Джон Толкин - О волшебных историях

• Название: О волшебных историях
• Автор: Джон Толкин
• Издательство: Азбука
• Жанр: Публицистика
• Год: 2000
• ISBN: 5–267–00415–4

Лекция «О волшебных историях» («On Fairy Stories») стала манифестом художественных принципов Толкиена. Он выступает против бытующего мнения о том, что сказки предназначены для детей, доказывая, что взрослые должны воспринимать их как естественную ветвь литературы. Сказка дарует людям радость счастливого финала, она отрицает полное и окончательное поражение человека.

---

Конечно, Тора следует признать представителем высшей мифологической аристократии: одним из правителей мира. Но все же история, рассказанная о нем в «Песни о Трюме» («Старшая Эдда»), — и это, конечно, просто волшебная сказка. Как и весь скандинавский эпос, «Песнь о Трюме» достаточно древняя, но не очень — 900 год н.э. или немного раньше. Нет, однако, никаких причин полагать, что раз эта история по типу относится к народным сказкам и не отличается особой возвышенностью, значит, она «не самая первая». Если бы мы могли двигаться назад по оси времени, мы, возможно, увидели бы, как кое–что в этой волшебной сказке меняется, как она превращается в сказки иного жанра. Но пока существовал бы Тор (любой громовник, не обязательно скандинавский), была бы и сказка. Исчезни сказка — и останется только гром, речи которого еще никогда не слышал и не понимал человек.

Иногда в мифологии действительно ощущается нечто «возвышенное»: божественные качества, право на власть (в отличие от обладания властью), заслуженное поклонение — в общем, «религия». Эндрью Лэнг как–то сказал (и его за это до сих пор хвалят), что мифология и религия (в строгом смысле слова) — два разных понятия, которые неразрывно переплелись, хотя мифология сама по себе почти не имеет религиозного значения[7].

Так или иначе, мифология и религия переплелись — а может быть, когда–то в давние времена их разъединили, — и с тех пор они медленно, через лабиринт ошибок, через хаос движутся к новому слиянию. Даже у сказок как жанра есть три лика: мистический, для изображения сверхъестественного; магический, для изображения природы; зеркало жалости и презрения, отражающее Человека. Основной лик Волшебной Страны магический. Частота появления волшебной сказки в двух других обличиях (таковое случается) зависит от конкретного рассказчика. Волшебную сказку можно использовать как Miroir de Homme (Зеркало Человека); а можно и (хотя и не с такой легкостью) превратить в орудие Тайны, в мистерию. Этого, по крайней мере, пытался добиться Джордж Макдоналд, и наградой ему были его лучшие истории, отмеченные красотой и мощью (например, «Золотой ключ», котирый он называл волшебной сказкой), или просто хорошие (например, «Лилит», которую он называл романом).

Давайте ненадолго вернемся к «супу», о котором я уже упоминал. Говоря об истории развития сказок, и особенно волшебных, следует заметить, что «горшок с супом», этот волшебный горшочек, кипел всегда, и в него постоянно добавляли новые ингредиенты, вкусные и невкусные. По этой причине (берем первый попавшийся пример) тот факт, что в XIII веке историю, напоминающую гриммовскую «Королевну–гусят–ницу», рассказывали о Берте Большая Нога, матери Карла Великого, абсолютно ничего не доказывает: ни того, что эта история в XIII веке «спускалась с Олимпа или из Асгарда и по дороге прихватила с собой легендарного древнего короля, а в дальнейшем превратилась в „семейную сказку“»; ни того, что она, наоборот, «возносилась» на Олимп. Сейчас эта сказка широко известна и не связывается ни с матерью Шар–леманя, ни с какой–либо другой исторической личностью. Из одного этого мы, конечно, не можем сделать вывод о том, что она никакого отношения к Берте Большая Нога не имеет, хотя чаще всего именно такие выводы и делаются. Уверенность в этом должна быть основана, например, на таких деталях, которые, согласно мировоззрению исследователя, невозможны в «реальной жизни», так что он просто не поверит этой истории, даже если бы ее связывали только с именем Берты Большая Нога; или на существовании бесспорных исторических свидетельств о том, что настоящая жизнь Берты была совсем не похожа на писаную, так что исследователь не поверит рассказу, даже если его мировоззрение допускает в «реальной жизни» все, о чем идет речь.

Мне представляется, что никто не станет объявлять лживой историю о том, как архиепископ Кентерберий–ский поскользнулся на банановой кожуре, лишь на том основании, что подобную комическую неприятность якобы пережили и многие другие люди, главным образом достойные пожилые джентльмены. Но можно действительно не поверить этой истории, если там говорится, что ангел (или даже эльф) предупреждал архиепископа не надевать в пятницу новые башмаки, если он не хочет поскользнуться. Можно не поверить и в том случае, если повествование утверждает, что все случилось, скажем, между 1940 и 1945 годом. Но хватит об этом. С этим вопросом уже давно все ясно, и не только мне. Он не имеет непосредственного отношения к стоящей передо мной цели, и если я еще раз упоминаю об этом, так только потому, что люди, изучающие происхождение сказок, постоянно забывают об очевидном.

