К. Домбровский - Альманах «Мир приключений». 1969 г.

• Название: Альманах «Мир приключений». 1969 г.
• Автор: К. Домбровский
• Издательство: Издательство «Детская литература»
• Жанр: О войне
• Год: 1969

Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов.

---

— Ваша претензия по меньшей мере удивительна. Я представляю себе психологию человека, которого пожар лишил всего и оставил голым. Люди приютили обездоленного и дали ему одежду, хотя старую и поношенную. Какая была. Но вполне пригодную. Может ли человек быть в претензии в подобных случаях?

— Но мой случай не подобен. Единственный и исключительный. Тут речь идет о самой жизни.

— Тем более. Я исходил из непреложного биологического закона: жизнь есть благо. Лучше жить как-нибудь, нежели оставаться в смертном небытии. А если лишение человека жизни — злодеяние, то обратное должно считаться гуманным.

— Простите, профессор, но в моем случае злодеянием оказалось возвращение к жизни. Гуманнее было бы сжечь мой мозг в крематории вместе с моими останками. К несчастью, вы сумели вживить его в какую-то оболочку и возродить в нем мое сознательное человеческое бытие.

— И это вы считаете злодеянием?

— Да, профессор. Для подопытного ваш эксперимент обернулся злом. Я познал свою трагедию и трагизм своего нового, жалкого существования. Чародей выступил в роли злого гения, Мефисто. Он сыграл со мной злую шутку — воскресил меня на муки. С позиций гуманизма такой эксперимент вообще бессмыслен. Погибший не горюет по поводу своей гибели. Оставаясь мертвым, я не страдал бы. А вы заставили меня переживать мое страшное горе. Я глубоко несчастен.

— И вы не испытываете никакой радости бытия? Совершенно?

— Абсолютно. Физиологически результат эксперимента, как я признал, безукоризнен. Но вы не учли, профессор, сложное душевное состояние человека, мозг которого попал в чужое тело.

— Наивный упрек. Нам в полной мере известно, какими сложнейшими психологическими производными чревата проблема трансплантации головного мозга. Для врача это элементарно. Мы предвидели даже такой поворот: синтезированный нами квазигомункулус, когда он восстанет из пепла и воспрянет духом, может предстать перед нами грозным истцом и даже прокурором. Мы все учли. И сознательно на все пошли. Противное означало бы отказ от эксперимента.

— Вы смело пошли на все, а пожинать горькие плоды эксперимента выпало на мою долю. На вас ложится моральная ответственность за те душевные муки, за тот душевный разрыв, которые я испытываю.

— Разрыва уж во всяком случае не должно быть: весь ваш душевный мир целиком остался при вас. Именно душа, то есть личность, сознание, ваше «я» переселены нетронутыми.

— Но вместе с тем — и даже именно потому — произошло трагическое раздвоение индивидуальности. Каждый Джексон всегда был и оставался одним и тем же Джексоном. И для себя, и для других.

— Для других — не всегда. Человек может скрываться под подложными документами. Или играть роль на сцене, к чему вы, конечно, привычны.

— Но во всех случаях подлинная личность установима. Я же скрываюсь в подложном теле. Я вынужден всегда играть чуждую мне роль в несмываемом гриме. Здесь истина неуловима. Потому что она двойственна. И эта двойственность моего существования трагична. Я раздираем ею. Для внешнего мира я Джеффрис, хотя и «выживший из ума». Для себя — Дейвис, но выживший из тела. Тяжело всегда быть в чужом доме, спать в чужой постели, ходить в чужом платье. Но совершенно невыносимо всегда жить в чужом теле. Да еще в плохом.

* * *

— ...Как вы додумались до этого?

— Я долго ломал голову над загадкой — почему после операции я стал так похож на Джеффриса? И куда он девался? Невероятно жуткое чувство охватило меня, когда я внезапно понял, что он никуда не девался, я увидел, где он. С содроганием и безмерным отвращением ощутил я тогда свое новое, ветхое тело, до моего сознания дошло, что оно и есть Джеффрис. Теперь оно принадлежит мне, теперь это я, это мое «я» в нем. И уж вовсе ни с чем не сравним ужас от вывода отсюда: вы убили Джеффриса. Я живу в покойнике. Меня вселили в чужой труп. Труп убитого.

— Та-ак. Что вы еще поняли?

— Еще более страшную для меня истину. Я понял причину, которая могла побудить вас произвести эту двойную операцию. По-видимому, я погиб при аварии: грузовик раздавил меня насмерть. Но головной мозг остался, очевидно, жизнеспособным.

