Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка

• Название: Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка
• Автор: Елена Якобсон
• Издательство: Русский путь
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994
• ISBN: 5-85887-172-0

Впервые публикуемые в России воспоминания Е.А. Якобсон (1913—2002) — важный вклад в мемуарную литературу российского зарубежья.

Е.А. Якобсон родилась в Петербурге, воспитывалась няней в родовом имении; детские годы, пришедшиеся на Гражданскую войну, прошли на Кубани. Училась в советской, затем в харбинской школе, юность провела в Китае. Переехав в США перед Второй мировой войной, стала автором учебника русского языка, выдержавшего восемь изданий, основоположницей факультета славянских языков и литератур и инициатором преподавания русского языка в Университете им. Аж. Вашингтона; открыла первую передачу русской службы «Голос Америки»...

Воспоминания повествуют не только об исторических катаклизмах, на фоне которых протекала насыщенная, «полная приключений » жизнь талантливой мемуаристки, но и о становлении незаурядной личности и поисках своей судьбы на чужбине.

---

Вскоре, однако, до меня дошли слухи, что у Виктора новая подружка. Принять это было значительно труднее, чем «благородную жертву» во имя революции, тем более что новая подруга, по сведениям моих одноклассников, была одной из «плохих» девиц. (В это время понятие «плохой» девицы включало уже несколько большее, чем просто ночные поездки с мальчиками на такси.) Когда я сталкивалась с ними на школьных концертах или в театре, Виктор сухо со мной здоровался и выглядел очень несчастным.

В это время я заканчивала последний класс. Каким-то образом мне удалось хорошо окончить школу, несмотря на бурные переживания. Я страдала от головных болей, похудела и замкнулась в себе; родители опасались нервного срыва. Мне было одиноко, я чувствовала себя не в своей тарелке, старых друзей потеряла, других заводить не хотела. К новому общественному положению семьи я привыкала с трудом.

Мы больше не принадлежали к советской общине, а русские эмигранты в большинстве своем относились к нам с недоверием. К счастью для моих родителей, они всегда пренебрегали принятыми в обществе нормами и собрали вокруг себя разнородное общество друзей-эмигрантов. Они были этому даже рады: перемена избавила их от необходимости общаться с теми, кого они презирали.

Моим единственным утешением стала музыка, она переносила меня в другой мир, где мне ничто не угрожало, где я была популярной и вызывала всеобщее восхищение. Я ходила в местную музыкальную школу и очень серьезно работала над техникой игры на фортепьяно. Я играла часами. У нас с мамой был довольно обширный репертуар, и мы играли по вечерам в четыре руки.

Грустно было покидать нашу официальную резиденцию, прощаться с моей милой комнатой и садом. Наша семья переехала в квартиру в шумном торговом центре Харбина, в районе Пристань, где отец открыл частный медицинский кабинет. Дела у него шли хорошо, но ему было тесно в новых условиях, и он начал поговаривать о постройке дома в «калифорнийском» стиле в пригороде Харбина.

Родителям удалось скопить значительную сумму денег, пока отец работал на советское правительство. Мама с энтузиазмом отнеслась к папиному плану, хотя и настаивала на том, что часть денег должна быть отложена на мое образование. К сожалению, нанятый отцом архитектор оказался скорее фантазером, чем профессионалом-проектировщиком. Сумма, на которую мы рассчитывали и которую могли потратить, выросла в десять раз, и к концу строительства от семейных сбережений ничего не осталось.

Но все же дом был построен, и мы в него въехали. Это был большой двухэтажный кирпичный особняк с величественным парадным входом, высоким сводчатым потолком в гостиной, посередине которой был устроен камин. Столовая была большая, со стеклянными стенами и дверями, выходившими прямо во внутренний дворик. К столовой примыкал зимний сад — или что-то подобное, называемое «флоридской комнатой». В доме было двадцать семь окон, и все разные, отличавшиеся и размером, и формой, и стилем. На втором этаже фасад украшали балконы в новоорлеанском стиле. Потом я много ездила по Калифорнии, но никогда не видела ничего похожего на этот наш «калифорнийский» дом, выдуманный архитектором-фантазером.

Мы въехали в этот великолепный дом осенью и скоро обнаружили, что у нашего камина восхитительная тяга — огонь в нем горел ярко и жарко, но дров на него нужно было больше, чем мы могли себе позволить. С наступлением холодной погоды мы обнаружили также, что печь, которая должна была обогревать весь дом, также требовала необычно большого количества топлива. Когда же выпал первый снег, стеклянные стены столовой покрылись льдом, и все растения в зимнем саду замерзли.

«Ну, — сказала мама, — думаю, этой зимой мы нечасто будем приглашать гостей на ужин. Давайте лучше запрем столовую и забудем о зимнем саде».

«Я мало знаю о климате в Калифорнии, — заметил отец, — но думаю, мой друг забыл, что здесь климат все-таки сибирский».

