Тихон Пантюшенко - Тайны древних руин

• Название: Тайны древних руин
• Автор: Тихон Пантюшенко
• Издательство: Мастацкая лiтаратура
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1983

В повести Тихона Пантюшенко «Тайны древних руин» рассказывается о жизни небольшого подразделения береговой обороны, которое расположилось у древних руин генуэзских башен. В самый канун Великой Отечественной молодые воины проявляют мужество и находчивость в поимке опасного шпиона. В этом им помогает любимая девушка главного героя Николая Нагорного Марина Хрусталева.

Повесть написана в остросюжетной манере, на едином дыхании, отмечена печатью молодости и возвышенности.

---

Маринка стала за стол и сказала:

—Наговорились, девчонки? А теперь к делу,— она представила меня классу и коротко сообщила о цели моего прихода.— Всем понятно? А теперь высказывайтесь. Мальчики!

—Почему только мальчики?— выразила недовольство Лида, девчонка с челкой до бровей.

—Потому как дело это серьезное,— бросил реплику паренек, которого, как я потом узнал, звали Иваном Бобром.

—Мужское, значит?— последовал иронический вопрос.

—Во всяком случае не женское.

—А скажите, товарищ Бобр, вырастить урожай сахарной свеклы по пятьсот центнеров с гектара— это много или мало?

—Смотря где. В Балаклаве, например, ты не получишь и центнера.

—А установить рекорд в полете на дальность — это как, по-твоему, серьезное дело?

—Серьезное, ну и что?

—А то, дорогой товарищ Бобр, что все это сделали женщины и теперь Мария Демченко— награждена орденом Ленина, Гризодубова Валентина, Раскова Марина, Осипенко Полина— Герои Советского Союза. И выходит, Ваня, твоя мама напрасно на тебя тратилась: ты зря протирал штаны в школе.

—Налегай, Бобр, на лопатку и скорее прячься в хатку,— бросил кто-то рифмованную реплику и сам первый засмеялся.

В классе поднялся смех. Напрасно Маринка старалась успокоить ребят. То тут то там слышались новые реплики, шутки, колкие прибаутки.

—Да тише, вы!— стукнула Лида книгой об парту.— Вам бы только посмеяться. А если серьезно, то мы уже взрослые люди и относиться к делу должны серьезно.

—Правильно, Лида! Им лишь бы позубоскалить.

—А конкретно,— обратилась ко мне Маринка,— чем бы вы могли помочь нам?

Я повторил свое предложение, высказанное в комитете комсомола.

—Понимаешь, матрос,— поднялся со своего сиденья сосед Лиды Толя Кочетков,— в этом деле есть одна маленькая заковыка.

—Какая ещё заковыка?— не понял я.

—Дело в том, как бы это мягче сказать...

—Да чего уж там, говори, как есть.

—Дело в том,— повторил Толя,— что обучать меткой стрельбе можно. Но лучше, если это будем делать мы, а не вы.

—Ну и Кочетков! — удивилась Лида.— Да ты-то хоть понимаешь, что говоришь?

—Не волнуйтесь, товарищ Михеева, мы тоже с понятием,— ответил Толя и добавил, обращаясь ко мне.— Наша Хрусталева— мастер спорта и не по какому-то там бегу на короткие дистанции, а именно по стрельбе. Разъяснять это, по-моему, не стоит.

Чертов Кочеток! Кто бы мог подумать, что он способен на такой финт. Даже класс замер, ожидая, что же я отвечу на этот коварный вопрос. Но тут выручила меня Лида Михеева:

—А какая специальность у вас, если это не военная тайна?

—Да нет, какая же это военная тайна,— ответил я, хотя не был убежден, что следует говорить всем о моей военной специальности.— Радист.

—Так это ж здорово! И вы знаете азбуку Морзе?

—Ну а как же. Без этого нам нельзя.

—И радиотехнику?

—Само собой.

—Девчонки!— в восторге воскликнула Лида.— Это ж такая специальность! Представляете? Разные там позывные...

—Представляем,— прервала Михееву Маринка.— Ты, конечно же, будешь «ромашкой».

—Маринка! — произнесла Лида так, будто открыла какую-то тайну.— Мы начинаем сердиться. Что это значит?

—Михеева! Что за глупости ты говоришь?

Маринка, поняв, что поступила опрометчиво, сердито посмотрела не только на Лиду, но и на меня. Ну а я-то причем? Чтобы сгладить возникшую неловкость, я сказал:

—Товарищи, я понял, что вы согласны обучаться радиоделу. Ну, может быть, не все, а хотя бы часть. Мы посоветуемся в нашей комсомольской группе. Доложим командованию. Думаю, что нам не откажут. И последнее,— добавил я.— Чтобы разговор у нас был поконкретнее, надо выяснить, сколько у вас желающих заниматься в радиокружке. Вам это нужно для учета, нам— для аргументов в беседе с командованием.

—Это мы мигом,— Лида быстро извлекла из портфеля тетрадку, вырвала из нее два листа и спросила Хрусталеву:

—Тебя записывать?

—Я еще не знаю.

—Запишу, а там как хочешь.

