Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка

• Название: Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка
• Автор: Елена Якобсон
• Издательство: Русский путь
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994
• ISBN: 5-85887-172-0

Впервые публикуемые в России воспоминания Е.А. Якобсон (1913—2002) — важный вклад в мемуарную литературу российского зарубежья.

Е.А. Якобсон родилась в Петербурге, воспитывалась няней в родовом имении; детские годы, пришедшиеся на Гражданскую войну, прошли на Кубани. Училась в советской, затем в харбинской школе, юность провела в Китае. Переехав в США перед Второй мировой войной, стала автором учебника русского языка, выдержавшего восемь изданий, основоположницей факультета славянских языков и литератур и инициатором преподавания русского языка в Университете им. Аж. Вашингтона; открыла первую передачу русской службы «Голос Америки»...

Воспоминания повествуют не только об исторических катаклизмах, на фоне которых протекала насыщенная, «полная приключений » жизнь талантливой мемуаристки, но и о становлении незаурядной личности и поисках своей судьбы на чужбине.

---

Приходя в наш дом, он начинал смотреть на меня сквозь толстые стекла очков, курить одну папиросу за другой и тяжело вздыхать. Иногда я вступала с ним в серьезные беседы о глубинном смысле моих любимых стихов, а русскую поэзию он знал прекрасно. Но я не понимала ни его боли и отчаяния, ни его чувства по отношению ко мне. Я могла мимоходом сказать подруге Елене: «Думаю, Логинов в меня влюблен», но ничего не чувствовала по отношению к этому грустному человеку и его любовь не приносила мне ни радости, ни удовольствия. Я сохранила маленькую рукописную книжечку его стихов, посвященных мне. Перечитав их недавно, я была глубоко тронута нежностью и заботливым отношением ко мне, сквозящих в этих стихах. Мы ничего о нем не слышали после нашего отъезда из Харбина.

Второй мой поклонник, Василий Обухов, был интересным мужчиной лет под тридцать. Он принадлежал к ядру литераторов «Чураевки» и регулярно печатался. На одном из собраний Обухов подошел ко мне и спросил: «Можно мне проводить вас домой?» — «Мне было бы очень приятно, — ответила я, польщенная его вниманием. — Но я живу на самой окраине, и последний трамвай...» Он не дал договорить, подал мне пальто, и мы отправились. Сели на трамвай, доехали до конечной остановки и пошли по пустынной грунтовой дороге к дому, разговаривая об общих знакомых и о прочитанных книгах. Когда мы дошли до ворот дома, он попросил разрешения прийти в гости.

Пришел он в следующее воскресенье, и мои родители пригласили его на ближайший литературный вечер. Вскоре Василий Обухов занял постоянное место рядом со мной на собраниях «Чураевки», встречал меня после института и провожал до дома. Он уже не прощался у ворот, а заходил в дом, выпивал чашку чая или гулял в саду, и почти все свободные дни мы проводили вместе. В его стихах, публиковавшихся в литературных изданиях Харбина, встречалось мое имя, и в обществе говорили о моей «победе». Была весна, и я с удовольствием принимала ухаживания Василия. Мне было очень интересно слушать про его жизнь, и я сочувствовала его переживаниям, понимая, как трудно быть эмигрантским поэтом, обреченным на жизнь в изгнании.

Конечно, было наивно с моей стороны ожидать того, что Василий долго будет довольствоваться такой степенной и приятной формой общения. Он явно хотел от меня большего, чем просто прогулки и разговоры. Шли недели, и я начала бояться его внезапных вспышек страсти, которые не вызывали у меня никакой ответной реакции. Наоборот. Я пугалась и отшатывалась от него, а Василий впадал в состояние раскаяния и горя.

В один из вечеров Василий провожал меня домой, мы ехали в трамвае. Вдруг я заметила женщину средних лет, пристально смотрящую на меня с нескрываемой ненавистью. Я отвернулась, но, когда мы вышли на своей остановке, за нами вышла и эта женщина. Василий увидел ее и быстро потянул меня в сторону со словами: «Пожалуйста, не обращай на нее внимания. Я ее знал, но после встречи с тобой сказал ей, чтобы держалась от меня подальше. Я с этим разберусь, не беспокойся».

Не понимая, что происходит, я чувствовала ее взгляд всю дорогу. Действительно, она шла за нами. Когда мы дошли до дома, Василий прижал меня к себе и сказал: «Что бы ни случилось, помни, что я тебя люблю. Я тебя люблю и хочу на тебе жениться. Моя жизнь без тебя ничего не стоит». После этого он отпустил меня и побежал за женщиной, прошедшей мимо нас. Я была потрясена и опять отметила для себя с удивлением, что все эти «любовные переживания» приносят, видимо, только несчастье.

Я решила посоветоваться с родителями. Мама спросила: «Ты любишь Василия?» Я колебалась. «Возможно, что люблю». — «Ты собираешься за него замуж?» — продолжала допытываться мама. Я подумала минуту и ответила: «Конечно, не сейчас, ведь я еще даже не уверена, действительно ли я его люблю». Мама покачала головой. Я никак не становилась взрослой! «Очевидно, — сказала она, — эта женщина была его любовницей, и, вероятно, довольно долго. Наверное, она заметила, что Василий к ней охладел, а потом узнала и о тебе. Может получиться очень неприятная история... Думаю, тебе не следует видеться с ним какое-то время и дать себе спокойно разобраться в том, любишь ты Василия или нет».

