Джон Кинг - Человеческий панк

• Название: Человеческий панк
• Автор: Джон Кинг
• Издательство: АСТ, Компания Адаптек
• Жанр: Контркультура

Пятнадцатилетнему Джо Мартину лето 1977 года несет панк-рок и реггей, дискотечных девчонок, пиво в пабах и краденые машины. Жизнь прекрасна — пока его не изобьют и не бросят в канал с лучшим другом Смайлзом. Прыжок вперед — 1988 год — и Джо едет домой на Транссибирском экспрессе. После трех лет работы в баре Гонконга он вспоминает взлеты и падения прошедших лет и смиряется с трагедией. Прыжок в 2000-й. Он неплохо устроился — зарабатывает на жизнь ди-джейством, продает записи и билеты на бои. Все замечательно — пока перед ним не появляется лицо из прошлого, и он опять остается один на один с кошмаром той ночи 1977-го. Настала пора хоронить скелеты.

---

Смайлз тянется и берет у меня одну картошку. Она уже остыла и подсохла, жир застыл слоем, но он суёт её в рот и начинает жевать. Крис, который умял свою порцию за полминуты и сидел с тоской смотря на нас, сейчас тихо фигеет. Он сидел, ждал, смотрел на картошку, представлял её вкус, и вот Смайлз между делом начинает её пожирать. Меня веселит, как Крис тушит сигарету о бетон, суёт обратно в пачку, наклоняется, загребает полную горсть и суёт её в пасть. Он чавкает, хихикает, щёки набиты картошкой, и вдруг его передергивает, и картошка едва не летит на бетон. Дело в соли. Он забыл, что я посыпал её солью. Такая шутка.

Дэйв ждёт, пока Крис прокашляется, и делает ещё одну попытку.

— Давай, колись, что за сюрприз? Крис качает головой.

— Может, он пригласил Трейси Мерсер, — говорит Смайлз. Нам нравится Трейси.

— Мерзкая корова, — говорит Дэйв, его взгляд скользит по полю, и вдруг выражение отвращения на лице сменяется удивлением.

Мы следуем за его взглядом, там ещё один парень бежит с золотой головой, совсем как в фильме «Голдфингер» про Джеймса Бонда, где агента 007 вырубают, а когда он приходит в себя, обнаруживает, что девка, которую он трахал, мертва — ее выкрасили с головы до ног, и она задохнулась. Перевели на говно отличную пиздятинку. Но наш парень жив, только голова сверкает на солнце. Делани и ребята подошли к вопросу серьёзно.

— Как думаешь, кто это? — спрашивает Крис. Парень трусит по дорожке, мимо скамейки запасных, выбегает с футбольного поля, движения отточенные, как у профессионала. За ним по зеленой траве тянется желтая, словно выжженная полоса, из-под его ног взметаются облачка пыли. Вот он добегает до забора и перепрыгивает его, любимчик учителей несётся всё дальше, его лёгкие чисты, скорость не убита привычкой курить.

— Дженнингс.

Марк Дженнингс, лучший спринтер школы, прыгун в длину и капитан футбольной команды. Да ещё и умён. Лучший в классе по своим предметам. Что хуже всего — он задирает нос. Считает себя лучше других, и в чём-то, пожалуй, он прав. Прикол в том, что он демонстрирует своё превосходство, и поэтому вечно кто-нибудь пытается начистить ему репу.

— Он так задохнётся, — говорит Дэйв. — Утонет в собственном поту.

— Только если закрасить всё тело, — говорит Крис, эксперт в таких вопросах. — Они обработали одну голову.

Пять минут, как Дженнингс убежал, и бригада старших ребят шествует по стадиону, Делани в передних рядах. Мы встаём и идём за ними. Я вырубаю кассетник и хватаю под мышку. Папахен купил его у какого-то чувака на работе мне на день рождения, там есть микрофон, его включаешь, кладёшь перед колонками проигрывателя там, или радио, и записываешь. Так можно получить песни, которые не выходит пойти и купить. Мы скидываемся на кассеты. Меняемся. Радио по большей части играет фуфло, и заранее не знаешь, поставят ли что-нибудь вменяемое, так что записи — наш выбор.

— Накатим, — говорит Крис, доставая из кармана куртки пузырёк виски.

Вот что он принёс, и мне становится стыдно, что я не поделился с ним картошкой. Он передаёт бутылку по кругу, и я делаю глоток. Виски обжигает горло, и я хочу выплюнуть, но глотаю с каменным лицом.

— Глотни. Давай, тупой дрочила. — Я передал бутылку Дэйву.

— Хорошо пошла. Просто отлично.

Тащить кассетник на остановку не хотелось, но похоже, у меня не было выбора. Другие ребята наших лет начинают собираться, и, наверно, мы похожи на тени, когда тащимся хвостом за старшими. Вот перед нами решётка, нас уже человек двадцать. Делани и остальные ждут, руки в карманах, плюются на землю, зыркают на нас, смотрят на лица, никто не улыбается. Вышла неплохая толпа, и все поворачиваются, и на ворота обрушивается град ударов, мартены чётко находят цель, и дерево разлетается длинными розовыми щепками, целая секция разнесена в говно едва ли за минуту. Мы любим эту форму махача, без боли и без мести, когда шарашишь бутсами со всей дури — но никого не убиваешь.

— Интересно, что они приготовили, — говорит Смайлз, когда мы маршируем к центральной улице.

Я не знаю, у меня в голове только кассетник, точнее, разобьют его сегодня или нет. В штанах три кассеты, в боковых карманах, посередине между коленями и поясом, я проверяю, чтобы кнопки были закрыты и не выпали. Когда-нибудь я куплю нормальную хай-фай систему, с хорошими колонками, но это когда ещё будет.