—В списке оказалось двенадцать человек. Нормально. После собрания ко мне подошла Лида Михеева и спросила:

—Скажите, пожалуйста, а девушек принимают в береговую оборону?

Подружка, с которой Лида сидела за одной партой, услышав ее вопрос, подошла к нам поближе и сказала вполголоса:

—Тебе, Лида, пора уже выходить замуж и рожать детей, а не служить в береговой обороне. Ты идешь домой или нет?

—Иди, я тебя догоню,— ответила Лида.

Замечание подруги не произвело на нее ни малейшего впечатления. Михеева и в самом деле выглядела вполне созревшей для материнства. Даже своеобразная прическа подчеркивала в ней строгую, неброскую красоту. Длинные волосы сзади были подвернуты внутрь и, казалось, в таком виде чем-то закреплены.

—Болтушка,— незлобиво заметила Лида.— Нет, а в самом деле, есть в ваших частях девушки?

—Конечно есть. Возьмите, например, санитарные части. Там медицинские сестры— женщины.

—Нет, я имею в виду не медицину, а другие специальности.

Хрусталева уже ушла домой. Я собирался было проводить Маринку и договориться о том, где и когда мы начнем занятия, но ее и след уже простыл. Видно, Лида все же заметила мою плохо скрытую досаду и сказала:

—Извините, что задержала вас. Догоняйте Хрусталеву. Она, наверное, ждет вас где-нибудь у выхода.

Я было поверил этому наивному с моей стороны предположению, наивному потому, что у Маринки, как я уже успел заметить, гордости было хоть отбавляй. У выхода школы Хрусталевой не оказалось. Все правильно. Так оно и должно быть. Ну нет, так нет. Лично мне все это безразлично. И если я сейчас зайду к ней домой, то лишь с единственной целью — согласовать дни и часы занятий по радиоделу.

Во дворе Хрусталевых меня встретила Анна Алексеевна.

—А, матрос? Заходи— гостем будешь.

—Я только на минуточку, поговорить с Маринкой по общественным делам.

—Она еще не пришла, хотя по времени уже должна быть дома. Подожди, если хочешь. А вот и она. Мы ее ждем со стороны улицы, а она из виноградника пожаловала. Уж не задержали ли тебя снова на горе?

—Нет. Заходила к Пуркаевым.

Анна Алексеевна сослалась на занятость делами и ушла в дом. Странное чувство овладело мною. Как будто я в чем-то провинился перед этой девушкой. И, удивительное дело, она, казалось, понимала мое состояние и терпеливо ждала, с чего я начну.

—Я рассчитывал, что после собрания мы пойдем домой вместе и по дороге договоримся о занятиях.

—И кто же расстроил ваши планы?

—Да Лида задержала.

Маринка промолчала. Я не люблю молчаливых реакций. Не люблю прежде всего за их неопределенность. Молчание может означать все что угодно: готовность выслушать твои доводы, согласие с ними, сомнение к правильности твоих суждений. Чаще же молчанием выражают осуждение. Как тут разобраться в этой смеси значений? На что можно опереться в состоянии невесомости? Ты хочешь привести аргументы и не можешь, так как не знаешь, что нужно аргументировать. Все это очень похоже на игру, в которой один партнер, с повязкой на глазах, должен поймать другого— с колокольчиком в руках. Ты идешь на звон колокольчика, но партнер оказывается в стороне, а иногда и сзади, с вытянутой вперед рукой. И если бы в молчании было только осуждение, а то в нем часто выражается еще и превосходство над тобой.

—В чем ты меня упрекаешь?— спросил я Маринку.

—С чего вы взяли, что я упрекаю вас?

Вот та неопределенность, которая присуща молчанию.

—Ладно, извини, пожалуйста, если что не так. Ты проводишь меня?

—Проведу за виноградник.

Как и вчера, мы шли по тропинке, которая разделяла виноградник на две части. Виноградные лозы, казалось, только теперь пробудились от зимней спячки. Еще вчера здесь стояли голые прутики, а сегодня на них появились буроватые почки, а кое-где и прорезающиеся листочки. Зато на обочинах тропинки во всю весеннюю мощь буйствовало разнотравье. Вытянув руки в стороны, я легонько касался молодых побегов виноградника. Они, проскользнув между разведенными пальцами, долго затем качали своими верхушками, словно недоумевали: «И ветра нет, а неспокойно».

Кончился виноградник, и мы вышли к каменистым уступам подножья горы.

—Вон лежат ваши папиросы,— указала рукой Маринка на пачку, выброшенную мною вчера.— Скажите честно, хотите курить?

—Хочу, но не буду. Если бы я нарушил слово, то перестал бы уважать себя. Говорят, что совесть человека ни с кем так не сговорчива, кар; со своим хозяином. Не знаю, может, это и так, но лично у меня отношения с ней строгие,— я только сейчас обратил внимание на то, что обращаюсь к Маринке на «ты» уже в третий, если не в пятый раз. И она не делает мне замечаний. Но сама говорит мне «вы».

—Интересно, где вы вычитали слова о сговорчивости совести с человеком?

—Не помню. Может, это моя фантазия,— сказал я, всматриваясь в какие-то развалины у берега моря.—Это что у вас, заброшенная стройка?