увидев помощника палача.— Сейчас я вам открою. Гирль не имеет права оставлять дверь незапертой. Он уже сменился и, видать, забыл предупредить меня о вашем приходе.

Звякая ключами, надзиратель отворил дверь.

— Проклятый хитрец! — пробормотал Фукс, выйдя в коридор и указывая на свой каземат.

— Вы скоро положите конец его хитростям,— осклабился надзиратель.

Фукс кивнул на прощание и, пройдя мимо второго тюремщика, спустился по лестнице. Сердце его учащенно билось.

Внезапно раздался сильный стук. Кто-то колотил во входную дверь.

Вдруг это настоящий помощник палача?!

Фукс остановился и сделал вид, что отряхивает панталоны. Привратник вышел из своего помещения и отворил дверь, ведущую во двор. Фукс из-под руки взглянул на вошедших и облегченно выпрямился — это были судья и священник.

— Черт возьми,— пробомортал он,— надо торопиться!

Твердыми шагами прошел он мимо черных фигур судьи и священника, пожелав им доброго вечера, и крикнул привратнику:

— Отворите!

Тот с удивлением оглядел человека в красной рубахе.

— Не иначе, вы пролезли через замочную скважину, а? — заметил он, смеясь.— Я вас не впускал.

— Меня впустил мой старый друг,— отвечал Фукс грубым голосом, в то время как священник и судья поднимались по лестнице.

— Я и говорю, что вы связаны с чертом! — продолжал шутить привратник.

— Не спорю,— отвечал Фукс,— но в данном случае все очень просто: меня впустил господин д'Эпервье через ворота, выходящие на улицу. Он вышел, а я вошел.

— Это другое дело,— сказал привратник.— Господин обер-инспектор может позволить себе подобные исключения.

И привратник спокойно отворил перед Фуксом тяжелую дверь, зная, что господин д'Эпервье действительно уехал в десять часов.

Фукс оказался во дворе. Оставалось преодолеть последнее препятствие.

Мерными шагами он пересек двор. Привратник отворил ему большие ворота, выходящие на площадь.

— Благодарю! — воскликнул Фукс. Он был на свободе.

Ничего не подозревающий привратник запер ворота.

Фукс радостно засмеялся, стоя на площади Ла-Рокет возле почти готового для него эшафота.

Шел дождь со снегом, и на расстоянии десяти шагов ничего нельзя было различить.

Вздохнув полной грудью, Фукс подошел к эшафоту. Подмостки для гильотины были уже построены, черное сукно, покрывающее эшафот, к утру должно было совсем промокнуть.

Палач, четверо его помощников и кучер в этот момент как раз переставляли с воза на помост тяжелую деревянную раму гильотины.

Фукс стоял в стороне и посмеивался, глядя на этот инструмент, вовсе не располагающий к смеху. Вдруг он увидел на ступеньках эшафота большой кусок мела, принесенный, вероятно, кем-нибудь из работников для разметки досок.

В голову Фукса пришла новая мысль; он взял мел и, выждав, когда наверху занялись укреплением гильотины, подошел к ступеням и сделал на черном сукне какую-то надпись большими буквами в том месте, где дождь не мог смыть ее.

Заканчивая писать, он услышал громкие крики, донесшиеся со стороны тюрьмы.

Шло к полуночи.

Шум на тюремном дворе усилился, зазвучал сигнал тревоги.

«Глупцы,— подумал Фукс,— они ищут меня в стенах тюрьмы, а я уже на свободе!»

В надежде, что беглеца схватят, эшафот не снимали до самого утра. А когда рассвело, толпы парижан смогли прочесть на черном сукне насмешливые, немного уже стертые слова:

«На этот раз вам нечего было смотреть. Прощайте, парижане! Фукс, заключенный в Ла-Рокет».

Можно представить себе, какую огласку получил этот дерзкий побег. Известие о нем дошло даже до императора. Лучшие сыщики Франции были подняты на ноги, но старания их ни к чему не привели. Фукс и его товарищ Рыжий Эде как сквозь землю провалились.

XIX. ЗАВЕЩАНИЕ СТАРОЙ УРСУЛЫ

В особняке на улице Риволи царило счастье, которое можно было сравнить с весенней лунной ночью.

Счастье это не согревало и не оживляло, как яркий солнечный луч, но оно было как бы первым лучом надежды, пробившимся сквозь долгую ночь.

