Игорь Шнайдерман - Жиденок

• Название: Жиденок
• Автор: Игорь Шнайдерман
• Жанр: Современная проза

ИЗВИНИТЕ ЗА НАЗВАНИЕ!

Когда я прочитал то, что вы прочитаете на следующей странице, мне стало немного не по себе. Мне не нравятся такие слова, даже с уменьшительным или ласкательным суффиксом. Когда-то мне довелось употребить (крылатое, между прочим) выражение «вечный жид» и я получил взбучку от читателя. Жида не спасает вечность. Хотя писатель Андре Жид получил Нобелевскую премию.

И тут я опустил глаза на следующую строчку и прочитал: «Мемуар». Это смягчило неудобопроизносимость названия. Я всегда питал слабость к словам, которых нет ни в одном словаре, и это было именно такое слово. Оно существует только во множественном числе, подразумевая множество событий. Но автор молодой, событий в его жизни немного, может быть, лучше ограничиться единственным? Впоследствии, с течением времени, автор накопит события и напишет мемуар, потом ещё мемуар, и в результате у него получатся мемуары.

Знакомясь с мемуаром, я поймал себя на том, что смеюсь. Отчего я смеюсь, братцы? Может, вспомнил что-то смешное? Какой-нибудь анекдот или рассказ Зощенко? Нет, я смеялся именно над тем, что читал. Мемуар оказался и смешным, и грустным, и разным, но всегда увлекательным.

Мне кажется, что этот мемуар, пусть даже в единственном числе, доставит и читателям такое же удовольствие, какое доставил мне. Хотя за всех читателей ручаться не могу. Даже нобелевский лауреат Андре Жид не мог ручаться за всех читателей. Кстати, он совсем не тот, каким его представляет фамилия, он только родился в семье юриста.

Пусть вас не смущает обилие многоточий внутри слов. Они свидетельствуют об эрудиции автора и вместе с тем о его деликатности. Того же он ждёт и от читателя.

Феликс Кривин

---

Два преподавателя спали очень реалистично — склонившись над столом и подложив под головы руки. Третья — по всей видимости, лаборантка — записывала наши данные.

Когда она спросила мою фамилию, я внезапно жутко разволновался. Я очень широко раскрыл рот и, чётко артикулируя, назвался. Однако, договорив, понял, что не издал ни звука. Девушка это тоже поняла и попросила повторить погромче. Я повторил настолько громко, как мог. Оба преподавателя проснулись от моего ора и уставились на горлопана недобрыми глазами. Я потерялся окончательно.

Это был действительно полный крах. У меня из головы начисто вышибло все произведения, готовившиеся долгими и упорными репетициями, и я стал читать какой-то бред, который едва помнил. Преподаватели, убаюканные моим бездарным чтением, снова уснули.

Домой я вернулся в больших зелёных соплях.

Незадолго до моей поездки у нас с Лёшкой состоялся серьёзный и принципиальный разговор. Я поделился сомнениями по поводу собственного предназначения. Лёха выслушал меня внимательно и сделал вывод, который прозвучал, как приговор. Это была цитата, если не ошибаюсь, из «Утраченных иллюзий» Бальзака:

— Поэтическая натура, но не поэт.

Первым, что я вспомнил после неудачного поступления, была эта фраза. Она застряла у меня в мозгах, как кусок мяса в больном зубе. Она застряла, как говаривал Ильич, всерьёз и надолго.

«Поэтическая натура» поставила крест на своем актёрстве и вновь подалась в архитекторы.

Памятуя прошлогодний опыт, я пошёл на экзамен по рисунку с «лёгкостию необыкновенной». Голова слепого пиита Гомера, которую, по роковому стечению обстоятельств, мне вновь выпало рисовать, не оставила камня на камне от утверждения, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

Автора «Илиады» и «Одиссеи» я изобразил настолько достоверно, что постыдился, что до сих пор не прочёл его гениальные книги.

Через день я пришёл за законной «пятёркой».

В списке напротив моей фамилии стояло «неудовлетворительно».

Это было полнейшей неожиданностью, как для меня, так и для моих родителей. Мы совершенно искренне решили, что произошло какое-то недоразумение. Из недр родственных связей мы вычислили дальнего родственника — архитектора по специальности — и уговорили его пойти разобраться.

Родственник-архитектор выполнил нашу просьбу. Пообщавшись с приёмной комиссией, он встретился со мной и сказал:

— Ты поставил меня в неловкое положение. Мне показали твой рисунок. У тебя Гомер не похож на Гомера. Твой Гомер похож на слепого Карла Маркса.

Тогда я вынул из папки наброски, среди которых был и портрет гениального грека. Родственник крайне удивился. Родственник констатировал:

— Тот портрет сделан не этой рукой… Может быть, перепутали? — и снова пошёл на кафедру, прихватив для убедительности мои эскизы.

В институте работал его бывший сокурсник. Разговор с ним был коротким и недвусмысленным:

— …«пятая графа»… Ты ж знаешь, у меня все друзья — евреи… В прошлом году он был практически один. А в этом… Они как с ума посходили: половина абитуриентов — Коганы, Шифманы и Финкельштейны. Ну, не повезло… Сам понимаешь… Извини…

С глубокого детства я знал, что есть такие несчастные и невежественные люди, которых называют «антисемитами».

Я также понимал, что в обществе есть такое прискорбное явление — «антисемитизм».

Однако я был убеждён, что никакой антисемитизм не в состоянии перешибить истинные знания и истинный талант. Если они наличествуют — это единственный весомый аргумент для любого бедняги-антисемита.