— Слышь, как думаешь, что приготовил Крис? Может, он включил обаяние, о котором всё время треплется, и снял проститутку, уломал её придти домой к Смайлзу, в честь выпускного. Может, она отсосёт всем по очереди. Грех отказывать такой компании.

— Интересно, она глотает или сплёвывает, — спрашивает Дэйв, повышая голос в попытке осознать, сказал ли я правду; его мозг вскипает, и на всякий случай он ломится поближе к Крису.

Я забиваю за собой первый заход, и остальные на минуту задумываются.

— Я после тебя не буду, — говорит Дэйв. — Ни хуя. Блядский араб.

Идём дальше. Мы с Крисом сцепляем руки и хрустим пальцами. Дэйв принимается смеяться над нами, включается и заглушает нас мощным хрустом, как будто у него двойные суставы, как у Яна Хатчинсона с его кручёными бросками. У меня есть мартена, а у Дэйва отличные кисти. Он постоянно ноет, это его основная проблема. После школы он мог бы стать профессиональным подающим.

— Заебца, мудаГ, — смеётся он.

И нам хорошо, впереди лето, вокруг ребята, и мы в струе.

Старшие ребята держатся спереди, когда мы идём по лестнице в подземный переход, искусственный свет магазинов остаётся позади, эхо чьих-то подков разносится по длинному тёмному туннелю с мазком света далеко в конце, за миллионы миль, фиг доберёшься, разговор сходит на нет, потому что слова отскакивают от грязнющих стен, которые достойны лучших вокзальных толчков, вонища выдержанного пота и мочи уверенно побеждает дезинфецирующие средства торговых рядов. И поскольку нас ведёт братва, которая сегодня закончила школу, мы знаем, что шобла соберётся больше, чем обычно, что они хотят прошвырнуться серьёзной бандой, что в этот день они подписывают договор с миром взрослых, и дальше будут жить по другим правилам, сопливые подростки переключают передачу, и детство остаётся позади. После школы открываются разные пути и атмосфера этой тусовки льётся по центральным улицам, через Квинсмер и вниз, в подземный переход, где Чарли Мэй пытается удержать домашнюю овчарку на толстой серебряной цепи, мы подобрали собаку по дороге, мама Чарли следила из окна, как мы тусуемся у ворот, заплёвываем тротуар и пинаем проломанную стену мартенами. И Чарли борется с псом, который хочет драки, щёлкает зубами и исходит пеной, и на обмотанной поводком руке растягивается новая татуировка, покрытая коричневой коркой, толстый струп скрывает цвета флага Королевства и военного кортика. И мы входим в эхо-камеру внизу, где растрескавшийся кафель скрыт мерзкой туалетной грязью, и поскольку у звука нет выхода, наши голоса искажаются, фузят, как какой-нибудь вонючий хиппарь, который потерял мир, зарывшись в наркоту и фидбэк, в кафтане и марлевой рубашке; и не раздаются панковские аккорды, потеряна грань, запах и цвет убиты напрочь, всё мертво и забыто. И ощущение такое, будто мы застряли в канализации, плывём по течению вместе с говном и рваными гондонами, и дальнобойные грузовики рычат над нашими головами, тяжеловозы, за рулём которых сидят усталые мужики; они даже не знают, что мы там, внизу, им вообще до транды, им хочется домой к семье, искупаться и пожрать, поиграть с детьми, повтыкать в телек, как моему отцу. И мне кажется, в нас нет ничего особенного, совсем ничего, просто классические ребята в бутсах, которые ищут жертву и размышляют, встретится ли сегодня братва из Лэнгли, простая молодёжь, которая треплет языком, как будто ничего с нами не может случиться, плывущая по воздуху, специальные подошвы «Доктор Мартене», и хотя мы никогда не говорим об этом, мы знаем, что наши спины прикрыты, и наша крутость — длинный язык и не слишком развитые мускулы. И почти на автомате мы поворачиваемся налево и идём по пандусу в сторону автобусной станции, а через пару секунд прилетает кирпич и разбивается о стену на три осколка, следом за ним — молочная бутылка, которая разлетается в мелкие серебряные самоцветы, чуть-чуть промазав по башке Хану; и мы видим их авангард, они сгибаются над забором, делают руками неприличные жесты, и вот второй кирпич прилетает Батлеру прямо в лицо, кровь течёт по одежде и капает на землю, но мы не отвлекаемся на них, мы идём за вожаками, пускай решают, что лучше; овчарка вылаивает лёгкие и сверкает бритвенно-остры-ми зубами, губы подняты, обнажая клыки, так же делают мужики, когда срутся, и пёс сходит с ума, его лай несётся по пандусу и забирается под кожу китайских стен, украшенных надписями «БРАТВА В БУТСАХ ИЗ СЛАУ ТАУНА»[2] и «ОСТАНОВКА СЕВЕРНЫЙ ЧЕЛСИ», вливается в тоннель — кто-то не поленился дотащить банку гудрона через весь Слау в четыре утра, чтобы написать «ИРЛАНДСКИЕ УБЛЮДКИ» и «ТЕДДИ»[3] «МОЧАТ ПАНКОВ» — огромными прописными буквами. И мы не собираемся стоять и смотреть, как нас закидывают кирпичами, особенно теперь, когда Батлер опустился на колени, и держится за лицо, и пытается остановить кровь и мы волной вливаемся в дыру, где оказываемся в толпе ребят из Лэнгли, и они адекватно оценивают псину Мэев, и потихоньку отходят, не спуская глаз с клыков, пёс тянет Чарли вперёд, ему не терпится броситься в свалку; и при таком раскладе мы налетаем на них, а они отползают назад по улице, к кафе.