Сборник - Приключения-75

• Название: Приключения-75
• Автор: Сборник
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1975

Традиционный молодогвардейский сборник «Приключения-75» открывает повесть В. Рыбина «Пять зорь войны», рассказывающая об успешном отражении фашистов в первые дни войны в устье Дуная. Военной теме посвящены и «Завещание» Петра Великого» В. Прокофьева, «Прорыв» Б. Воробьева, «Полет длиною в три года» И. Подколзина. Новая повесть Н. Коротеева «Крыло тайфуна» рассказывает о борьбе с браконьерами в Сибири. Об охране общественного порядка повествуют произведения В. Караханова «Встреча с «Полосатым» и А. В. Иванова «Поединок». «Трещина» В. Поволяева и «Шквал» Ю. Юши говорят о моральной ответственности каждого советского человека за судьбу другого. Повесть М. Демиденко рассказывает о действиях местной мафии в Индокитае. Раздел рассказов заключает один из старых рассказов Александра Козачинского «Фоня». Новое в нашем сборнике — художественно-документальный очерк Г. Босова «По следам грабителей могил».

---

Он потерял счет времени и очнулся, когда над ним склонился Кононов. И Трубицын протер кулаком глаза, потом, не глядя, захватил в руку ком снега, провел им по вискам, щеке, губам. Кононов был бледен, губы вспухли, выделяясь резкой чернотой на лице, глаза — тусклые, без жизни и тепла.

Кононов разлепил губы, дохнул табаком:

— Уходить надо. Насонову уже не поможешь. Ничем. На «песок» уходить... Там вертолет.

Трубицын пошевелил головой, будто у него затекла шея, вяло откинул в сторону снежный катыш, закрыл глаза, и поплыла перед ним цветистая река, вся в красных с желтым проплешинах, и закружилась, словно у пьяного, голова.

— Ты понимаешь, что нам еще жить надо, — Кононов ожесточенно колотил себя по груди и кричал на весь ледник, на все горы, на всю округу какие-то пустые и теперь уже ничего не значащие слова.

Трубицын поелозил затылком по снегу и, когда река перестала цветиться, перестали мельтешить в глазах плешины, сказал тихо:

— Нет.

Он пришел в себя оттого, что Кононов тряс его за отвороты куртки. Трубицын приподнялся на снегу, огляделся. У палатки стояло два рюкзака, на пятачке перед пологом блестел алюминиевым телом керогаз, лежала скатанная в бухту веревка.

— Ты идешь? — спросил Кононов, и по лицу его было видно, что этот вопрос он задавал Трубицыну уже много раз, но Трубицын, отключенный, не слышал вопроса, не реагировал на него, и Кононов терялся, не зная, как вести себя.

— Ты, Кононов, — Трубицын запнулся на слове, пытаясь подобрать определение, кем же является Кононов, закашлялся, сплюнул на снег. — Сволочь. И ты, Солодуха... Ты тоже сволочь. Бросить человека, а?

— Насонова не достать, — тупо пробормотал Кононов, провел рукой по горлу, — и мы в этом не виноваты. А если останемся... Да какой там останемся — нам же нечего есть! Ты понимаешь, есть, жрать нечего! Даже нюхать нечего.

— Уходите, — сказал Трубицын.

— Ладно, Трубицын, — зачастил вдруг Кононов, — мы уйдем, но мы сейчас же пришлем людей за тобой, за Насоновым. Люди придут сюда, Трубицын, придет спасгруппа...

Он поднялся и, пятясь задом, смотрел на Трубицына расширенными глазами. Потом он перешел на шепот, и Трубицын уже не мог расслышать, разобрать его слов.

— Ублюдки, — проговорил он сквозь зубы, затем подполз к трещине, заглянул в узкую пустоту, дышащую мерзлым снегом и льдом.

— Ублюдки, — еще раз повторил он. Мозг работал ясно и четко: Трубицын прикидывал, что можно сделать, чтобы достать из трещины Колькино тело, и горько кривил рот. Выход один — прорубаться к нему. На то, чтобы прорубиться, потребуется недели две-три... Эх, Колька!

Когда он выпрямился над трещиной, то увидел, как по боковой морене, прижатой к отвесной скальной стенке, шагают в связке два человека: впереди высокий и худой, сзади — пониже и поплотнее...

* * *

С тех пор каждый год на леднике появлялись двое в штормовках, триконях, с ледорубами и рюкзаками. Но дальше вертолетной площадки они не ходили. Хотя и пытались. Говорят, не пускают горы. Один раз им дорогу преградила лавина, другой раз — сель. Альпинистские группы, идущие на восхождение, не берут их с собой. Побыв несколько дней на леднике, они возвращаются на «большую землю».

А в этом году не пришли совсем...

ЮРИЙ ЮША Шквал

В ходовой рубке сейнера «Олым» раздался сигнал, похожий на мелодичный звон серебряного колокольчика. Он означал, что капитан Шрамко перевел ручку машинного телеграфа, давая судну ход. Матрос-рулевой Крошкин, которого на «Олыме» все звали просто Крохой, увидел, что стрелка телеграфа перескочила с отметки «стоп» на отметку «самый полный вперед». Такой резкий рывок означал нечто чрезвычайное. Матрос проворно бросился к штурвалу и вцепился него, точно голодный пес в кинутую ему кость, выжидательно повернув голову в сторону высокой, плечистой фигуры капитана.