Так что же насчет банановой кожуры? Мы начинаем заниматься этой проблемой лишь после того, как от нее отвернулись историки. Кожура становится полезной для нас именно после того, как ее выкинули. Историк, по–видимому, скажет, что историю о банановой кожуре «приписали конкретному архиепископу» точно так же, как, основываясь на исторических свидетельствах, заявляет, что сказку «Королевна–гусятница» «приписали Берте Большая Нога». Для самой науки истории слово «приписали» еще вполне безобидное. Но действительно ли оно соответствует тому, что происходит и происходило в истории развития фольклора? По–моему, пет. Мне кажется, правильнее сказать, что имя конкретного архиепископа приписали к истории с банановой кожурой, а Берта превратилась в королевну–гусятницу. Или еще лучше: я бы сказал, что архиепископа и мать Карла Великого, так сказать, сунули в волшебный горшочек с «супом». Их образы — просто новые ингредиенты, добавленные к тому, что уже варилось. И это для них большая честь, поскольку в чудесном супе множество вещей более древних, более могущественных и убедительных, более прекрасных, смешных и ужасных, чем эти новые «добавки» — даже как исторические личности.

Думаю, совершенно очевидно, что король Артур — тоже историческая личность, хоть и не слишком большого масштаба, — аналогичным способом попал в горшок, где довольно долго варился вместе со множеством более древних образов и явлений из области мифологии и волшебной сказки, и даже с такими «заблудшими овцами» истории, как Альфред Великий, что оборонялся от датчан и, наконец, явился вновь–г уже в качестве короля Волшебной Страны. То же самое произошло и с великим скандинавским («артуров–ским») двором королей данов Скильдингов из древнеанглийских сказаний. На короле Хродгаре, воспетом в «Беовульфе», и его родичах клеймо реальной истории отпечаталось куда ярче, чем на Артуре; и все же в древних (английских) источниках эти исторические фигуры уже связаны со множеством сказочных персонажей и событий — а значит, побывали в «волшебном горшке». Я ссылаюсь сейчас на древнейшие из записанных английских волшебных сказок (или фольклорных произведений, близких к ним), хотя в самой Англии они мало известны, не для выяснения причин того, как медвежонок превратился в витязя Беовуль–фа или зачем чудовище Грендель вторглось в чертоги Хродгара. Мне хотелось бы указать на другую характерную черту этих сказаний: они представляют собой исключительно яркий пример придания «волшебных качеств» богам, королям и безымянным простым людям, что, на мой взгляд, подтверждает следующую точку зрения: понятие «волшебные свойства» не является ни новым, ни старым, а присутствует постоянно там, в «волшебном горшке сказок», как бы поджидая великих мифологических или исторических героев, а также безымянных мужчин и женщин, которые поодиночке или скопом, независимо от звания и положения, так или иначе попадут в сказочное варево.

Главным врагом короля Хродгара был Фрода, король хадобадов. А вот в истории дочери Хродгара Фреавары мы слышим отголоски странного и необычного для скандинавских героических легенд: Ингельд, сын Фроды, главного врага отца Фреавары, полюбил ее и вступил с ней в брак на горе себе. Этот мотив исключительно интересен и многозначителен. За старинной родовой распрей возвышается фигура бога, которого скандинавы называли Фрей (то есть «господин») или Ингви–Фрей, а англы звали Инг; это бог плодородия и урожая в древнескандинавской мифологии (и религии). Вражда королевских родов была связана со священным местом отправления культа этого божества. Ингельд и его отец носят обрядовые имена этого культа. Имя Фреавару означает «Защищенная господом» (то есть Фреем). А о самом Фрее позднее (в древнеисландских песнях) рассказывается, что однажды он увидел издали и влюбился в девушку из рода, враждебного богам, — в Герд, дочь великана Гюмира, — а потом женился на ней. Доказывает ли это, что Ингельд, Фреавару и их любовь — только «мифологические»? Думаю, что нет.

История часто похожа на миф, так как в конечном счете они оба из одного и того же материала. Если в действительности никогда не было на свете ни Ингель–да, ни Фреавары, или, по крайней мере, они никогда не любили друг друга — значит, с их именами в итоге стали связывать историю безвестных мужчины и женщины, или, точнее, они стали героями чужой истории, то есть попали в «чудесный горшочек», где веками варится похлебка из великих понятий, в том числе — и Любви–с–первого–взгляда. С богами ведь как и с людьми. Если бы никогда ни один юноша не влюбился с первого взгляда, случайно встретив девушку, и не понял, что между ним и его возлюбленной — старинная вражда их семей, то и бог Фрей никогда не увидел бы из дворца Одина дочь великана, Герд.