Генри Уильямсон - Выдра по имени Тарка

• Название: Выдра по имени Тарка
• Автор: Генри Уильямсон
• Издательство: Мир
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1979

Книга известного английского писателя-натуралиста Генри Уильямсона о жизни малоизученного дикого животного — выдры по праву считается классической: впервые изданная в 1927 г., она выдержала десятки изданий и переведена на многие языки.

Превосходное знание флоры и фауны юго-западного побережья Англии, высокое литературное мастерство, а главное — любовь автора ко всему живому и его озабоченность судьбами наших «братьев меньших» не оставят равнодушными читателей самого разного возраста и интересов.

---

Луна поднялась за два часа до рассвета; светлая рябь на воде обрадовала выдриху — ведь она была молода, — и, позвав самца нежным, как звук флейты, свистом, она поплыла против течения к высокому арочному мосту и спряталась среди веток и прутьев, нанесенных половодьем на нос каменного волнолома. Здесь самец ее и нашел, но, пока он карабкался наверх, самка нырнула и поспешила под пролетом к нижнему концу волнолома; она встретилась с самцом морда к морде в лабиринте воздушных пузырьков и тут же повернула обратно. Они играли так с полчаса, переворачиваясь на спину боковым махом хвоста и ни разу не коснувшись друг друга, хотя в своем круговом танце каждый раз чуть не сталкивались носами. Это была старая-престарая игра, она доставляла им наслаждение, но вызвала голод, поэтому они отправились на охоту за лягушками и угрями в дренажную канаву на заливном лугу.

Здесь они потревожили Старого Нога, который обозревал одно из своих многочисленных рыбных угодий, разбросанных по долине. «Крак!» Хлопая крыльями, он взлетел перед ними, бороздя воду длинными, тонкими зелеными пальцами. Выдры охотились в канаве, пока луна не стала совсем прозрачной, затем вернулись к реке. Поиграли еще немного, но в лесу мягкими, низкими, гортанными голосами уже начали переговариваться галки, выискивая в перьях паразитов. Запел жаворонок. Самец свернул на восток и побежал по выдриной тропе, проторенной задолго до того, как у острова Плакучей ивы сделали запруду для мельницы. Его нора была на берегу мельничного пруда.

Выдриха, лениво распластавшись всем телом, отдалась течению, и оно понесло ее над отмелями и покрытыми рябью плесами к убежищу Дуплистого дуба. В то время как она, забравшись в гнездо, вылизывала себя, в дальней деревне запели петухи. Умывшись, выдра умостилась поудобнее, свернулась, положила морду на хвост и уснула.

Убежище Дуплистого дуба перед Протоковым мостом.

Восходящее солнце посеребрило туман, окутавший луг густой пеленой, над которой виднелись лишь спины и головы коров и волов. Проплыла сова, широко раскинув мягкие крылья. Сова парила над туманом, сама легкая, как туман; солнце высвечивало белоснежные перья на груди и под крыльями, зажигало золотом желто-серую спинку. Она подлетела под средний пролет моста и, зацепившись когтями, втиснулась в одну из ниш, оставленных в каменной кладке. Весь день она простояла среди мышиных костей, часто помаргивая глазами, порой зевая. В сумерки сова отправилась вниз по течению на правый берег реки и, усевшись на той же самой ветке упавшего дуба, защелкала клювом, подзывая своего дружка, дневавшего в амбаре неподалеку от деревни.

Сова вновь улетела, крылья спокойными взмахами несли ее вниз, в поля, на гибель мышам; но выдра так и не покинула дупла. Инстинкты, служившие ей до сих пор, были притушены странным, глубоко затаенным чувством, тлеющим у нее в глазах. Она лежала на боку, время от времени все ее тело пронизывала боль. Ей было страшно. Песня реки, бегущей мимо островка Плакучей ивы, прокралась в убежище и успокоила ее; тихий свист самца за мостом был ей поддержкой и ободрением.

Когда тусклый свет луны, истощенной, как перезимовавшая птица, просочился сквозь облака, повторявшийся раз за разом зов самца замолк. Но выдре было все равно, она больше не нуждалась в поддержке. Она прислушивалась к другим звукам — слабому мяукающему писку, и стоило ей его услышать, как она поворачивала шею и нежно облизывала языком головку, которая была меньше, чем ее лапа.

Весь следующий день и ночь и еще один день выдра лежала, свернувшись в клубок, обогревая своим теплом трех слепых выдрят, но под вечер, когда над холмами еще не погасло зарево заката, она скользнула в воду и стала рыскать вдоль берега, поглядывая вверх то налево, то направо, то вновь налево. Что-то блеснуло в темноте! Спина выдры выгнулась горбом, она поджала под себя задние лапы и, оттолкнувшись, рванулась вперед; над спиной извилистыми струйками потекли большие воздушные пузыри — она двигалась лишь чуть-чуть медленнее, чем в прошлый раз, когда гналась за форелью. Хвост, всего на треть короче тела, более двух дюймов в толщину у основания, помогал ей поворачиваться так быстро, что она с легкостью схватила рыбу, мелькнувшую над головой.