Несостоявшееся тогда студенчество поставило меня перед дилеммой: то ли у меня резкий дефицит таланта, то ли в стране переизбыток антисемитов.

И я решил: поживём — увидим.

Часть вторая

— Здравствуйте, товарищи солдаты!

— Здравия желаем, товарищ генерал!

— Ох, и вонища тут у вас…

— Ура! Ура! Ура!

Из анекдота

Вы видели когда-нибудь нормального человека, добровольно пришедшего в военкомат и попросившегося в армию в мирное время? Спрашиваю дальше. Видели ли вы когда-нибудь еврея, добровольно пришедшего в мирное время в военкомат и попросившегося в пограничники? Вот! Я не сомневался.

Военком московского района тоже не видел, поэтому в пограничники меня не определил. Он решил, что я буду более полезен в «войсках ПВО родной страны».

Удивительно высокохудожественные стихи написал про эти войска майор еврейской национальности с лаконичной фамилией Шварц:

Пусть паутину войн плетут
Стратеги натовских штабов!
Их уничтожат, их сожгут
Ракетным залпом ПВО!

Интересно, где сейчас майор Шварц? И майор ли он? И еврей ли он?

Областная комиссия.

Врачи.

Женщины-врачи.

Молодые женщины.

К молодой женщине-хирургу подходят совсем молодые и зелёные призывники. Они стягивают перед её влекущим взором трусы и выставляют на ощупывание пенисы и мошонки. Вот уж действительно:

— Я их столько повидала, меня ничем не удивишь!

Но призывники об этом не знают. Вернее, не догадываются. Для каждого это впервые, для каждого это вновь, для каждого это — любовь.

Среди всей этой зелени — один зелёный до прозрачности. Будущий боец — полтора метра ростом. Наверное, будет танкистом. «Беспокойное хозяйство» с нижней отметкой в районе колен.

Он подходит к молодой женщине-врачу, сначала синеет, потом краснеет, потом багровеет. Лицо женщины невозмутимо, только левая бровь, непослушная бровь, лезет вверх и вверх. Рука дотрагивается до мошонки как-то не так, как-то иначе. Ну что делать? Не каждый день встречаются столь удивительные пропорции.

Чувственный допризывник, ощутив прилив крови в местах не столь отдалённых, совершенно не сумел совладать с природой. Его детородный орган медленно и неуклонно пошёл вверх. Вероятно, это движение спровоцировала бровь докторши.

Что делать? Опытная женщина отправила член молодого человека под холодную воду, куда он и повёл своего хозяина. Под потоком холодной воды и железной воли пенис вернулся к колену, а допризывник к докторше. Оба решили, что инцидент исчерпан. Однако не тут-то было.

Докторша, вероятно пытаясь не повторить предыдущего промаха, дотронулась до мошонки с новым чувством. Эта новизна заставила аппарат с таким же новым чувством, но с большей скоростью вновь подняться за бровью.

И снова холодная вода, снова усилие воли.

Эта «любовь» повторялась ещё и ещё, и таки нашла своё логическое завершение. В очередной раз, когда рука докторши потянулась к гениталиям, произошёл скандал. Неуправляемый член буквально вскочил, и под напором критической массы и нескольких лет воздержания вперемежку с мастурбированием семя обильным потоком хлынуло в лицо — красное от волнения лицо молодой женщины, и тысячи сперматозоидов побежали по нему в поисках яйцеклетки.

Теперь под холодную воду побежала докторша. Она мыла лицо в полной тишине, потому что сотни призывников молчали, затаив дыхание. Они боялись нарушить таинство. Таинство первой любви.

* * *

Мы ехали в плацкартном вагоне по девять человек в купе. Спали на трёх полках. Сало, колбаса, цыплята, яйца, самогон и анекдоты. Такого количества анекдотов я не рассказал за всю свою жизнь. Пять суток от подъёма до отбоя я травил анекдоты. Постепенно в нашем купе сосредоточились все молодые бойцы. Я стал любимцем публики.

К концу шестых суток запас анекдотов постепенно иссяк, и я вспомнил, что мечтаю быть артистом.

Шестой вечер был театральным. Я знакомил подельщиков с творчеством Зощенко, Бабеля, Чехова и Пушкина. На закуску я решил выступить с пародией на Авдотью Никитичну и Веронику Маврикиевну. Вероятно, я был первым, кто поместил этих забавных старушек в компанию классиков.

Происходило это в районе отбоя.

В десять часов сержант громко попросил из своего купе, чтобы выключили радио. Представляете, он подумал, что это радио! Он меня не узнал. Ну, как бы вы отреагировали на это невольное признание недюжинного таланта? Я отреагировал так же. Я продолжил с новой силой и с новым вдохновением.

Сержант повторил просьбу более настойчиво. Я воодушевился ещё больше. Сержант пошёл по вагону. Бойцы ржали, как педальные кони. Я продолжал. Я предвкушал радость признания глаза в глаза.

И они встретились. Наши глаза.

Сержант отреагировал неадекватно. Сержант обиделся. Очень обиделся. Наверное, впервые в жизни он почувствовал себя идиотом.

Под смех всего вагона я был отправлен «на полы». Я вылизал до блеска плацкартный вагон.

И если вы думаете, что это отбило у меня охоту к актёрской профессии, так вы ошибаетесь. Наоборот. Я понял, что это судьба. Полы и театр. Театр и полы.