Я была поражена маминой мудростью. Откуда она все это знала? Отца эта история раздражала, но он согласился с матерью и добавил: «И он не должен больше приходить к нам на литературные вечера».

На следующее утро Василий появился у наших дверей. Не терпящим возражений тоном отец объяснил ему, что при данных обстоятельствах ему лучше у нас не появляться, разве что я сама захочу его видеть. От него стали приходить страстные письма с мольбами о прощении и воплями отчаяния: «Я тебя люблю! Я тебя люблю! Я не могу жить без тебя!»

В конце концов я все-таки решила, что не люблю Василия, раз я не испытываю такого же, как он, страстного желания соединить наши жизни навсегда. Я так и написала в одном из писем ему и попросила оставить меня в покое. Он послушался, но еще какое-то время я замечала его на лекциях, которые посещала. Он приходил к моему институту, шел за мной по улицам, прячась в тени деревьев. Какое-то время спустя один наш общий друг попытался вступиться за Василия. Он сказал мне, что Василий в отчаянии и что я должна перестать вести себя как испуганный ребенок и положить конец страданиям Василия.

«Боюсь, что не могу ему помочь, — твердо ответила я. — Я его не люблю».

На следующий день этот же друг опять подошел ко мне и очень сердито сказал: «Ну вот, добилась! Василий пытался покончить с собой, его спасла та женщина. Сейчас он в больнице. Неужели ты не пойдешь навестить его?»

Мысль, что молодой человек может захотеть покончить жизнь самоубийством из-за того, что я не ответила на его любовь, меня очень испугала. Я этого не понимала. Была ли в этом моя вина? Может, я должна была быть мягче, не отвергать его любовь так резко и откровенно? Я не знала, что делать. Но мама предостерегла меня против встречи с Василием. «Все уже закончилось, — сказала она. — Он слабый человек, и он теперь опять с той женщиной. Не говори только, что ты передумала и действительно влюбилась в Василия!»

Я не передумала, но отчаянные крики: «Я тебя люблю, я не могу без тебя жить!», которые я слышала порой от разных мужчин, всегда напоминали мне о Василии. Их я тоже не любила.

Между тем жизнь в Харбине становилась все сложнее. В 1933 году советское правительство начало переговоры с японцами о продаже им своей части Китайско-Восточной железной дороги. Сделка состоялась в 1935 году, и начался исход русских из Харбина. Советское правительство предоставило возможность вернуться на «родину» как советским, так и не советским гражданам. Для многих решение было мучительно. Заключались скоропалительные браки, распадались многие старые браки. Одни покидали родителей, а другие провожали своих родителей на вокзал, чтобы больше никогда их не увидеть. Люди знали, что сталинская Россия — отнюдь не страна обетованная, но для многих просто не было иного выхода.

Мы с мамой пошли проводить одного нашего друга. На станции не было счастливых лиц. Одни были угрюмы, другие — решительны. Некоторые тихо плакали, другие громко рыдали, обнимаясь и прощаясь, умоляя остающихся: «Пишите! Пожалуйста, пишите и не забывайте нас!» Позже мы узнали, что то, чем встретила их «родина», превзошло самые худшие их опасения. Когда поезд пересек советскую границу, его окружили отряды красноармейцев. Всем пассажирам приказали выйти, а вещи оставить в поезде. Потом их повели в сторону от станции. Кто-то оглянулся и закричал: «Смотрите! Наш поезд отходит! А наши вещи? Остановите поезд!» Люди бросились назад, но были быстро остановлены военными. Поезд так и не вернулся, а все имущество «возвращенцев» досталось советскому государству. В суматохе нескольким из них удалось бежать и спрятаться, потом они нашли приют у каких-то добрых людей. Остальные были задержаны и рассортированы по принципу их «полезности» советскому государству. Большинство попало в исправительно-трудовые лагеря, из которых мало кто вышел живым. Об этом «счастливом возвращении домой» мы в Харбине узнали гораздо позже. Мне это рассказал один из счастливчиков, сумевших выжить, который потом каким-то образом добрался до Соединенных Штатов.

Японская оккупационная армия, заправлявшая всем в городе, всячески притесняла оставшихся в Харбине русских. Армия привезла японских железнодорожников на смену русским, закрыла многие принадлежавшие русским предприятия и магазины и быстренько организовала марионеточное китайское правительство. Новую столицу «государства Маньчжоу-го» Чжанчжун японцы построили в довольно отдаленной от всего местности. Спроектирована она была с размахом — широкие проспекты, мраморные колонны... В одиноком великолепии там восседал император Пу И, наследник Маньчжурской династии, бессильная кукла в руках японцев.

К Российской фашистской партии японцы потеряли былой интерес, и щедрая финансовая поддержка ее прекратилась. Лидеру партии Константину Родзаевскому и его последователям японцы советовали «творчески » подходить к вопросу о финансировании партии. Участились случаи ограбления поездов, похищения людей, вооруженных нападений, распространились наркотики и проституция. Харбинские граждане оказались бесправны и бессильны: они не могли обращаться за помощью к полиции, потому что городом управляла японская армия, которая и сама нередко была причастна к этим криминальным действиям. Японские власти винили в этом разгуле преступности китайских бандитов — хунхузов, и под предлогом борьбы с ними армия проникала все глубже в Маньчжурию и все туже закручивала гайки.