Александр Уваров - Ужин в раю

• Название: Ужин в раю
• Автор: Александр Уваров
• Издательство: Ультра. Культура
• Жанр: Контркультура
• Год: 2002
• ISBN: 5-98042-068-1

Роман Александра Уварова «Ужин в раю» смело переносит в новое столетие многовековой традиции «русского вопрошания»: что есть Бог? Что есть рай и ад? Зачем мы живем? — и дает на них парадоксальные и во многом шокирующие ответы. На стыке традиционного письма и жестокого фантасмагорического жестокого сюжета рождается интригующее повествование о сломленном ужасом повседневного существования человеке, ставшем на путь, на котором стирается тонкая грань между мучеником и мучителем.

---

— А вот это — пинцет. Как видишь, очень длинный и изогнутый. И здесь… смотри… Да, видна насечка на металле и специальные выступы. Тоже весьма полезная вещь. Ну, скажем, при вскрытиях. Очень удобно вводить в разрез на теле и работать внутри, прямо в полости тела, не расширяя разрез. Ну, конечно, вслепую работать не так удобно. Хотя, с другой стороны — мне ли ваши тела да не знать.

— Кстати, вслепую… Да, вот сказал «вслепую» — и кое-что вспомнил. Моя гордость! Вот, смотри.

Он подносит мне к лицу, к самым глазам моим маленькую серебристую ложечку. Он улыбается и крутит её в руках, словно хочет предмет своей особой гордости со всех сторон. Так, чтобы я насладился видом совершенного этого инструмента.

Да, интересно.

На первый взгляд — это самая обычная чайная ложечка, только с длинной ручкой. Но если присмотреться…

Её края остро отточены и отшлифованы. Словно закруглённые лезвия. И сбоку — тонкий, изогнутый вырез. С острой зазубриной на краю.

— Видишь?

Да, вижу. Для меня? Он приготовил это для меня?

— Знаешь, что это такое? Ложечка для извлечения глаз! Остроумно, не так ли? При некотором умении и долгих тренировках можно извлечь глаз, совершенно его при этом не повредив. В чём тут главная трудность? Ну разумеется, в необходимости аккуратно разрезать мышцы, прикреплённые к глазу и нервы, от этого глаза отходящие. Специальных приспособлений у меня не было, а делать какие-то сложные и глубокие разрезы не всегда хочется. Проще надо действовать, одним движением. Да, одним. В это трудно поверить, но ты убедишься в этом — сам… Забавно, чуть не сказал — «увидишь»… Нет, едва ли увидишь, но уж точно убедишься (если будешь в сознании), что глаз можно удалить одним, и, главное, очень быстрым движением. Раз — и нет его. Два движения — два глаза. Видишь это вырез? В него попадают мышечные ткани — и перерезаются почти мгновенно. Края ложки и края выреза остро отточены. А вот эта зазубрина хорошо захватывает ткань. Просто и удобно. Ну, каково?

— Это для меня? — спрашиваю я.

— Естественно, — отвечает старик.

— Зачем? Зачем всё это?

Старик кладёт страшную эту ложку на столик. И задумывается.

— Зачем? Ты хочешь сказать: «Зачем использовать ложку? Глаза ведь можно просто выколоть». Так?

— Нет, — отвечаю я. — Я хочу знать, зачем вообще придуман этот ритуал? Ангел…

— Ах, этот негодяй! — и старик смеётся, будто услышал что-то очень забавное. — Да, он много достиг в своём творчестве. Он научился создавать несчастнейшие, переполненные болью и несовершенством миры. Он неустанно творит какие-то нелепые, бестолковые и совершенно нежизнеспособные существа, каждое движение которых приносит им жуткие, нестерпимые страдания. Да, он — один из лучших моих помощников. Даже более того, он — уникум. Он достиг совершенства в несовершенстве. Он придумал настолько несовершенное бытие, что любой из вариантов развития почти мгновенно вызвал бы его гарантированное самоуничтожение. Потому, кстати, я позаботился о полной его консервации и одновременно специально для этого мира создал внутрисистемную иллюзию эволюционного движения. О, эти иллюзии!.. Как много они значат для поддержания порядка во Вселенной! Ведь, честно говоря, в мире не существует и половины тех вещей, которых ты видишь. Я, видишь ли, экономен. Мои мастера создают только основы бытия, а уж населяете вы их… Ну, кое-что, конечно, и я вам добавляю. Для разнообразия.

— Да, я отвлёкся. Так вот, что можно сказать об этом весьма способном ангеле. Разумеется, творить он умеет. Не лишён таланта, тяги, так сказать, к свободному творчеству. За этого я его и ценю. Честно признаться, таких помощников у меня за последние годы было немного. Но своенравен. Возомнил о себе невесть что. Да и пищу припрятывает. Я это за ним давно уже замечаю. А своенравность — штука опасная. У меня вот один случай уже был. Сатана вот…

— Сатана?

