Ян Линдблат - Белый тапир и другие ручные животные

• Название: Белый тапир и другие ручные животные
• Автор: Ян Линдблат
• Издательство: Мир
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1976

С творчеством Яна Линдблада, шведского зоолога и известного писателя-анималиста, читатель знакомится впервые. Но его, бесспорно, не оставит равнодушным книга, автор которой рассказывает о своих удивительных встречах с самыми разными животными. Среди его питомцев летучие мыши и росомахи, ласка и гигантская выдра, капибара и тапиры, беркут и хорьки. Искренняя симпатия к животным, желание проникнуть в сущность характера зверя или птицы, редкая наблюдательность и умение обобщать пронизывают всю книгу «Белый тапир».

---

Киккан — так я назвал ее — следовала за нами всюду, хотели мы того или нет. Изогнув хвост над спиной в виде буквы S, трусила по лесным тропинкам, лужайкам, саванне, взбиралась на тридцать-сорок метров вверх по лианам и продолжала движение с той скоростью, с какой мы передвигались по земле.

Тарзан, сын обезьян, в книгах Эдгара Бэрроуза носится по деревьям так же быстро, как обезьяны, но приемы Тарзана в кино больше пригодны для гимнастических залов с подвешенными к потолку канатами. Если же вы надумали испытать такой способ в прыжке с пятидесятиметрового дерева мора, не забудьте, что есть страхование от несчастных случаев. А может быть, стоит уж сразу застраховать жизнь. Ибо в девяноста случаев из ста тарзаний прыжок кончится быстрым приземлением, да еще на вас с треском обрушится добрая сотня килограммов лиан. Какими бы прочными ни казались внизу эти гигантские вьюны, наверху они подчас еле-еле держатся. Мы с Дени иногда выбирали подходящую лиану и, обрубив конец, пытались подражать сыну обезьян. Кончалось это по-разному, в том числе и вертикальным падением, как описано выше, но несколько раз нам удавалось пролететь метров двадцать по горизонтали. Особенно запомнилась мне одна, великолепно расположенная лиана: она свисала с огромного сука на высоте тридцати метров над заводью неподалеку от «райских водопадов». Мимо заводи проходила торная тропа, и однажды мы показали юным индейцам, как можно заполнить свой досуг. Успех был огромный, у заводи собралась половина деревни — местные жители не обойдены досугом. Под звонкий хохот ребятишки раскачивались на лиане. Прежде здесь о такой игре не слыхали.

С великим удивлением увидел я однажды, как Киккан рвет зубами лиану толщиной с карандаш. Перегрызла — и начались такие прыжки, что «Метро-Голдвин-Майер» и Джонни Вейсмюллер могли бы позавидовать!

Смею утверждать, что детство Киккан сложилось куда счастливее, чем оно обычно складывается у осиротевших обезьянок. Контакт со стаей был нарушен безвозвратно, но взамен она получила нас и прочих зверей. А как она обрадовалась, когда в нашей пестрой «стае» появился мальчик из ее собственного племени! Какие акробатические игры они затевали — когда потешные, а когда и трогательные…

Приблизительно через неделю после того, как мы прибыли к «райским водопадам», нас навестил Атти. Он был тогда вождем; по решению правительства вождей теперь выбирают на четыре года. Атти, бесспорно, лучший охотник во всей округе, он знает и важные вещи, например когда к тем или иным плодовым деревьям приходят тапиры, и мелочи, интересные для меня, — скажем, где и как вьют свои гнезда разные пичуги. Атти — живая энциклопедия природы, и в этой энциклопедии почти все верно и увлекательно. Он постоянно занят охотой, даже ночью, когда другие индейцы не отваживаются заходить в дебри.

И вот, когда Атти подошел к нашей хижине, Киккан громко закричала и с ужасом на лице полезла на меня. Я здороваюсь с Атти, а она все крепче вцепляется в мою одежду… Откуда такой ужас? Атти помог мне разгадать загадку:

— А знаешь, мы с ней, пожалуй, уже встречались… Как у нее пальцы выглядят?

Я знал, что у Киккан нет одного сустава, а вождь рассказал, что пуля, убившая обезьяну, оторвала палец у детеныша. Хотя с тех пор прошел почти год, лицо Атти прочно запечатлелось в памяти Киккан, и всякий раз, когда он приходил к нам, она начинала дико нервничать. Семья Атти съела убитую самку, а детеныша продала гостившей в деревне медицинской сестре. И никто нe мог сказать, каким образом Киккан очутилась в той хижине, где мы ее нашли.

В судьбе Киккан, потерявшей свою мать и стаю, нет ничего исключительного, скорее она типична. Тысячи зверьков разделяют ее участь. В 1967 году, когда обезьянка лишилась свободы, Соединенные Штаты Америки импортировали для лабораторий, зоопарков и зоомагазинов 62 526 обезьян. Это отнюдь не рекордная цифра: в 1958 году через таможни США прошло 223 000 обезьян. А сколько всего убито самок и подобрано детенышей в Южной Америке, Африке, Азии? Только из небольшой страны Перу в 1964 году вывезли 32 551 обезьяну, в том числе 26 226 саймири, да плюс еще около 7000 других диких животных. Поистине удовлетворение спроса любителей животных во всем свете стало бичом дикой фауны!

