Тихон Пантюшенко - Тайны древних руин

• Название: Тайны древних руин
• Автор: Тихон Пантюшенко
• Издательство: Мастацкая лiтаратура
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1983

В повести Тихона Пантюшенко «Тайны древних руин» рассказывается о жизни небольшого подразделения береговой обороны, которое расположилось у древних руин генуэзских башен. В самый канун Великой Отечественной молодые воины проявляют мужество и находчивость в поимке опасного шпиона. В этом им помогает любимая девушка главного героя Николая Нагорного Марина Хрусталева.

Повесть написана в остросюжетной манере, на едином дыхании, отмечена печатью молодости и возвышенности.

---

—Возвращайтесь на свой пост. Мы немного разберемся и тогда обязательно поговорим обо всех ваших геройских делах. Краснофлотца, Лученка прошу подняться на пост, взять с собою Хрусталеву и проводить ее домой. А мы с вами, товарищ старшина второй статьи, должны сейчас пойти к Анне Алексеевне и поблагодарить за помощь, которую оказала нам ее дочь.

Уже занималась утренняя заря. Хотя в эту пору на улицах Балаклавы еще никого не было, мы решили идти в обход ее окраины. Анна Алексеевна, оказалось, не спала. Она всю ночь простояла у своего виноградника и все высматривала, не появится ли ее Маринка. Увидев меня с политруком, она глухо простонала и, ухватившись за ближайшую подпорку виноградной лозы, начала медленно сползать на землю.

—Помоги!— крикнул политрук. Но я и без этого напоминания быстро подбежал к женщине, поднял ее и сказал:

—Дорогая Анна Алексеевна, жива и здорова наша Маринка. Сейчас она будет здесь.

Минуту Анна Алексеевна молча смотрела на меня, словно все еще никак не могла понять смысла сказанных слов, а потом обвила меня руками, положила голову на грудь и судорожно забилась в тихом плаче.

—Да все хорошо. Ну... Анна Алексеевна,— пытался я успокоить ее.

Подошел политрук, а вскоре на склоне горы показались Маринка и Лученок.

—Посмотрите, вот и Маринка.

Анна Алексеевна бросилась навстречу своей дочери. Побежала и Маринка.

—Пусть выплачутся,— заметил политрук.— Говорят, после этого становится легче. Не каждой школьнице выпадает такое испытание. А о матери и говорить не приходится.

Когда вошли во двор, Анна Алексеевна первым делом принялась приводить всех в порядок: приготовила воду и тряпку для мытья обуви, вынесла полотенце и мыло, щетку для чистки одежды, заставила всех снять носки, тут же их выстирала, просушила и прогладила горячим утюгом. Маринка привела себя в порядок раньше остальных и принялась за приготовление завтрака. Закончив свои хлопоты, она пригласила всех за стол. Павел Петрович, поблагодарив, начал было отказываться, на что Маринка ответила:

—Здесь, товарищ политрук, командуют женщины. А им надо подчиняться так же, как подчиняются вам краснофлотцы и младшие командиры.

—Что ты на это скажешь, Нагорный?

—Скажу, что надо ужинать, потому что мы, кажется, даже не обедали.

—Об этом, я вижу, ты не забываешь.

—По уставу положено, товарищ политрук. А устав,  как вы знаете, нарушать нельзя.

—Молодежь теперь пошла, Анна Алексеевна. Ты ему слово, он тебе два, да еще с подковыркой.

—Грех осуждать ее. Молодежь у нас хорошая.

За завтраком, к которому Анна Алексеевна подала и маленький графинчик барбарисовой настойки, политрук долго тер переносицу, словно решал трудный для себя вопрос, пить или не пить после такой трудной бессонной ночи. А потом, подумав, что отказаться от маленькой рюмки домашней настойки, значит, обидеть радушных женщин, решил все же выпить. Он встал и неторопливо сказал:

—Дорогая Анна Алексеевна! Большое счастье для родителей воспитать хороших детей. Вы можете гордиться своей дочерью. Она проявила мужество, на которое способен не каждый мужчина. Можно по-хорошему позавидовать тому, кого она выберет себе в спутники жизни. За вас, милая Анна Алексеевна, и вашу достойную дочь!

За сердце тронули Анну Алексеевну слова политрука. Она поспешно достала платочек и вытерла навернувшиеся слезы. Отпив маленький глоточек настойки, женщина только и смогла сказать:

—Спасибо вам, мои родные.

Я смотрел на Маринку и думал: «Сколько же времени прошло с того памятного дня, когда я впервые встретил ее на склоне нашей горы? И этот нелепый мой вопрос: «Телят что ли искала?»— «Бычков таких, как ты»,— нашлась тогда Маринка. Думал ли я, что так все обернется? За каких-то несколько месяцев. А вчера: «Горе ты мое луковое! И как только я буду жить с тобою?»

—Ну что ж,— поднялся из-за стола Павел Петрович,— пора, как говорится, и честь знать.

—Я сбегаю на пост и позвоню, чтоб за вами прислали автотранспорт,— предложил Лученок.