— Видишь шлюпку?

— Не-а, потерял, — сказал Кроха и стал напряженно шарить взглядом в сонмище волн, отороченных кипенью белой пены.

— И я потерял. А ведь только что видел, — с этими словами капитан наклонился к картушке компаса и прицелился пеленгатором на ведомую лишь ему одному точку горизонта. — Так держать!

Кроха засек курс и ловко вывел на него кренящееся и зарывающееся носом в волне судно.

Василий Степанович Шрамко опустил вниз осыпаемую водяными брызгами створку окна и высунулся наружу чуть не до пояса, пристально всматриваясь в даль. В рубку ворвался многоголосый рев шторма. Ветер высвистывал в снастях свою тягучую, заунывную мелодию. Тяжелым, глухим набатом отдавались удары волн о нос корабля. После каждой новой волны мелкой барабанной дробью рассыпалась по рубке туча брызг. Слышалось змеиное шипение воды, перекатывающейся по палубе, скрипел такелаж, и чудилось какое-то улюлюканье, завывание. Лязгала зубами-звеньями провисшая в клюзе якорь-цепь. Где-то под деревянным настилом рубочной палубы, а может быть под штурманским столом, громыхала, перекатываясь в такт качке, пустая жестяная банка.

«Все время забываю сказать старпому, чтобы нашли и выбросили эту проклятую жестянку», — машинально подумал капитан, вслушиваясь в привычные звуки все заглушающей штормовой многоголосицы. Однако, когда Кроха что есть мочи обрадованно завопил: «Вижу, вижу!» — капитан все же услышал его. Шрамко посмотрел по направлению вытянутой руки рулевого и увидел злополучную шлюпку. Она выскакивала на гребень волны, беспомощно дергалась, задирая то нос, то корму, и снова проваливалась между валами, словно в преисподнюю.

Вскоре полузатопленное утлое суденышко уже плясало под бортом застопорившего ход «Олыма». В шлюпке был человек. Ему бросили с палубы конец троса с гаком. Человек, неуклюже перескакивая через банки, пробрался на нос шлюпки и зацепил гак за железное кольцо. Но гак вдруг сорвался в воду. Пришлось трос вытягивать на палубу и снова подавать на шлюпку.

— Ты что?.. Совсем ошалел, что ли? Как гак заводишь? — кричал боцман Витек человеку. — Сверху, сверху цепляй за кольцо, а не снизу...

Наконец гак был надежно закреплен на шлюпке, и, когда она подскочила на гребне волны вровень с фальшбортом судна, человек, подхваченный руками матросов, перескочил на палубу. Тут же включили лебедку, и шлюпку, через корму которой потоком хлынула вода, втащили носом кверху на сейнер.

С потерпевшего — молодого, худощавого и долговязого парня — ручьями стекала вода. Без всякого здравого смысла, видимо, просто от нервного напряжения он вытягивал из-за спины и старательно выжимал полу своей куртки. У парня был уставший, испуганный и виноватый вид. Его трясло мелкой, едва заметной дрожью.

— Дурья башка! — грубо напустился на него боцман Витек, покончив возиться со шлюпкой. — Гак и то не умеешь завести как следует. А где весло потерял? Молчишь!.. А почему за сеть шлюпку не закрепил?.. Салага! Сколько хлопот всем из-за тебя — и не счесть.

— Ну ладно, боцман, — примиряющим тоном перебил Витька второй помощник капитана Протасов, — сначала накорми спасенного, напои, а потом ответ держать вели.

— Как хоть звать-то тебя, бедолага? — сменив гнев на милость, спросил боцман.

— Степа-аном, — тихо сказал молодой моряк.

— Ну иди на камбуз...

Судно полным ходом шло в обратном направлении. Капитан Шрамко нервничал. Как всегда в подобные минуты, он стал хмур, раздражителен и резок. Походя отчитал боцмана за слабину якорь-цепи на брашпиле, старпома — за консервную банку, закатившуюся в какой-то труднодосягаемый угол судна.

Впрочем, была причина для плохого настроения всей команды. Когда грозила опасность человеку, никто особенно не задумывался о своих неприятностях. Они как бы отошли на второй план — вся воля людей была направлена на спасение незадачливого молодого моряка. А теперь, когда опасность миновала, все стали острее переживать свою беду. Поэтому, очевидно, и боцман Витек, помыслы которого минуту назад были направлены лишь на поиск шлюпки, вдруг раздраженно отчитал спасенного. Неспроста и капитан мрачно насупился. Он перебирал в уме события дня, анализировал свои действия, убеждался, что в сложившейся ситуации никак иначе поступить не мог; и раздражался все больше, понимая, как несуразно все получилось. Какое-то фатальное стечение обстоятельств, в которых для него — капитана! — был запрограммирован лишь один неминуемый план действий. Только этот, и никакой иной!

Василий Степанович то и дело оглядывался назад, на неводную площадку, на которой валялись куски сетного полотна, обрывки тросов, «нитки» пенопласта. Это тоже злило капитана. Наконец он не выдержал и вызвал боцмана.

— Выбросить за борт, — чеканя каждое слово, приказал Шрамко Витьку и махнул рукой в сторону площадки.

— Есть! — ответил Витек и понимающе посмотрел на своего командира.