Среди упомянутых 7000 было 174 оцелота. Торговцы охотно берут их, потому что с детенышами оцелота мало хлопот и они привлекают частных покупателей. Но эти котята девственных дебрей — всего лишь побочный продукт целой отрасли: в том же году Перу экспортировала 11 244 шкуры оцелота! А всего за рубеж отправили 247 956 шкур диких животных. Другими словами, в одной только этой стране каждую вторую минуту убивают животное — для того лишь, чтобы было в чем щеголять модницам [17].

В книге «Мой зеленый рай» я пытался показать, какой жестокостью оборачивается пристрастие к экзотике ничего не подозревающей жительницы цивилизованного мира, отделенной тысячами километров от родины желанных шкурок. Добавлю теперь рассказ, услышанный мною два года назад от крупнейшего перуанского орнитолога, доктора Марии Кэпке. Живя в тесном общении с природой, она обнаружила, что появился новый способ добывать неповрежденные шкуры ягуаров и оцелота. Выведав, где ходит ночью какая-нибудь из этих кошек, над тропой вешают кусок мяса. Почуяв заманчивый запах, кошка начинает прыгать, пока не схватит кусок, — и повисает на крючке. Ночь ужаса, ночь кошмарных страданий… Недаром говорят, что кошки живучи: жертва умирает только после того, как охотник ударит ее по голове. Ударит в меру сильно, чтобы шкура не пострадала.

В 1967 году в США было вывезено 115 458 шкур оцелота.

Но не только шкуры пятнистых кошек манят покупателя, выдры также гибнут из-за своей мягкой, шелковистой шубы. В том же 1967 году одиннадцать латиноамериканских стран поставили в США 35 748 шкур различных выдр. Охота на этих животных в тропиках приобрела невиданный размах после того, как от северных популяций почти ничего не осталось. Правда, в Швеции, где столь успешно проходили расправы с «вредителями», выдру погубило прежде всего ее пристрастие к рыбе, оно дало повод к смертному приговору:

ВЫДРУ ВО ВНУТРЕННИХ ВОДОЕМАХ СЛЕДУЕТ ИСТРЕБИТЬ Б. Тегтстрём (Заголовок статьи в журнале шведских рыболовов за 1943 год.)

В 40—50-е годы у нас в стране ежегодно убивали до 1500 выдр. Приговор приводился в исполнение столь ревностно, что теперь, по данным доцента Лундского университета Сама Эрлинге, в стране насчитывается всего около 2000 выдр. Да и тех грозит погубить загрязнение водоемов.

Когда я работал над «Дикими дебрями», на моем попечении оказалась молодая выдра. Свен Йильсетер получил ее от зоопарка Сконе, а туда зверушку сдал один охотник, собака которого выследила целый выводок. Выдра оказалась самочкой, и я назвал ее Лена. Собачьи зубы оставили на ее шкуре четыре глубокие раны длиной до пяти сантиметров, все они загноились, и Лена едва дышала, однако понемногу вылакала молоко, которое мы поставили в ее ящик. Она рычала глухим басом и сверкала белками, глядя вверх на страшного зверя, каким я ей представлялся. Чувствовалось, что этот ловкий рыбак не прочь стремительным движением вонзить в меня свои частые, острые зубы.

Мне довелось как-то слышать тост, который произносил один бразилец, — он говорил битый час, а шампанское тем временем обращалось в газ. А когда кончились аплодисменты, он опять взял слово и еще четверть часа наслаждался звуком собственного голоса. Так вот, это было ничто перед монологом, который произнес я, наклоняясь над ящиком Лены. Тихий, ласковый голос и непрерывный поток слов помогли мне одолеть ее недоверие. Медленно, со скоростью малой стрелки часов, я протянул к ней руку и закапал раны антисептиком. На следующий день она уснула под звуки моего голоса, после чего я ваткой — рука двигалась, будто сонная улитка, — осторожно удалил гной. С каждым днем раны заживали и Лена оживала. Но совсем ручной, какими бывают выдры, она не стала. Через несколько месяцев мы выпустили ее на волю около Дала-Ярна, минута — и след простыл.

Но в моем сердце след остался. Гевин Максвелл пишет в книге «Мои выдры» :

«Большинство зверят очаровательны, но у этого малыша на один кубический сантиметр приходилось больше обаяния, чем у любых других виденных мной детенышей. Я и теперь не могу вспомнить ее без боли».

Я понимаю его. Трудно сказать, чем так сильно привлекает человека выдра. Тут даже не физическая общность, которую ощущаешь при взгляде на большеглазых круглых совят, а что-то из области психики. Нельзя не полюбить этих волшебников водной стихии из семейства куньих. Подкупает сближающее их с лаской любопытство, восприимчивость, живость реакций. Кстати, вчера — я как раз лежал на траве и читал статью, из которой взяты данные о зоологическом импорте США, — что-то вдруг зашуршало в кустах на берегу реки, я прибег к испытанному трюку, изобразил предсмертный писк стиснутой зубами хищника водяной крысы, и тотчас из кустов появилась норка, посмотрела, прислушалась, подбежала ближе и села в каких-нибудь трех метрах, пытливо глядя на меня. До чего хорош был этот искусный охотник и рыболов! Я сразу простил ему, что вокруг Малого острова почти совсем перевелись раки. Норка заменила своего родича — в норе на Каменном острове, под камнем у самой воды прежде жила выдра.