Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Собака у него хороший сторож. — Кажется, — что на заводе воровать? А был случай — ночью кто-то полез через забор, а старик пустил собаку. Так он еле ноги унес, хорошо еще, что не успел с забора слезть, а то было б дело.

— А как это получилось, что вы его хату ремонтировали? Нанялись, что ли?

— Как это нанялись? За деньги, что ли? Ну, ты скажешь... Как это язык у тебя повернулся? Сколько лет вместе работаем, а ты — нанялись!..

— Ну, извините. Не сообразил.

Вышел из цеха когда уже стемнело. Во дворе безлюдно. Сидя на своем месте, старик читал под лампочкой. Поздоровались. Собака посмотрела на меня, на старика и снова положила голову на лапы. Старик сказал, снимая очки:

— Не допомагають уже i окуляри.

— То давайте я вам почитаю.

— Та не дражни старого.

— А я справдi.

— Хiба в тебе є час?

— Якраз зараз i є.

— Тодi сiдай. Їсти хочеш?

— Спасибi, я обiдав.

— Та коли це було?

— Та коли б не було, а їсти щось не хочеться.

— А дома тебе не ждуть?

— А я тут один.

— А сам звiдкiля?

Поговорили, потом я взял книжку и удивился: «Вечори на хуторi бiля Диканьки». Впервые вижу Гоголя в переводе на украинский. Посмотрел когда издана — в прошлом году. Снова удивился: издана теперь, когда украинизация свернута.

— Уперше читаєте?

— Яке там уперше! Так книжка ж яка! Тiльки досi не читав її нашою мовою, ото ж побачив i купив. Тепер я рiдко книжки купую.

Еще поговорили. Наверное, старик был рад любому собеседнику. С тех пор, когда я задерживался, и во дворе было уже безлюдно, а я никуда не торопился, — мне редко было куда торопиться, — подсаживался к старику, читал вслух, а больше слушал его рассказы и рассуждения о жизни.

Имени-отчества его не помню, а фамилию не забудешь: Хайнетак. Он был не только любителем чтения, но интересным человеком и хорошим рассказчиком. Родился в Бахмутском уезде. Его отец, когда ездил с чумаками, брал и его, ребенка, с собою:

— Привчав чумакувати. Так чумаки перевелися.

Парубком возил на волах почту из Бахмута в Макеевку.

— Лежиш на возi, люлькою попихуєшь, а воли самi дорогу знають. Навкруги степ, могили, де-не-де хутори по балках. Як звечорiє — бiля отари зупиняємось, чабани до казана запрошують. Посiдаємо, та й пiдуть балачки.

Старик рассказывает, а мне вспоминается «Счастье» Чехова.

— А потiм де робили?

— Де тiльки не робив: i по экономiях, i по шахтах, i по заводах. От тiльки коногоном не мiг робити — коней жалко.

— А свого хазяйства не було?

— Нi, не було. В батькiв багато дiтей було, так я змалку — у наймах.

Он был живой историей Донбасса — при его жизни сложился этот крупнейший промышленный район.

— А на вiйнi були?

— Довелося. 3 турком воював. А потiм уже не брали.

— А дiти у вас є?

— Були. Два сина i дочка. Дочка ще дитиною померла, сини загинули, один — у японську вiйну, другий — у... як її... iмперiалiстичну.

— А онуки є?

— Були, а тепер — хто ж знає? Невiстки повиходили вдруге та пороз’їжджали, i слiду не залишилося.

— А ваши брати та сестри?

— Нiкого вже нема. Я був наймолодший.

Хайнетак искренне и настойчиво звал меня к себе в гости, и, чтобы не обидеть старика, я заставил себя в выходной день пойти к нему, а потом с удовольствием, хотя и изредка, еще несколько раз бывал у него. По одну сторону недлинной окраинной улочки сразу за домиками начинается пологий склон балки, и линия оград из породы здесь — ломанная: сколько земли осилили — столько и огородили. Но и за оградами росли кукуруза, подсолнух, тыквы, картошка и всякие овощи, паслись козы, привязанные к вбитым в землю кольям, а ниже, на более крутом склоне — кусты терна, шиповника и редкие деревья дикой груши, среди которых с воинственными криками носились мальчишки. После нагромождения халуп и землянок на склонах других балок такие улочки с деревьями вдоль оград и слоем печной золы, заменяющим мостовую, выглядели почти аристократически.

