Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

Архитектурная деятельность П.А. Огурцова в Запорожье была интересной и весомой. Он досконально изучил и хорошо знал работы своих предшественников – известных советских архитекторов В. Веснина, Г. Орлова, Н. Колли, которые в конце 20-х годов разработали проект центрального района города – так называемого «Шестого поселка». Особенность предложенной застройки Запорожья состояла в том, что в ней был использован еще новый для того времени принцип создания микрорайонов. Большое внимание уделялось зеленым зонам, формированию жизненного пространства в жилых кварталах (транспортная инфраструктура, скверы, детские и спортивные площадки и т.д.). И хотя этот архитектурный проект был удостоен высоких наград на выставках в Париже и Нью-Йорке, в полном объеме ему так и не суждено было воплотиться в жизнь.

От Павла Андреевича мы впервые узнали не только об особенностях проектирования и застройки Запорожья, но также и о том, что сделанный исключительно из военно-стратегических соображений выбор места для размещения промплощадки в перспективе грозил обернуться серьезными экологическими проблемами. При строительстве заводов была проигнорирована роза ветров, и город оказался обречен: его загазованность во все времена остается угнетающей реальностью для населения. Павел Андреевич – человек перспективного мышления – считал, что будущие поколения архитекторов смогут исправить допущенные ошибки, улучшить экологическое состояние Запорожья и реки Днепр. Дело в том, что экосистема реки сильно пострадала в результате затопления порогов, которые прежде выполняли чрезвычайно важную оздоровительную функцию. Благодаря мощной турбулентности, создаваемой порогами, вода очищалась и насыщалась озоном. Функционирование же промышленных предприятий существенно обострило и без того сложную экологическую ситуацию, которая сложилась в Запорожье после пуска Днепрогэса. Нетрудно представить, сколь негативной оказалась бы реакция архитектора П.А. Огурцова на положение дел в сегодняшнем Запорожье, жители которого и в ХХI веке продолжают пить хлорированную воду, взятую из верхнего бьефа Днепра, и вынуждены терпеть усиливающееся хаотичное «уплотнение» жизненного пространства, продиктованное прагматически-коммерческими интересами.

Мое общение с Павлом Андреевичем не ограничивалось сферой наших общих профессиональных интересов. Я нередко бывал у него дома, получая огромное удовольствие от интересных бесед на злободневные темы, от удивительно тонких и остроумных комментариев по самым разнообразным вопросам. У него была прекрасная коллекция грампластинок, и каждый раз он ставил что-то из классики. Особенно запомнились мне романсы и арии в исполнении Соломии Крушельницкой, монологи Марии Заньковецкой и басо-профундо Бориса Гмыри. Вообще Павел Андреевич был человеком очень эрудированным, интеллигентным, располагающим к общению, лишенным каких-либо намеков на нарциссизм или высокомерие. Он всегда был очень внимателен к собеседнику, никогда не лукавил и сторонился людей, исповедующих двойные стандарты. Его жизненные принципы, склонность к анализу и редкая наблюдательность нашли отражение в его автобиографическом произведении.

Арнольд СОКУЛЬСКИЙ

У царя Соломона — перстень с надписью: «Все проходит».

Легенда

Если бы у меня была охота заказать себе кольцо, то я выбрал бы такую надпись: «Ничто не проходит».

А.П. Чехов. «Моя жизнь»

ЧАСТЬ I.

1.

Сижу в детской коляске. Кто-то ее везет по бревенчатому, покрытому соломой, а в моем представлении — соломенному, мостику. За речкой — деревья с серо-зелеными листьями и большими красными яблоками. Красное, полосатое яблоко не умещается в моих руках. На листве, серых стволах и серой земле дрожат солнечные пятнышки. Это — самое первое, что я помню в своей жизни.

Расположить в хронологической последовательности другие ранние воспоминания, — разрозненные картинки и сценки, — не берусь.

Большой двухэтажный дом из темно-темнокрасного кирпича с башенками по углам.

Сижу посреди большого светло-зеленого ковра с коричнево-красными узорами. Расставляю кубики. Вокруг меня игрушки.

Двухсветный зал с галереей в торце. Дед с белой бородой меня подкидывает, ловит, смеется и что-то говорит.

Палкой из речки вытаскиваю тину – ловлю рыбу. На воде яркие блики. Рядом таинственно шуршит высокий густой камыш, и я на него все время оглядываюсь. Становится страшно.

С младшим братом, вооруженные игрушечными лопатами, поднимаемся по лестнице бить деда за то, что он кричит на маму.