Единственным теплым помещением в доме была кухня, и два наших слуги-китайца отказывались из нее выходить.

Жизнь в доме, о котором так мечтал мой отец, оказалась чрезвычайно неудобной. В эту первую зиму мы старались проводить побольше времени в постелях под грудами одеял. Мы надевали по несколько слоев теплой одежды и собирались вместе в одной комнате наверху, когда в широкие окна нашей гостиной задувал холодный ветер. Еще одним непредусмотренным недостатком было местоположение дома. Когда отец решил построить его на окраине, он не задумывался о том, как мы будем попадать в город. Оказалось же, что единственным способом добраться до города была двадцатипятиминутная прогулка по грунтовой дороге к конечной остановке трамвайной линии.

Отец продолжал принимать больных в городе, но зарабатывать на жизнь становилось все труднее. Харбин изменился. Люди с деньгами уезжали в Европу, США или в другие китайские города. Поговаривали о приближающейся опасности японской оккупации Маньчжурии и о том, что советское правительство готовится продать свою часть Китайско-Восточной железной дороги Японии и увезти всех своих граждан в СССР. В такой ситуации жизнь для людей без паспортов, какими мы теперь являлись, представлялась особенно трудной.

Во-первых, мамина мечта о европейском образовании для меня теперь стала неосуществимой. Сбережений у нас больше не было. Тем не менее я твердо решила тем или иным способом продолжить свое образование. Оно мне было нужно, и уже не по возвышенным соображениям о самоусовершенствовании или просвещении, а просто потому, что надо было чем-то зарабатывать на жизнь. Семья больше не была тем теплым гнездышком, где можно укрыться от любых напастей, и я точно уже не собиралась возвращаться в Россию и «служить народу».

Советский Союз при Сталине в 1930-х годах был довольно страшным местом. С тех пор как отец отказался от советского гражданства, все связи с нашими родственниками и друзьями в России оборвались. До нас дошли известия о том, что оба моих двоюродных брата, Боря и Шура, арестованы и отправлены в лагерь, что дядя Виктор работает в Монголии, и никто не знал, где тетя Ася. Я уже не могла отмахиваться от этих фактов или находить им оправдание. Теперь у меня были серьезные сомнения относительно «правого дела» и моральной убедительности коммунистической доктрины о том, что цель оправдывает средства.

ГЛАВА 4 Японская оккупация

В Харбине было несколько высших учебных заведений: Педагогический институт, Ориентальный институт, Политехнический институт и Юридический факультет (юрфак), в котором было два отделения — юридическое и экономическое, с программой, построенной по европейскому образцу. Курсы велись на русском и китайском языках.

Я выбрала экономическое отделение Юридического факультета. Это казалось наиболее практичным и прямым путем к получению работы. На всякий случай, однако, я записалась на оба отделения — экономическое и юридическое. Это должно было удвоить мои шансы на будущее устройство. Впрочем, оказалось, что выбор на самом деле не имел значения. Не прошло и года, как японские войска вошли в Маньчжурию и заняли Харбин.

Как-то утром мы рано проснулись от гула артиллерийского обстрела. В нескольких местах на город упали бомбы, и через несколько часов война закончилась. Оказывается, японцы уже давно готовили это нападение. Они были хорошо оснащены и хорошо организованы, и китайские войска не могли долго сопротивляться.

Из окон нашей спальни мы видели, как предусмотрительные китайские солдаты бросали оружие и военную форму в кусты и торопились в город, чтобы слиться с толпой гражданских лиц. Японская оккупационная армия вошла в Харбин и водрузила японские флаги на всех официальных зданиях. Городом теперь управляло японское военное командование, и управляло сурово.

Большинство иностранных консульств отослало своих сотрудников и всех граждан своих стран домой. Для русских японцы создали специальное Бюро по делам русских эмигрантов, которое вскоре взяло на себя зловещую роль решать, кто «достоин доверия» и заслуживает определенных привилегий, а кто является потенциальным «врагом японских интересов». Подозревали всех русских, имевших ранее связи с СССР, и наша семья попала в эту категорию. Состоятельные бизнесмены и их семьи, намеревавшиеся уехать из Харбина, тоже считались потенциальными «врагами» и испытывали немало трудностей, пытаясь получить выездные визы.

Русская эмигрантская община в Харбине состояла из многих политических групп и течений, от монархистов до социалистов. Российскую фашистскую партию, поддерживаемую теперь японской армией, создал в 1925 году молодой, харизматический ее вождь Константин Родзаевский. До 1932 года фашисты были небольшой, плохо организованной группой молодых людей, открыто проповедовавших антисемитизм и часто провоцировавших уличные драки. Японцы предложили Родзаевскому свою поддержку. Они подстрекали его набирать молодых русских эмигрантов в армию освобождения их родины. Родзаевский и его группа получили как политическую, так и финансовую поддержку, им выдавали форму и армейские сапоги, и они маршировали по Харбину, приветствуя друг друга фашистским салютом.