Серафима Полоцкая - Роль, заметная на экране

• Название: Роль, заметная на экране
• Автор: Серафима Полоцкая
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1971

Эта книга рассказывает о судьбе юной балерины, получившей главную роль в кинофильме. Нелегкими оказались первые шаги в работе. Пришлось разочароваться в самых близких людях, по-разному относящихся к искусству и общей задаче — созданию кинофильма.

О своеобразных трудовых буднях киноэкспедиции, о творческой работе во время съемок и сложных взаимоотношениях людей вы узнаете, прочитав эту повесть.

---

— Если бы Анну Николаевну сняли с работы… — сказал женский голос на верхней палубе, как раз над моим окном. — Все переругались. Она, конечно, обвиняла других, кричала: «Мое произведение… Мои труды…»

— Она оказалась весьма трудолюбивой: готова в любое время чужими руками жар загребать!

Это воскликнул низкий женский голос, в котором проскальзывал башкирский акцент.

Растерявшись, я стояла у окна. Они, видимо опершись на поручни, склонились над рекой, и каждое их слово я невольно слышала.

— Мы обалдели, когда директор студии объявил, что зрители в танцах все равно не понимают, поэтому из кожи лезть незачем, а отчетность должна быть в ажуре. Так и сказал: «из кожи лезть» и «в ажуре». Смеялась одна Анна Николаевна.

— Она понимает, что шутки начальства всегда остроумны. А в искусстве ее интересует только она сама!.. — заметил голос с акцентом.

Я не хотела подслушивать. Я не меньше других имела право знать все, что происходит, и выбежала на верхнюю палубу. У перил стояли Фатыма и художница Мая.

— В моей каюте слышно все, что вы говорите, — раздельно сказала я, подходя к ним.

Они обернулись без всякого смущения.

— Все мы болеем за успех фильма… — просто сказала Мая.

— Если Хабир заменит Анну Николаевну, совсем другими будут танцы, — проговорила Фатыма, прямо глядя мне в глаза.

— Это уже решено? — изо всех сил сдерживая волнение, спросила я.

— Пока нет, но весь балет и большинство киногруппы скажут свое мнение откровенно, — ответила Фатыма. — Будет собрание!

Они говорили со мной как единомышленники, но я уже не сочувствовала им. Мне казалось справедливее, чтобы Анна Николаевна продолжала работу вместе с Хабиром. Они сделали бы все прекрасно…

— Отснята почти половина фильма, а последнее время она много репетирует, — вступилась я. — Нельзя же этого отрицать! И сегодня хороший танец был!

— Но какой ценой отсняли? — воскликнула Мая. — Обидно вспомнить, сколько времени потеряли из-за того, что она решила за три месяца сделаться кинорежиссером… Во все производственные дела совалась, а танцы ставила наспех, с балеринами не работала…

Фатыма опять прямо взглянула мне в глаза.

— Надеюсь, и ты сочтешь долгом сказать правду?

— Я скажу правду. Это несправедливо! — воскликнула я. — Балет этот — ее детище! Пусть она кое-что утратила за прошедшие годы, пусть кое-что забыла… Но я не согласна на такую жестокость! Это чересчур… Ей надо помочь! Понимаете?

— Да она же только кричать умеет да пыль в глаза пускать… А танцы… Вы же сами знаете!.. — возмущенно сказала Мая.

— Конечно, это так, но… — старалась объяснить им я. — Она нервничает в непривычной обстановке киносъемок, поэтому и хочет вникнуть во все. Понимаете? А если будет помогать Хабир, они вместе…

— Не мели глупости! — перебила меня Фатыма.

— Я не мелю. — Я хоть и обиделась, но продолжала втолковывать: — Если хотите знать, я сама благодаря недоразумению настроила ее против Хабира. Поймите, у нее и так неудачно сложилась жизнь, а теперь, когда работа, сделанная ею много лет назад…

— Скажи уж: ее произведение! — сердито засмеялась Фатыма. — Как граммофонная пластинка…

— А ты настолько кристальная, что превратилась уже в камень! — потеряв терпение, сказала я.

— Давайте оставим споры до собрания, — сказала Мая, взяв Фатыму под руку. — Идемте.

Ежась от холода, они пошли к трапу. Я, обернувшись к противоположному берегу, бессмысленно смотрела перед собой. Мне оказалось не под силу вызвать сочувствие, я не могла сказать так, как мне все объяснил Вадим. Впрочем, сейчас вряд ли сумел бы это сделать и он. Слишком взбалмошна оказалась моя тетя Аня на работе.

Может быть, взбалмошна и непоследовательна была я сама, но в ту минуту я думала не о том, виновата или права Анна Николаевна, а жалела ее. Долго размышлять было не о чем, и я, сбежав вниз, решительно направилась к ней. Я не могла ничем сейчас ей помочь, но я хотела показать ей свое сочувствие, быть около нее в трудную минуту.

Меня не интересовало, что обо мне подумают другие, и я, не таясь, шла к ее каюте. Я не постучала только потому, что была чересчур взволнована, но, распахнув дверь каюты, на мгновение замерла у порога.