На мелководье выдра жадно принялась есть, заглатывая едва прожеванные куски и угрожающе «гирркая» на тени. Чуть утолив жажду несколькими торопливыми глотками, тут же опять нырнула в воду, поймала угря, сожрала все, кроме головы, и вернулась в убежище. Но она все еще была голодна и опять оставила детенышей. Взбежав на берег, поднялась на задние ноги и встала торчком, ловя носом воздух. Из лесу доносилось пронзительное стрекотанье черных дроздов, бранивших молодых неясытей, которые еще не умели ухать. Выдра опустилась на передние лапы и снова побежала к реке. Волоча по песчаной промоине тяжелый хвост, с разбега бесшумно погрузилась в воду.

Первым и самым крупным детенышем в помете был выдренок-самец; когда он сделал свой первый вдох, он был меньше пяти дюймов длиной от носа до того места, где начинался его малюсенький хвостик. Шерстка, серая и пушистая, напоминала нераспустившиеся сережки вербы. Его звали Тарка — это имя дали выдрам много лет назад жители здешних мест, обитавшие на болотах в конусовидных хижинах. «Тарка» — значит «Маленький Водяной Кочевник» или «Кочующий, Подобно Воде».

Когда Тарка был голоден, он, как и две его сестры, начинал пищать, прижимаясь к теплому телу матери, а та, почувствовав, что крошечные лапки шарят по шерсти и крошечные носики, сопя, тычутся ей в живот, распластывалась во всю длину и поднимала вверх лапу. Мать следила, чтобы выдрята были чистые, и много раз за день переворачивалась на спину и, вытянув голову и перестав «мурлыкать», вылизывала их, беспомощных в своей слепоте. Порой ее короткие уши настораживались, она вскакивала, рыжевато-коричневые глаза загорались яростью, жесткая шерсть на загривке вставала дыбом: она слышала звуки, предвещавшие опасность. Днем самец был далеко, он спал в норе у запруды, но ночью его свист изгонял ярость из ее глаз, и она вновь ложилась, удовлетворенно вздыхая, в то время как детеныши, отпихивая друг друга, вместе с молоком впитывали в себя жизнь.

Это был ее первый помет, и она была счастлива, когда веки Тарки наконец расклеились и блуждающий взгляд его водянисто-голубых глаз остановился на ней. Ему исполнился месяц. До рождения выдрят мир матери-выдры был пустыней, теперь он сосредоточился в глазах ее первенца. На следующий день, осмотрев все, что было кругом, выдренок начал играть: хлопал мать лапой по носу и покусывал ей усы. Он обижал сестер, делаясь все сильней и здоровей, глаза его потемнели, и он еще усердней сражался с материнскими усами, щекотавшими его, когда она его мыла, держа передними лапами. Однажды, допьяна насосавшись молока, он впервые зарычал на нее, чтобы она перестала вылизывать ему животик, и так разъярился, когда она не испугалась, что попытался откусить ей голову. Выдриха открыла рот и «захахакала» — часто и прерывисто задышала; так выдры смеются. Тарка, отбиваясь, лягал ее, а она делала вид, что намерена перегрызть его пополам. Выдренок не испугался: он царапал ей морду, стараясь вырваться на волю. Мать осторожно отпустила его, и он тут же, еще нетвердо стоя на ногах, вновь пошел штурмом на ее голову, но так нарычался, что его стошнило и, когда она привела его в порядок, он уснул у нее на шее.

Через две недели Тарка совсем осмелел — отползал от матери на целый шаг и не возвращался, хотя она встревоженным «мяуканьем» призывала его к себе. Выдра боялась дневного света, который просачивался в нору через вход, но Тарке страх был неведом. Ему нравилось смотреть на пляску веснянок под солнцем над подернутой рябью рекой. Как-то утром, жмурясь от яркого блеска, Тарка увидел, как на ветку над дуплом села птичка чуть крупней воробья. Но оперенье!.. Видно, сам Птичий Бог расцветил ее красками, похищенными у скал, листьев, папоротника и неба, сделав их еще сочнее в своем рвении, ибо лапки птицы были розовее прожилок в горных расселинах Дартмура, крылья — зеленее лопнувших почек боярышника, шея и головка — голубее полуденного осеннего неба, охристо-рыжая грудка — ярче, чем орляк. Ее черный клюв лишь немного уступал по длине телу. Это был Алцион, зимородок-рыболов. Никогда еще его наряд не блистал таким великолепием — ведь его подруга только-только снесла семь белых глянцевитых яичек в гнезде в глубине норки, вырытой на обрывистом берегу.

Зимородок глянул блестящим коричневым глазом на Тарку, и тому очень захотелось с ним поиграть. Ветер взъерошил изумрудные перья, Алцион припал к ветке, вглядываясь в воду. Тарка запищал, приглашая его поближе. В ответ птица издала резкий, внезапный свист и полетела вверх по реке, а Тарка, сморщив носик, изумленно щурился на пустую ветку, не в силах понять, куда пропал его гость.