И могло ли быть иначе?

Маргарита нашла своего отца и, как страждущая Магдалина, прильнула к его руке; он бережно вел ее по пути покорности и самоотвержения. Сердцем, исполненным любви, привлек он ее к себе, с отцовской заботливостью обратив ее сердце к Богу, и сам, полный надежды, старался и ее ободрить.

Часто, когда погода была хорошая, они вместе гуляли по аллеям парка, тогда как Иоганн и Жозефина были заняты своими детскими играми.

Эбергард ненавязчиво старался внушить своей дочери возвышенные мысли, а однажды подарил ей ладанку с тремя эмблемами: солнцем, крестом и черепом, чтобы в тихие ночные часы она, подобно ему самому, думала об их значении и в толковании этих символов черпала новые душевные силы.

Маргарита усматривала в благословении отца прощение от Бога.

Не думая о том, что она как дочь князя могла бы иметь другое прошлое, радостное детство и прекрасную молодость, не обвиняя того, кто причинил ей тяжелое горе, она крепла духовно и телесно среди мирной благодатной обстановки и благодаря неясным заботам, которыми окружил ее горячо любящий отец.

Маргарита благодарила Матерь Божию за милость, даровавшую ей и ее ребенку доброго, всепрощающего князя, ни единым взглядом или словом не упрекнувшего ее, дружески протянувшего ей руку помощи и окружившего вниманием и чуткостью.

Милость эта так трогала ее, что она думала о ней не иначе, как со слезами умиления.

Иногда, просыпаясь среди ночи, она подходила к высокому окну особняка, глядела на деревья в парке и вспоминала ту роковую ночь, когда она, беспомощная, бродила одна среди холода и вьюги.

Тихой молитвой поминала она покойного Вальтера, пожертвовавшего для нее всем, решительно всем, даже жизнью; не раз думала она и о пропавшем ребенке, брошенном ею на дороге к кладбищу Святого Павла.

Часто мысли ее переносились к возлюбленному Вольдемару, теперь, быть может, совсем забывшему ее. Но Маргарита все равно молилась за того, кто больше всех влил горечи в чашу ее жизни, молилась от всей души и со слезами на глазах. До сих пор она любила его всею силою своего израненного сердца.

Обливаясь горькими слезами, она говорила себе, что никогда больше не увидит его и нет никакой надежды когда-нибудь прильнуть в невыразимом блаженстве к его груди.

Последняя их встреча происходила в его дворце, на пороге их вечной разлуки, но не горечь вынесла она от этого свидания, а высокое ощущение блаженства. Замирая от счастья, внимала она тогда его словам, которым суждено было остаться для нее вечным утешением: он любит, любит ее так же горячо и преданно, как она его.

О сердце человеческое, претерпевшее столько страданий, какая малость способна тебя утешить!

Маргарита обмирала при воспоминаниях об этом блаженном часе и втайне, так втайне, что и сама не решалась в том признаться себе, надеялась когда-нибудь снова увидеться с принцем. Она не спрашивала себя, какие последствия может иметь эта новая встреча, гнала от себя неосуществимую эту надежду — и все-таки надеялась.

Если бы она знала, что Вольдемар так же горячо жаждет ее видеть, что он оплакивает ее как умершую, что стоит ей подать знак, и он, превозмогая все препятствия, примчится к ней на край света — если бы она все это знала, надежда ее обрела бы под собой почву…

Отойдя от окна, она тихо целовала в щечку свою спящую дочь и сама укладывалась в мягкую шелковистую постель, но тягостные воспоминания подстерегали ее и здесь. Она видела себя в лесу, зимней ночью, после того как ее, беспомощную и беззащитную, вытолкали на улицу; видела себя лежащей на постели из листвы в хижине лесника, который приютил ее из сострадания; вспоминала, как, скорчившись, сидела она на гнилой соломе в монастыре… А теперь она покоится на пуховых, обшитых кружевами подушках в доме князя, ее отца.

Тут же рядом спало ее нежное дитя, которого она вынуждена была отдать в воспитательный дом. Дитя это превратилось в очаровательную девочку, которая не могла не вызывать улыбку счастья у молодой матери. Но в улыбке этой крылась, однако же, и горечь: Маргарита вспоминала другого ребенка, навеки для нее утерянного. Тягостные мысли об этом пропавшем без вести младенце омрачали ее радость.