Густав Эмар - Твердая рука. Гамбусино

• Название: Твердая рука. Гамбусино
• Автор: Густав Эмар
• Издательство: Энергоиздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1982

Густав Эмар (1818- 1883) — французский писатель, автор большого цикла увлекательных, остросюжетных историко-приключенческих романов.

Романы «Твердая Рука» и «Гамбусино» интересны не только занимательным сюжетом: они знакомят читателя с суровым бытом и нравами индейских племен Мексики.

Перевод с французского под редакцией М. С. ГУСА

Оформление  С. М. ПОЖАРСКОГО

Рисунки художника И. А. ИЛЬИНСКОГО

Текст печатается по изданию:

Густав Эмар «ТВЕРДАЯ РУКА». «ГАМБУСИНО»

(«Библиотека приключений»), М,: Детгиз, 1958

---

ТВЕРДАЯ РУКА

Глава I. ВЫСТРЕЛ

Трудно представить себе край более безотрадный и унылый, чем тот, который простирается между сьеррой[1] Сан-Сабо и Рио Пуэрко.

Отверженная страна, где белеет и постепенно превращается в прах множество невесть чьих скелетов; огромная пустыня, усеянная сероватыми скалами, в расселинах которых с незапамятных времен ютятся змеи и хищные звери; саванны, дающие жизнь только черным терновникам, да еще разве чахлым зарослям мескита[2], пробивающимся там и сям сквозь сыпучие пески.

Белые и даже индейцы редко, только в случае крайней нужды, решаются путешествовать в этом жутком безлюдье. С риском удлинить свое путешествие они предпочитают сделать крюк, следуя по окраинам саванны, где путник всегда может рассчитывать на тень и воду – эти услады тропических стран и самые драгоценные блага во время долгих скитаний по прериям Запада.

В 1843 году, около трех с половиной часов пополудни в одну из суббот второй половины июня месяца, который индейцы племени навахоес называют на своем звучном языке «месяцем земляники», из чащи дубов, красного дерева и сумаха[3], растущих в предгорьях Сан-Сабо, вынырнул всадник.

Оставив позади себя последние уступы горного хребта СанСабо, с которого он, по-видимому, только что спустился, путник, вместо того чтобы следовать по проторенной дороге вдоль края саванны, понесся галопом по степи с явным намерением пересечь ее по прямой.

Такого рода решимость являлась бесспорным признаком либо безумия всадника, либо отваги, необычной даже для самого смелого человека; а может быть, существовали важные обстоятельства, принудившие путника пренебречь всякой осторожностью, дабы достигнуть как можно скорей цели своего путешествия.

Впрочем, каковы бы ни были соображения, руководившие им, несомненным было одно: путник мчался во весь опор, все более углубляясь в пустыню, нимало, по-видимому, не заботясь о своей безопасности и не обращая внимания на пейзаж, который становился все более безотрадным и мрачным. Так как этот незнакомец призван сыграть значительную роль в нашем дальнейшем рассказе, мы попытаемся несколькими словами набросать его портрет.

Это был чистокровный мексиканец, двадцати пята или тридцати лет, среднего роста, весь облик которого, не лишенный известного изящества, говорил о недюжинной силе. Его осанка отличалась благородством, а правильные черты лица с приятным золотистым отливом кожи дышали мужеством, прямотой и добротой. В его черных широко открытых глазах светился проницательный ум; красивый рот, с четко обрисованными линиями тонких губ, наполовину скрадывался черными густыми усами, из-под которых сверкали ослепительно белые зубы; подбородок, пожалуй, слишком резко очерченный, свидетельствовал о необычайной твердости характера. Одним словом, он обладал интересной и располагающей к себе внешностью. Одежда всадника представляла обычный мексиканский наряд, со всем присущим последнему живописным разнообразием деталей и богатством отделки. Из-под небрежно надвинутой на правое ухо широкой вигоневой шляпы, окаймленной двойным галуном – серебряным и золотым, – выбивались густые пряди вьющихся и ниспадавших в беспорядке до самых плеч черных волос; поверх вышитой батистовой рубашки была надета зеленая бархатная куртка, богато расшитая золотым позументом. Шея незнакомца была повязана индейским платком, концы которого схватывались перстнем с крупным алмазом. Длинные штаны из такого же зеленого бархата, также разукрашенные позументом и галунами, опоясывались красным шелковым шарфом с золотой бахромой. По бокам, вдоль каждой штанины, от пояса до колен были сделаны прорезы, застегнутые двумя рядами золотых пуговиц со вделанными в них жемчужинами. Ботфорты незнакомца, расшитые красивыми узорами из красного шелка, были схвачены под коленями шелковыми подвязками, затканными золотом; из-под правого голенища выглядывала дивной работы рукоятка длинного кинжала.