— Воздаю вам должное: разумные, тем более для неспециалиста, правильные заключения. Но почему вы решили, что мы убили Джеффриса?

— Потому что я сообразил, что пересаживать можно руки, ноги, почки, легкие, сердца — что угодно, но не головной мозг. Убрать из черепа мозг — значит убить человека. Пересадить в его череп чужой мозг — это то же самое: убить его. Потому что тогда этот человек будет уже не им, а кем-то другим — тем, кому принадлежит пересаженный мозг. Плохой мозг нельзя, как сердце или почки, заменить хорошим. Так это?

— Так, Не может существовать «донорского мозга». Это понятие в принципе абсурдно. Я слушаю вас дальше.

— Таким образом, сообразил я, заменив Джеффрису мозг, вы тем самым превратили его в меня. И если его мозг никуда не пересажен, то Джеффрис, как личность, безвозвратно погиб. Ибо то, что называется душой, — в мозгу человека; «душа» эта единственна и неповторима, невосстановима и незаменима. Вы согласны с этим?

— Вполне. Ваши рассуждения безупречны. Дальше.

— Так вот, вселив мою «душу» в другое тело, вы дали мне вторую жизнь. Джеффрису же, то есть его телу, вы заменили душу. То есть убили его. Так что, помимо прочего, возникает вопрос морального порядка: я получил вторую жизнь ценою смерти своего ближнего. Вы не можете не согласиться, что жить с таким сознанием — ужасно, невозможно. (Пауза.)

— Подтверждаю: мы убили Джеффриса. И признаюсь: мы и его обманывали. Мы говорили ему и его жене, что у него церебросклероз. (Пауза). Но довожу до вашего сведения: в действительности у него была быстроразвивавшаяся злокачественная опухоль в головном мозгу. Неизбежен был скорый летальный исход. Никакие силы в мире не могли бы спасти его. Его дни были сочтены. Немногие и мучительные дни.

— Так вот что... Гм...

— До этого вы не додумались. Диагноз полностью подтвердился при трепанации черепа. Мы обязаны были произвести ее, хотя шансов на спасение больного не было никаких. Чтобы проверить и убедиться. Вы удовлетворены?

— Гм... (Пауза.) Извините, профессор, но в таком случае возникает другой вопрос. Также принципиального порядка. В начале эры трансплантации сердец имели место чудовищные по своей аморальности преступления: человек мог быть спасен, но энтузиасту-экспериментатору понадобилось его сердце для пересадки кому-то. Гениальный безумец, фанатик может пойти на натяжку и выбросить ради эксперимента, пусть очень важного и интересного, из головы человека жизнеспособный мозг и заменить его другим. Допустим, что возникает подобное подозрение. Разве можно было бы опровергнуть его, доказать, что Джеффрис действительно находился в безнадежном состоянии?

— Наивный вопрос. Джеффрисом, как и вами, занималась, а также участвовала во всех ваших операциях, группа из пяти заслуженных медиков, а не какой-то один безумный фанатик. Произведено множество зафиксированных обследований. Мозг Джеффриса законсервирован, и эксперты могли бы убедиться в безошибочности диагноза и доказуемых выводов. Это удовлетворяет вас?

— Еще раз прошу извинить. Если отпадает криминальный момент, то все же остается этический. И голос совести, с вашего разрешения. Простите, но я должен скрупулезно и придирчиво проанализировать вопрос во всех аспектах. От этого будет зависеть то или иное мое решение.

— Допустим. Но вопрос совести, во всяком случае, исключается: не было такого, против чего она могла бы протестовать. Потому что никому нечего было терять. Перед нами находились два явных мертвеца. Со всех точек зрения мы были вправе пойти на эксперимент — попытаться скомбинировать из двух смертей одну жизнь.

— Простите, профессор, но Джеффрис не был мертвецом. Мозг был вынут из человека, который...

— Который не мог выйти из клиники живым, и жить ему оставалось не более...

— ...а медицинская этика требует...

— Это уж вы оставьте! (Пауза, затем голос понижается.) Нескончаемая, бесплодная вековая дискуссия. Ученый имеет право на эксперимент. Иначе не было бы прогресса. Я говорю о праве медика на эксперимент на благо людей, благо будущих поколений. Это — человечное право, и намеченный нами путь открывает перед обществом перспективы, предвидеть которые сейчас невозможно.

(Дейвис пытается что-то вставить, но Браун повышает голос.)

— Я утверждаю: наш эксперимент — осмысленный и гуманный. Была одна смерть, через несколько дней последовала бы вторая. А мы одну жизнь все же восстановили. (Пауза.) А у вас какая-то упорная тенденция приписать нашим действиям элемент аморальности.