Том Шиппи - Дорога в Средьземелье

• Название: Дорога в Средьземелье
• Автор: Том Шиппи
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Критика
• Год: 2003
• ISBN: 5–8370–0181–6

Фундаментальное исследование творческого мира Дж. Р.Р. Толкина, предпринятое его другом и преемником на кафедре английской литературы. «Властелин Колец» как философски–лингвистическая эпопея. Порождающая поэтика в качестве магического кольца. Языковые и литературные корни.

Подлинная энциклопедия Дж. Р. Толкина и толкинизма.

Впервые на русском языке.

От переводчицы «Властелина Колец» Марии Каменкович.

Для продвинутого и отчасти задвинутого читателя.

---

Между толкиновским видением мира и той точкой зрения, которой написание Gandalph ничем не отличается от написания Gandalf, компромисс невозможен. Наверное, именно поэтому «Властелин Колец» (и, в меньшей степени, другие сочинения Толкина) провоцирует столь многих литературных критиков отводить глаза, путаться в написании имен, толковать о вещах, которых во «Властелине Колец» в помине нет, и закрывать глаза на наиболее очевидные удачи толкиновской прозы. Толкин полагал, что эта инстинктивная антипатия ведет свое происхождение с древних времен. Люди, которые терпеть не могли его книг, в равной степени не переносили также «Беовульфа», «Перл»[3], Чосера[4], «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря»[5] и «Сэра Орфео»[6]. В течение тысячелетий пытались эти люди навязать свои взгляды мятежной череде авторов, которые, к счастью, не обращали на них никакого внимания. В отливающем сталью предисловии к изданию поэмы «Сэр Гавэйн и Зеленый Рыцарь» (слово «критика» здесь намеренно не упоминается) Толкин и его коллега Э. В. Гордон заявляют, что их цель — помочь читателю воспринять поэму «насколько возможно, в том духе и под тем углом, как того предположительно желал бы автор»(22). Проделать такую операцию с Толкином было бы проще, поскольку он куда в большей степени наш современник, нежели автор «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря»; с другой стороны, ум у Толкина был тонким как ни у кого, и иной раз Толкин вполне мог сознательно слукавить. Хотя, применяя к творчеству Толкина критерии «правильного и трезвого вкуса», критерии тех «высших литературных притязаний», которые некто Энтони Берджес надменно противопоставил «аллегориям с участием животных или фей»(23), мы ничего не добьемся. Это приведет только к заключению, что говорить тут нечего, да и не о чем. Однако существует что–то, что сделало Толкина непохожим на других, что дало ему власть так явно провоцировать эти два тесно связанных между собой феномена — общественное признание и гнев критиков.

ЧТО ТАКОЕ ФИЛОЛОГИЯ?

Чем бы ни объяснять эту таинственную способность книг Толкина вызывать у одних гнев, а у других восхищение, какая–то связь с его основной работой, разумеется, в этом присутствует. Большую часть своей активной жизни Толкин преподавал древнеанглийский, среднеанглийский и историю английского языка. При этом ему постоянно приходилось сражаться с преподавателями английской литературы — борьба шла за время, деньги, студентов и в основном не приносила никаких плодов: как бы ни преуспевал в ней сам Толкин, и он, и его предметы все равно с течением времени все дальше отходили на периферию. Судя по всему, Толкин был довольно злопамятен, как, впрочем, и все смертные. В малых произведениях это часто выходит на поверхность. В антологии «Песни для филологов», составленной им совместно с Э. В. Гордоном и позже (в 1936 г.) изданной частным образом, содержится по меньшей мере два стихотворения с нападками на преподавателей литературы. Одно из этих стихотворений — «Два маленьких заговора» — имеет подзаголовок «Лит. и яз.». Ничего хуже Толкин за всю свою жизнь не написал. Это настолько слабое стихотворение, что невольно хочется думать (или надеяться), что на полпути между поэтом и пишущей машинкой стряслось что–то катастрофическое, из–за чего текст кардинально изменился. Между прочим, с самого начала своей профессиональной карьеры Толкин не был способен употреблять слово «литература» иначе нежели в кавычках: таким образом он демонстрировал свое несерьезное отношение к этому предмету. Например, его знаменитая статья о древних текстах Апсreпе Wisse и Hali Metðhad(24),опубликованная в 1929 году, открывается следующим замечанием:

«Апсrепе Wisse уже породил целую «литературу», и, очень возможно, я не скажу об этом трактате ничего нового и не пролью на него никакого нового света с точки зрения тех трудолюбивых или досужих читателей, которые следят за этой «литературой». Я лично не следил»(25).