Расцвеченный яркими красками индейский серале[4] был свернут и аккуратно уложен на крупе коня, великолепного животного с тонко выточенными ногами, с маленькой головой и с блестящими глазами. Это был кровный мустанг прерий, для которого наездник не пожалел изысканной сбруи, столь излюбленной каждым мексиканцем.

Вооружение всадника не ограничивалось вложенным в ботфорт кинжалом. Поперек седла покачивался длинноствольный американский карабин; за поясом торчали два шестизарядных револьвера, а на левом боку в стальное кольцо был продет мачете – мексиканский тесак без ножен; да к седлу было приторочено свернутое лассо из плетеной кожи. Вооруженный таким образом незнакомец – если только его воинственная внешность не была обманчива – мог, в случае необходимости, помериться силами, и не без успеха, одновременно с несколькими противниками. А к возможности такого рода встреч не следует относиться скептически в краях, где на каждом шагу рискуешь наткнуться на врага, – человека или зверя, – а иногда одновременно и на того и на другого.

Не меняя аллюра коня, всадник беспечно покуривал пахитоску из маисовых листьев, провожая рассеянным, равнодушным взглядом стайки фазанов и куропаток, взлетавших при его приближении, или стада ланей, а то и целые семьи лисиц, вспугнутых шумом копыт его мустанга.

Краски саванны между тем начинали тускнеть. Солнце, садившееся на горизонте и походившее на большой огненный шар, уже потеряло свое тепло; ночь готовилась распластать над землей свой темный покров. Всадник, натянув поводья, придержал коня, а сам начал внимательно обозревать окрестности в поисках места для ночлега. После минутного размышления путешественник принял решение. Свернув немного влево, он направился к пересохшему наполовину ручейку. Несколько кустов терновника и десяток чахлых кустов мескита, произраставших на его берегу, могли кое-как скрыть его от любопытствующих взоров таинственных обитателей пустыни, вечно рыскающих под покровом ночи в поисках добычи. Однако, подъехав ближе, путник, к немалой своей радости, убедился, что неровный рельеф почвы и несколько скал, разбросанных среди деревьев и кустарника, обеспечивали ему почти безопасное убежище.

День был трудный; и человек, и конь изнемогали от усталости. Оба они нуждались хотя бы в непродолжительном отдыхе раньше, чем пуститься в дальнейший путь. Всадник, очевидно опытный путешественник, прежде всего занялся своим конем; он расседлал его и повел на водопой. Стреножив затем лошадь, чтобы та не ушла далеко и не стала добычей хищных зверей, он разостлал на земле свой плащ, кинул на него несколько полных пригоршней маиса для мустанга и, только убедившись, что тот, несмотря на усталость, охотно принялся за корм, счел возможным позаботиться о себе.

Мексиканцы, отправляясь в путешествие, приторачивают обычно сзади седла нечто вроде холщовой переметной сумы – так называемую альфорху. В такой суме они возят съестные припасы, которых ни за какие деньги не купить в пустыне. Вместе с двумя флягами питьевой воды, с которыми мексиканцы никогда не расстаются, эти припасы и составляют весь их багаж во время дальних странствий, когда приходится преодолевать лишения и трудности, одно перечисление которых повергло бы в ужас европейца, избалованного всеми благами современной цивилизации.

Итак, наш путешественник уселся на земле и, позаботившись предварительно о том, чтобы оружие на всякий случай было под рукой, развязал свою альфорху; прислонившись затем к скале, он с невозмутимостью философа приступил к своему незатейливому ужину, состоявшему из куска вяленого мяса, нескольких маисовых лепешек и кусочка твердого, как кремень, козьего сыра; все это он запил студеной водой из ближайшего ручейка.

Быстро покончив с этим незатейливым ужином, незнакомец почистил зубы изящной золотой зубочисткой, затем скрутил маисовую пахитоску и раскурил ее с присущим одним только испано-американцам сосредоточенным блаженством. Затем путник, не теряя времени, завернулся в свой плащ, растянулся на земле и мгновенно уснул.

Прошло несколько часов. Может быть, путешественник проспал бы и больше, если бы его внезапно не разбудили два выстрела, раздавшиеся где-то поблизости. В прерии редко случается, чтобы звук выстрела не сопровождался свистом пули около уха. Здесь это почти закон. Другими словами, в девяноста девяти случаях из ста одинокий человек в прерии неизбежно становится мишенью какого-нибудь убийцы. Путешественник, столь неучтиво разбуженный, мгновенно схватил ружье и, притаившись за скалой, стал ждать, что будет дальше. Но так как в следующую минуту нападения – если только это было нападение на него – не последовало, он осторожно приподнялся и стал напряженно всматриваться в окрестности. Ничто более не нарушало торжественного безмолвия ночи.