Анна Николаевна и Вадим сидели рядом у стола и ели из одной тарелки нарезанные помидоры. Перед ними стояла уже неполная бутылка коньяку и два пустых стакана.

Его глаза заметались, как тогда, на верхушке холма, и, так же как тогда, приняли всегдашнее добродушное выражение. Но краснота медленно заливала его лицо, видно, уже помимо воли.

Теперь все это не имело значения. Долг заставлял меня быть здесь в трудную минуту. Я, переведя взгляд на Анну Николаевну, шагнула в каюту, затворив за собой дверь.

— Мы голодные как черти, — откусывая бутерброд, сказала она. — Садись. Угощать уже нечем, почти всё съели…

Сесть можно было только рядом с Вадимом, поэтому я, оставшись стоять, сказала:

— На пароходе говорят, что балетмейстером прочат Хабира. Может быть, пока не поздно, поговорить с Евгением Даниловичем? Да ведь и вам самой будет легче работать вместе с Хабиром!

— Это им не пройдет! — воскликнула она и взяла пустой стакан. — Налейте, Копылевский! Холод собачий, да еще эти разговоры…

Он, не глядя на меня, взял бутылку, а я, как загипнотизированная, не могла оторвать глаз от ловко направленной в стакан винтообразной струи и удивлялась, что в горлышке не булькает.

— Выпей глоток, тебя трясет, — протянула она мне стакан. — Сразу согреешься.

Я только покачала головой, проглотив подступивший к горлу комок.

— Не волнуйся, дурочка! — тихо сказала Анна Николаевна. — Все обойдется. Этот представитель главка знаком со мной еще с тех дней, когда мое имя гремело в театре. Он знает меня как талантливого человека, и какой-то Хабир мне не конкурент…

— Да, но ведь есть еще и директор! — сказала я сдержанно, хотя мысленно обозвала ее Хлестаковым.

Оба они вполголоса рассмеялись.

— Этот уж совсем не опасен, — перестав наконец меня стесняться, сказал Вадим. — Он будет рад свалить невыполнение производственного плана на главного режиссера… Скажет, что виновный наказан, и сам останется в стороне!

Я уже перестала что-либо понимать и неуверенно спросила:

— Но при чем здесь Евгений Данилович?

— Господи! Какая ты бестолковая! — тихо сказала Анна Николаевна. — Я хочу закончить постановку картины вдвоем с Копылевский, без Евгения Даниловича.

Я смотрела то на его раскрасневшееся, как всегда, добродушное лицо, то на ее прямой спокойный взгляд и, пораженная их замыслом, смогла только воскликнуть:

— Как?

— Копылевский талантливый человек, мы с ним вполне сработаемся! — прошептала она.

Чувствуя необходимость опоры, я прислонилась к двери и сказала:

— Это же невозможно…

— Не беспокойся, бестолковое ты создание, — тихо стала объяснять она. — Евгений Данилович просит из-за непогоды продлить срок съемок на полтора месяца… А мы в частной беседе с начальством заявили, что голову на отсечение даем закончить в срок… А для них прежде всего цифровые показатели…

— Но, но… как же?.. — бормотала я, уже не умея выразить захлестнувшие меня чувства.

— Сейчас самое важное — убедить их, — сказал Вадим, улыбаясь. — Головы в наши дни не отсекают, а потом, когда пройдет время, как-нибудь договоримся, доснимем на будущее лето.

Видимо, я сильно нуждалась в опоре, потому что дверь под моей тяжестью растворилась, и я вывалилась в коридор, с трудом удержавшись на ногах.

Кажется, Анна Николаевна и Вадим рассмеялись от неожиданности. Кажется, кое-где открылись двери кают. Я с горящими от стыда щеками, не глядя по сторонам, прошла по коридору нижней палубы. Добравшись до боцманской каюты, повалилась на койку.

Меня жег стыд. Стыд за Анну Николаевну. Как могла быть такая дочь у моей бабушки?! За что ей такое горе? Она в течение сорока лет не только мазала йодом царапины на детских пальцах и заставляла пить касторку. Каждый ребенок в интернате, живущий вдалеке от родителей, находил в медпункте заботу и ласку. Каждый человек, окончивший училище, благодарил старую фельдшерицу, старался доставить ей радость. А ее дочь… Я только теперь поняла показавшиеся когда-то странными слова:

«Если бы я вздумала плакать из-за Анны, пришлось бы мне занимать воду в Москве-реке… Впрочем, там не хватает соли…»

Ее дочь заслуживала дружбы только таких, как Вадим.

За Вадима было не только стыдно. Я отказалась от него уже давно, как только узнала, что у него семья, но тогда мне было не так больно. Он был недосягаемым, но продолжал быть достойным любви и уважения человеком. Теперь же мне хотелось скрипеть зубами от боли…

Вот, значит, какова была его помощь Анне Николаевне: за стаканом вина обсуждали свои мерзкие планы!