Дом старика, пожалуй, — самый маленький на этой улице: кухня с русской печью, комната и большая кладовая. Когда входил, увидел над полкой на белой дверной раме черный крест. В Сулине и в начале моей жизни на Сирохинской в страстной четверг по вечерам видел множество цветных огоньков, двигавшихся вместе с народом, шедшим из церкви. Это в фонариках с разноцветными стеклами или разноцветной бумагой несли свечу с зажженным в церкви огоньком. Мне нравилось идти с таким фонариком и дома, став на табурет, рисовать копотью от горящей свечи крест на раме входной двери, чтобы в дом не залетела какая-нибудь нечисть. В нечистую силу я не верил, но на всякий случай преградить ей дорогу в дом не помешает, и я это делал с удовольствием. Впервые нарисовав крест над входной дверью, спросил: «А над другими дверьми?» И, получив согласие, рисовал над остальными тремя. Давно не видел таких крестов и, присмотревшись, обнаружил, что крест не нарисован, а выжжен. Старик, не дожидаясь вопроса, сказал, что когда разрушили церкви, они со старухой последний раз огонек не принесли, а откуда-то привезли, и тогда он этот крест выжег навсегда.

В кухне и в комнате висят, лежат на подоконниках и приятно пахнут пучки трав. В комнате — полки с ситцевыми занавесками, за которыми кое-где видны корешки книг. Сбоку от дома против ворот — большой сарай с несколькими дверьми и одним окошком, летняя кухня под навесом, погреб, и за высокой загородкой, сделанной из чего попало, включая фанерки и картонки, гуляют куры с петухом. Возле дома — цветники, любовно ухоженные, как когда-то у нас на Сирохинской, за ними — фруктовый садик, а большая часть огорода — на склоне балки, за оградой. На нем отпечаток необжитости и обветшалости.

У хозяйки дома, как у моей бабуси, спокойно-печальное лицо, и, как моя бабуся, она часто читает Евангелие, даже тогда, когда у нее что-нибудь варится или печется. Старики гостеприимны. Приятно сидеть в их садике за столом и слушать неторопливые рассказы старика о далеком прошлом. Теперь я жалею, что по возвращении домой не записывал его рассказы. Раз я принес бутылку водки. Хозяйка поставила круглые стопочки из толстого зеленого стекла, старик налил водку. Я пожелал им здоровья. Хозяйка сказала: «На все добре». Старик удивил меня тостом: «Будьмо лихi!» Хозяйка только пригубила. Старик, закрыв бутылку пробкой, сказал:

— Оце хай буде край. Я свою норму вже виконав, а ти ще встигнеш. Ото ж пляшку забереш.

— А я дома не п'ю. Так що ж менi кожного разу її до вас приносити?

Они засмеялись, и бутылка осталась у них.

Шел дождь, и меня оставили ночевать. Хозяйка спала в комнате на кровати, хозяин и я — в кухне, он — на печи, мне постелили на полу. Стучал дождь, похрапывал старик, изредка непонятно что потрескивало. Светились синий огонек лампады и его отблеск на иконе. Сквозь сильный аромат трав пробивался запах подсолнечного масла. Утром спросил у хозяйки где они достают лампадное масло.

— Та де ж його вiзьмеш? Нiде нема. Олiю наливаю.

У них было много книг, в большинстве — изданных до революции и даже в прошлом столетии: толстый том Гоголя, отдельные произведения других русских классиков, «Беглые в Новороссии» Данилевского и незнакомые мне писатели, из украинской классики — «Енеїда», «Кобзар», Квiтка-Основ’яненко, Панько Кулiш, Марко Вовчок, Стороженко, из европейской — «Путешествие Гулливера», «Робинзон Крузо», Виктор Гюго — перечисляю то, что запомнилось. Издания послереволюционные — почти исключительно украинская классика: Нечуй-Левицький, Панас Мирний, Гринченко, Винниченко... — опять перечисляю то, что запомнил. Но больше всего книг было по истории, и не только России и Украины, а и древнего мира, средних веков, географических открытий, Великой французской революции, Наполеона, какая-то «Всеобщая история»... Не смог скрыть удивления, и старик сказал:

— Так хiба не iнтересно як ранiше люди жили? От якби взнати – що до чого воно все дiйде.

Как-то спросил его:

— А життя з часом кращає?

— Та нi. Воно так: то краще, то гiрше. За всi часи так було, мабуть i далi так буде. Ото як життя кожної людини.

Теперь собака старика, когда на заводе я к нему подходил, бежала мне навстречу и ласкалась.

9.

В газете «Макеевский рабочий» прочел объявление об очередном наборе в горнометаллургический (за названье не ручаюсь) техникум. На его вечернем отделении готовили и специалистов по горнопромышленному электрооборудованию. Дал Ане газету с этим объявлением и посоветовал поступить.

— Не, экзамены не выдержу.

— Можно подготовиться.

— Не, я все забыла. Да и училась не очень.

— Вы думаете — другие лучше вас помнят?

— Другие только со школы и помнят больше меня. При случае сказал об этом Каслинскому.

— Дуреха она. Из нее прекрасный техник получится, — ответил он и, наверное, поговорил с Аней. Она вдруг спросила: по каким предметам надо готовиться?