Смотрю как молотят хлеб. Кто-то меня поднимает, чтобы я лучше видел. Молотилка, работающая от паровой машины, она называется — паровик. В воздухе золотая пыль. Потом я много раз рисовал молотилку, дым, пыль.

Меня ведут по деревянному перрону. Я упираюсь — не хочу уходить от станционного колокола.

Сижу рядом с дедом в длинном красном автомобиле с откинутым верхом. Впереди сидит шофер. Едем по городу, а я смотрю только на гудок, т.е. грушу. Дед говорит: «Еще погудишь, только после». Автомобиль останавливается, я слышу —«Вот и приехали» – и чувствую горькую обиду. Дед меня поднимает, сажает на переднее сиденье и говорит: «Вот теперь гуди сколько хочешь». Испытываю счастье.

2.

30 августа 1846 года в русском селе Клочки Купянского уезда Харьковской губернии у казенного крестьянина Трифона Горелова родился сын. Назвали его Петром. В 1861 году, когда Петру шел пятнадцатый год, его отдали в харьковский магазин «в мальчики».

О Петре Трифоновиче отзывались по-разному, но сходились в одном — незаурядный ум и сильный характер. Петр Трифонович скоро разбогател и приписался ко второй гильдии купеческого сословия. Подростком я спросил у его младшей дочери Гали:

— А почему не к первой?

— Чтобы платить меньший налог.

— А почему тогда не к третьей?

— Это было бы несолидно. Ни магазина, ни лавки Петр Трифонович никогда не имел. Играл на бирже, покупал и продавал большие по тому времени дома, покупал имения разорившихся дворян и продавал их целиком или по частям. Всегда ему принадлежали одно имение и один дом, которые он со временем продавал. Его большая по нынешним меркам семья летом жила в имении в Курской, Воронежской и снова Курской губернии, а зимой — в Харькове, в собственном доме, то на Николаевской площади, то на Мироносицкой улице, то на Нетеченской набережной.

Никакого образования Петр Трифонович не получил, писал с ошибками, говорил только по-русски, но правильно. Любил читать и охотно посещал театры. Умел себя держать в любом обществе, как говорила его дочь Клава, — был хорошо отесан. Религиозным не был, обряды исполнял формально, терпеть не мог попов и называл их долгогривыми. Сыновьям и дочкам старался дать образование, включая высшее. Характер имел крутой и был вспыльчив. Его дети находили, что он во многом похож на Лопахина из «Вишневого сада».

Подростком я жил с отцом, его сестрами, затем и бабушкой, а в новой семье матери только бывал и однажды от нее услышал, что состояние моего деда перед революцией составляло сорок миллионов золотом. Я ахнул и, конечно, сообщил об этом дома. Все засмеялись.

— А что тут смешного?

— Видишь ли, — ответил отец, — эта сумма, мягко выражаясь, сильно преувеличена.

— А сколько у него было? – Этого никто не знал. — А миллион был? Опять засмеялись.

— Если посчитать стоимость всего имущества, то, пожалуй, миллион мог быть, — сказал отец. — И то я в этом не уверен.

— Ну, а сколько?

Опять засмеялись, а отец нахмурился.

— Я же тебе сказал, что мы не знаем. Твой дед никогда не говорил о своем состоянии, а мы не спрашивали. Когда после революции его спрашивали — сколько он потерял, он отвечал: столько, сколько имел.

Бабушка Ульяна Гавриловна родилась 6 июня 1855 года в слободе Двуречной Купянского уезда в семье крепостных крестьян — Гавриила Степановича и Надежды Константиновны Половченко. Бабушка – украинка, но в отдельных чертах ее лица и лиц ее двух младших дочек угадывались следы какого-то восточного происхождения. Всю жизнь она говорила на хорошем украинском языке, но вместо «кофе» произносила «кохве», и в то же время, что меня удивляло, вместо «хвiст» произносила «фiст». По-русски бабушка читала свободно, а говорить так и не научилась, и я однажды слышал, как она сказала:

— Та важко менi весь час згадувати як воно говориться.

Она была трудолюбивой и заботливой, отзывчивой и доброжелательной. Говорили, что если бабушке ночью станет холодно, она всех обойдет и укроет потеплее. Религия была ее главной, если не единственной, опорой во всех бедах и несчастьях. А поседела она в 28 лет. Моя мама, не сказавшая ни одного доброго слова ни о ком из Гореловых, об Ульяне Гавриловне отзывалась так: святая женщина. Моя тетя Клавдия Петровна в старости мне говорила: