Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Да по сравнению с нагрузкой в роте здесь просто синекура.

— Синекура? В армии? А интересная мысль: может ли синекура быть в неволе? Скажем, — у крепостных? Не только могла быть, но и бывала — у любимцев и любимиц крепостников, это общеизвестно. То же, конечно, и в рабовладельческом обществе, и тоже известно. А в нашей армии, да еще во время войны? Армия — тоже неволя, пусть необходимая, но неволя. Вы, конечно, не в счет — какая у вас там синекура! Но, знаете, с попытками создать себе синекуру я уже встречался... Кто-то вошел, разговор оборвался. Потом капитан спросил:

— А что, так уж тяжело в строю?

— Как кому. Большинству не тяжело, некоторым трудно дается учение, но физически не тяжело. А есть такие, для которых вся эта нагрузка как игра.

— Да, такие богатыри встречаются.

— Но есть и такие, для которых эта нагрузка не по силам. В нашей роте один юноша такой хилый, страшно устает, ну, просто с ног валится и держится, пожалуй, усилием воли. Он, как и я, сердечник и был признан годным к строевой службе.

— А кто он по специальности?

— Китаевед. Аспирант в ленинградском академическом институте, кажется, востоковедения. Знает китайский.

— Что ни говорите, а никакими инструкциями все случаи не охватишь. Этому китаеведу быть бы сейчас в Дальневосточной армии переводчиком. Такая редкая специальность! А как его фамилия? — Капитан записал фамилию. — Буду иметь его в виду. А как он оказался на Кавказе? Ах, да, он — из Ленинграда.

Переписывая какую-то бумагу, я внес в нее стилистические поправки и сохранил текст. Капитан одобрил и сказал:

— Назвались груздем — полезайте в кузов. Теперь и вы будете сочинять цидульки и реляции, чтобы не говорили, что у вас — синекура.

Жизнью штабных работников, — почти все они офицеры, — я не интересовался. До меня докатывались обрывки слухов о том, что майор, которого я не раз видел с опухшей физиономией, устраивает пьянки с участием медсестер, но я пропускал и эти, и другие сплетни мимо ушей. Какое мне до этого дело?

По увеличению писанины и ее содержанию понятно: начинается подготовка к отправке полка. Поинтересовался у своего начальника:

— Полк сохранится или его состав пойдет на пополнение других частей?

— Бывает по-разному. Петр Григорьевич, хочу вас предупредить: с офицерами, которые останутся, да и с новыми, которые могут сюда прибыть, будьте осторожны в разговорах и поменьше задавайте вопросов — только такие, которые касаются порученных вам бумаг.

— А разве я не поеду?

— Нет. Поедут те, кого обучили воевать, а вы в штате запасного полка.

— А вы поедете?

— Не знаю. Я, знаете ли, держусь старинного правила, которому были привержены многие русские офицеры: от службы не отказываюсь, на службу не напрашиваюсь. Это, если хотите, своего рода фатализм — жизнь научила понимать, как мало от нас зависит. Как прикажут, так и будет, все равно судьбу не угадаешь.

11.

Из разговора Бакунина с другим офицером узнал о приказе Верховного главнокомандующего: нестроевых, имеющих высшее образование и ранее работавших в угольной промышленности Донбасса, откомандировать на ее восстановление. Значит, есть там, наверху, уверенность, что Донбасс будет вот-вот отвоеван. Неужели наступит перелом?

Когда офицер ушел, Бакунин говорит:

— Вы даже писать бросили — так на нас смотрели.

— Еще бы! Если сопоставить бои на Изюм-Барвенковском направлении с этим приказом...

— Ах, вы вот о чем! Хотелось бы и мне так думать. Только, знаете ли, фортуна на войне весьма переменчива — лучше не будем заранее обольщаться. А я подумал: уж не работали ли вы, грешным делом, в угольной промышленности Донбасса?

Грешным делом? А ведь, действительно, о моей работе в Донбассе можно сказать — грешным делом.

— Я там работал, но этот приказ ко мне не относится: я тогда не имел высшего образования.

— Э, батенька, пустое говорите. В приказе сказано: имеющие высшее образование, ранее работавшие в угольной промышленности Донбасса. Но ведь не сказано: ранее работавшие, уже имея высшее образование.

— Как нечетко сформулировано!