В начале лекции о «Беовульфе» (1936) и в предисловии к «Сэру Гавэйну и Зеленому Рыцарю» (1925) звучат вариации на ту же тему. Разумеется, эта повторяющаяся шутка на чем–то да основана; по крайней мере, Толкин возвращается к ней вполне сознательно. Это основание легко отыскать, прибегнув к Оксфордскому словарю английского языка (в дальнейшем ОСА. — Пер), в составлении которого в молодости принимал участие и сам Толкин. Из ОСА видно, что значение, которое Толкин здесь придает слову «литература», принято авторами словаря во внимание и зафиксировано в соответствующей словарной статье под № 3b: это «корпус книг, статей и иных текстов, посвященных определенному предмету». Однако почему Толкину непременно надо было использовать именно это значение, в то время как в ОСА есть еще и другое определение, под № 3a, не такое расплывчатое и гораздо более адекватное, а именно: «Литература» — это «литературная продукция в целом… или, в более строгом смысле, произведения, которые претендуют на некоторое значение в области прекрасного благодаря определенной форме или благодаря создаваемому ими определенному эмоциональному эффекту». Толкина задели за живое иллюстрирующие это значение примеры, которые формируют смысловое ядро словарного определения. Шестой из этих примеров гласит: «В полной своей славе литература явилась в Англии благодаря Эдмунду Спенсеру», т. е. в 1579 году. Поначалу можно не заметить, что эта фраза дышит поистине убийственной иронией. Но если отнестись к определению ОСА серьезно, то можно поспорить с ним сразу по нескольким пунктам. Во–первых, следует ли называть «литературой» — как в определении № 3b — бессмысленное нагромождение книг о «Беовульфе», Ancrene Wisse или «Сэре Гавэйне и Зеленом Рыцаре»? И во–вторых, почему сами эти произведения, достаточно оригинальные и творческие, но созданные задолго до 1579 года, «литературой» не считаются? Естественно, никому не пришло бы в голову обсуждать эту проблему обстоятельно и всерьез. Тем не менее Толкин полагал, что возникающая здесь семантическая путаница не так уж и случайна. Может быть, ОСА нельзя считать зерцалом истины, но по крайней мере господствующие в ученых кругах мнения он выражает сполна. Как это характерно для Толкина: обратив внимание на путаницу и неразбериху, порождаемые определениями ОСА, он использовал одно из определяемых понятий, чтобы отомстить за другое: «литературе» как «книге о книгах», мертвой латинской букве, он противопоставил древний английский «дух».

Прежде всего это увлечение игрой со словами говорит о том, что туманы академической политики не заслоняли от Толкина простого факта: все споры о «языке» и «литературе» с самого начала непоправимо отравлены неточностью этих терминов. В тех случаях, когда Толкину удавалось остаться беспристрастным, он соглашался с тем, что «яз.», в качестве военного клича, звучит так же неуклюже, как и «лит.». В своем манифесте 1930 года (он называется «Оксфордская школа английского языка») он предположил даже, что эти термины следовало бы заменить на какие–то другие и называть их, скажем, «А» и «Б». В манифесте недвусмысленно заявляется, что и «лингвистический», и «литературный» подходы слишком узки, чтобы с их помощью можно было бы адекватно исследовать подлежащие научному анализу произведения искусства. Поэтому существующие термины по отдельности не слишком–то пригодны для продуктивной работы с этими произведениями, особенно древними. Дальше — больше: не следует «приручать» эти термины и искать компромисса между ними (большинство кафедр англистики не идут далее подобного компромисса) — надо попытаться обрести некоторую третью точку отсчета, откуда и «лит.», и «яз.» представали бы в наиболее выгодном освещении. Это третье измерение существует и носит имя филологии. Именно изнутри этого измерения приучил себя Толкин смотреть на мир, и, находясь в нем, писал он свои произведения. Филология — единственный подходящий проводник по Средьземелью, и можно предположить, что такого проводника одобрил бы и сам творец Средьземелья. Не вина Толкина, что в течение более чем ста последних лет «филология» и как термин, и как дисциплина все больше забредала в чащу даже еще более непроходимую, нежели «английское литературоведение».

Словарные определения ничего не проясняют, и это симптоматично. ОСА был задуман и создан не кем иным, как филологами, и завоевал себе место под солнцем именно благодаря престижу, каким обладала в XIX веке филология, но и он не в состоянии сказать о ней практически ничего дельного. ОСА полагает, что «филология» — это: 1) «любовь к учению и литературе; изучение литературы в широком смысле этого слова, включая грамматику, литературную критику и интерпретацию произведений из области изящных искусств; ныне в этом, широком, смысле употребляетсяредко», 2) «любовь к беседам, разговорам или спорам» (смысл, для филологии оскорбительный: получается, что это наука, посвященная в лучшем случае логическому разбору беседы или спора, в противовес истинной, серьезной философии! — Т. Ш)»; зато пункт 3) отвоевывает обратно все, что было упущено в пункте 1), объявляя, что филология — это «изучение структуры и истории языка; наука о языке; лингвистика» (то есть, собственно говоря, подраздел пункта 1)(!). Итак, «филология» — это и «яз.», и «лит.» одновременно[7]. Эти определения великодушны, но слишком расплывчаты, чтобы они могли хоть для чего–нибудь пригодиться. Deutsches Wörterbuch, словарь, основанный самим Якобом Гриммом[8](28) и от него же получивший импульс к дальнейшему развитию, определяет филологию немногим удачнее и тоже инклюзивно а именно как «ученое исследование языков и литератур (особенно классических)». Иллюстрирующая определение цитата из работы самого Гримма более интересна. Вот как она звучит: «Нет науки более гордой, благородной и более благосклонной к спорам, нежели филология; равно нет и науки, менее милосердной к человеческим ошибкам». Здесь по крайней мере указано, чего можно ожидать от этого «ученого исследования языков и литератур». Однако если раньше вы не знали, что такое филология, само по себе отдельно взятое определение Гримма вас на этот счет не просветит.