—Что же это за порядок был бы в береговой обороне, если бы о своем политруке не позаботились его подчиненные?— ответил Павел Петрович, показывая рукой на набережную.

Действительно, там уже стоял мотоцикл, возле которого прохаживался Переверзев. Он, как всегда, даже в самую жаркую погоду, был в кожаных перчатках с широкими раструбами. Проводив политрука, мы вернулись в дом Хрусталевых. Анна Алексеевна немного побыла с нами, а потом, сославшись на срочные дела, ушла к соседям.

—Мне тоже пора,— поднялся из-за стола Михась.

Пока Маринка провожала его, меня вдруг одолела такая усталость, что я, не поднимаясь со стула, почти мгновенно уснул. Не слышал, как расшнуровывали и снимали ботинки, поднимали и перетаскивали на кровать. Лишь в последний момент, когда удержать меня уже было невозможно, я повалился на постель и проснулся. Под моей рукой в неудобной позе лежала Маринка. Не меняя положения, она тихо оправдывалась:

—Я не хотела тебя будить. Но ты такой тяжеленный, что нельзя было удержать.

—Вот возьму и не отпущу.

—Я сейчас,— еще тише ответила Маринка.

—Обманешь, как с той падающей звездой.

В ответ Маринка, не раскрывая рта, засмеялась. И нельзя было понять, что означал этот смех: то ли снисходительное осуждение упрека, то ли игривое лукавство любящей женщины, которым она волнует своего избранника. Маринка задернула занавески в окнах, повернула ключ в замочной скважине дверей и после этого подошла ко мне. Присев у края кровати, она уперлась подбородком в скрещенные руки и спросила:

—А ты меня не разлюбишь?— потом немного подумала и добавила:— Глупо поступают, когда задают такие вопросы, и еще глупее, когда отвечают на это клятвами.

—Почему?

—Потому что в этих вопросах и клятвах неуверенность и сомнение, а иногда и фальшь. Любовь же — неповторимый дуэт, и фальши в ней, как и в дуэте, быть не должно.

Я бережно приподнял Маринку над собой. Кофточка ее натянулась и распахнулась. Я едва расслышал лукаво укоряющий шепот Маринки:

—Знала бы я, что ты такой,— отправила бы тебя на пост вместе с Лученком.

22

Еще не было случая, чтобы после отбоя тревоги нам не разрешали выходить за пределы поста. После «готовности один» была объявлена «готовность два». Это означало состояние повышенной боевой готовности. Свободные от дежурств краснофлотцы могли ходить, но только в пределах расположения поста, могли отдыхать, спать, но только при полном боевом снаряжении. Значит, неладное что-то у нас на границах, и, судя но тому, как стремительно развернулись за последние годы события в Европе, перед нами возникла реальная угроза нападения фашистской Германии. Об этом не пишут в газетах, не сообщают по радио. Такое впечатление, что мы едем на пароходе и пассажиры, чтобы не накликать беды, избегают говорить о несчастных случаях, авариях морских судов. Вспомнились слова политрука: «Не исключено, что именно нам, нашему поколению выпадет доля решать на поле боя судьбы не только нашей Родины, но и других народов». Неужели все-таки война?

У нас остался совсем небольшой участок нерасчищенной траншеи— метра три, не более. Как-то само собою получилось, что всеми саперными работами руководил Лев Яковлевич. С улыбкой вспоминалась моя первая попытка привлечь Танчука к расчистке площадки. «Валяй дальше,— ответил тогда Лев Яковлевич, ковырнув ломом каменную породу.— У тебя это лучше получается». Когда я напомнил Танчуку об этом случае, он рассмеялся:

—Так это ж было давно и неправда. Знаешь, сколько часов прошло с тех пор? Больше тысячи.

—Ты переведи на секунды. Получится больше четырех миллионов.

—Что ты говоришь? Между прочим тогда было неинтересно.

—А теперь?

—Совсем другое дело.

Меня заинтересовала перемена отношения Танчука к труду и я спросил:

—Лев Яковлевич, что собственно изменилось? Тогда мы рыли траншею и теперь делаем то же самое.

—Так я же тебе говорю, что тогда было неинтересно,— слово «неинтересно» Танчук произносил твердо— «неинтерэсно».— Вот если бы ты, скажем, работал на заводе и придумал какую-нибудь новинку, как бы ты работал после этого?

—С интерэсом,— ответил я, подражая Танчуку.

—Так что ж ты меня тогда спрашиваешь?

Подошел к нам Лученок. Он сел на бруствер траншеи, свесив ноги в ров, закурил и сказал:

—Сягоння законным, падравняем и потым можам выкликаць дзяржавную камиссию для падписаная акта аб прыёме абъекта в эксплуатацыю.

—Если бы такие объекты, как наш, принимали комиссии, знаешь, сколько нужно было бы людей?

—Не, братка, не кажы. Таких абъектав, як наш, не вельми шмат. Другая справа, ци мэтазгодна вызываць камисию, кали мы сами сабе камисия.

—Лев Яковлевич будет председателем комиссии, а мы с тобой, Михась, членами. Как ни как Лев Яковлевич у нас, можно сказать, военный инженер, и кому, как не ему, легче разобраться в этих делах.