— Возможно. У нас это сплошь да рядом. А может быть сформулировано так, как задумано. Разве кто-нибудь пойдет к Сталину за разъяснением? А вам грех не воспользоваться такой возможностью. Восстановление угольной промышленности — это ведь не только шахты. Людям жить надо, значит и дома, и школы, и многое другое. А вы — архитектор, это ваше дело. Что ж в писарях-то сидеть? Для этого не надо быть специалистом. А жену к себе возьмете. Правда, там сейчас фронт под боком, так не угадаешь, где он завтра будет: под Харьковом или под Нальчиком. А кем вы в Донбассе работали?

— Техником-электриком.

— А документы об этом где? В Нальчике? А привезти их сюда кто-нибудь сможет? Тогда срочно сообщите, лучше — телеграммой.

Когда приехала Марийка Бакунин отпустил меня до утра, до ее поезда. И Марийка восприняла мое откомандирование в Донбасс как признак начинающегося перелома в войне, и обрадовалась возможному возвращению на Украину. Потянулись дни ожидания, и мне казалось, что они тянутся долго. В это время много говорили о каком-то приказе Сталина. С тех пор, как я в штабе, на политзанятия меня не водят, я не напрашиваюсь, и в ознакомлении с этим приказом или изучении его, — не знаю, что это было, — не участвовал. Читать мне его не пришлось, и вопросов о нем я никому не задавал. Зачем? Я же вот-вот уйду из армии. Но, постепенно, прислушиваясь к дневным разговорам в штабе и вечерним в роте, узнавал отдельные положения этого приказа и получил представление о его характере. Категорически запрещалось самовольное отступление с занимаемых позиций при любых обстоятельствах; отступать только по приказу сверху; создавались заградительные отряды, расстреливающие самовольно отступающих; за отказ от выполнения приказа, — любого приказа, — расстрел на месте, разрешалось бить солдат. В моем представлении такой приказ мог быть вызван только катастрофическим положением на фронте. Неужели и на Изюм-Барвенковском направлении? Тогда, конечно, прощай мое откомандирование в Донбасс. А в это время в полку висели плакаты с таким текстом: «Непрочные вещи — немецкие клещи. Куда похлеще — советские клещи». Текст сопровождался лубочными рисунками, иллюстрирующими эти мысли.

С Бакуниным перекуры устраиваем одновременно.

— Товарищ Бакунин, давайте покурим! — обращаюсь к нему. Он посмотрел по сторонам.

— Если бы тут был еще кто-нибудь, я бы вынужден был отправить вас на гауптвахту.

— За разложение армии?

— Вот именно. А покурить, действительно, не мешает. Угощайтесь, — он протягивает мне кисет с офицерским табаком.

И вдруг у меня в руках документ о том, что я направлен в распоряжение комбината «Ворошиловградуголь».

Сначала Нальчик, и сразу — в Ворошиловград с пересадками в Прохладной и Миллерово, без затруднений и помех, как будто и войны нет. В центре Ворошиловграда у зданий многовато легковых машин, — здесь правительство Украины. В отделе кадров комбината получаю направление в общежитие для приезжих, талоны в столовую и напутствие «наведывайтесь». В столовой у каждого посетителя — определенное место и постоянные соседи. Сосед справа — лет тридцати пяти, может быть чуть больше, в военной форме без знаков различия. Разговорились и познакомились. Его фамилия — Табулевич, он — нарком коммунального хозяйства.

— А где же Шейко?

— Он участвовал в обороне Киева и, наверное, погиб. Вы его знали?

— Он короткое время был директором нашего института.

— А, так вы из коммунального! Значит, окончили в прошлом году. А по специальности?

— Архитектор.

— Градостроитель?

— Градостроитель.

— На ловца и зверь бежит. — Табулевич перестал есть, откинулся на спинку стула, заулыбался и сказал, что предстоит огромная работа по восстановлению разрушенных городов, они хотят уже сейчас организовать проектную группу, пусть для начала — небольшую, и если я согласен войти в нее, он постарается забрать меня в эту группу.

— Охотно в ней работал бы — это же моя специальность – и привел бы еще свою жену, соученицу.

Табулевич записал нужные сведения, предупредив о трудности: угольная промышленность, куда я направлен, — союзного подчинения, но архитекторы-градостроители нужны не угольщикам, а им, и он надеется, что там, где надо, это поймут.

Каждое утро захожу в отдел кадров и слышу одно и то же: «Ждите». Табулевич помалкивает, я не спрашиваю. Наконец, он сказал:

— Пока ничего не выходит.

— С моим откомандированием?

— Такие дела, что вообще не до проектной группы. Приходится ее организацию отложить до лучших времен.

На другое утро в отделе кадров комбината получил назначение в трест «Ворошиловскуголь».