— Именно, — и старик развёл руками. — Даже не знаю, что с ним делать. Честное слово, не знаю. Он, видишь ли, нарушает всю нормальную систему питания. С тех пор, как он научился творить собственные миры, с ним никакого сладу не стало. Разговаривать не хочет, к трапезе не является… Закрылся от всех, мастерит что-то… Тоже мне, творец! Да хрен он без моего благословения чего сделает. Я даю жизнь! Только я! Да, можно без меня сотворить мир. И не один. И не одну сотню. Да что сотню — хоть миллион. Но все эти миры будут мёртвыми. Мёртвыми! Красивыми, совершенными, но мёртвыми. Жизнь в них появится только тогда, когда получать они благословение от меня. Потому что вся любовь только во мне и вне меня нет ничего. Ничего! Только мрак и пустота! А кому не нравится — вон! Вон! Изыди!

И старик прыгает, плюётся, трясёт кулаками, словно нападая на какого-то незримого врага.

— Ты что, и впрямь решил, что ты Бог? — спрашиваю я. — Так, дед?

— Я? — старик изумлён. — Решил?

Он сразу же успокаивается, перестаёт прыгать. Он молчит минуту, как будто подбирая для ответа подходящие слова.

— Я Бог, — отвечает он.

Он обижен моим вопросом. Крайне обижен. И в голосе его появляются истеричные, визгливые нотки.

— Ты сразу узнал меня. Мне даже не надо было представляться тебе. Ты сразу меня узнал, потому что был готов к встрече со мной. Ты был полностью подготовлен к ритуалу. Ты знаешь, что это такое…

— Я ничего не знаю. Не забудь — у меня ведь разума нет, — возражаю я.

— Я Бог! — кричит старик.

Грохот. Он перебирает что-то на столике. Ищет. Наконец, найдя, подносит к моему лицу.

— Смотри!

Это распятие. Из чёрного, тяжёлого металла, местами покрытого белым налётом. Крест. Сияние сверху. Череп внизу.

Но вместо Христа распят какой-то толстопузый коротышка. Живот его огромным, бесформенным пузырём свешивается вниз, а из под этого пузыря почти до самых колен свешивается толстый, длинный, искривлённый хуй.

Бритые щёки коротышки растянуты в идиотской ухмылке. Опустив голову, он смотрит вниз. И ухмыляется самодовольно.

Короткие ручонки его вцепились в перекладину креста. Они… не прибиты. Его ничто не держит на распятии. Но коротышка висит. Он вцепился в крест, он не хочет отпускать его.

Он висит. Он доволен этим.

— Видишь? — спрашивает старик. — Хорош, да? Это я. В юности. Красавец был, правда? Сейчас тоже ничего, но тогда… Эх, молодость!

Он кладёт распятие на стол.

— Убедился?

— В чём? — спрашиваю я.

— В том, что я действительно Бог, — отвечает старик.

— Нет.

— Как?!

Он уже раздражён. Хлопки. Скрипит резина. Он натягивает хирургические перчатки. Резко, нервно, рывками.

— Я знаю о тебе всё, хотя ты мне ничего о себе не рассказывал, — бормочет старик. — О тебе и о об ангеле, что был с тобой. Ты в полной моей власти. Я показал тебе необыкновенные мои инструменты. Я подготовил тебе к ритуалу. Я даже сам, лично решил его провести. И, наконец, я показал тебе распятие. Кто на распятии? Я! Значит, кто я? Бог! И ты после этого мне не веришь? До сих пор сомневаешься? Ну, ладно! Ладно! Ты ещё убедишься. Обязательно убедишься. И очень скоро.

Откуда то снизу, из-под стола он достаёт шланг с синей конусовидной насадкой. Нажимает на рычаг, что закреплён на насадке — и тугая струя ледяной воды хлещет мне на ноги, на живот, на грудь.

От холода сердце моё замирает. Судорога сводит тело. Я вскрикиваю и крики эти как будто успокаивают старика.

— Вот… И здесь вот… А ты как думал? Ритуал с омовением должен быть. Чистота должна быть. А то завонял ты тут… Вот так… Ну, так кто я?

— Не знаю! — кричу я. — Не знаю, кто ты. Не знаю, кто вы все. Боги Нижнего мира. Примитивные, злобные духи!

— Я добр, — говорит старик. — Не смей хулить Господа! Я добр!

Он отпускает рычаг. Вода перекрыта, струя исчезла. Лишь напоследок пара крупных капель слетает с края насадки мне на живот.

Он отпускает шланг. Берет на столике что-то. И снова склоняется надо мной.

У него скальпель. Скальпель в его руке.

— Ты спрашиваешь, зачем всё это? — говорит старик. — А я представь себе, не могу ответить на этот вопрос. Не могу. Вернее, я ответил бы… Да ты, пожалуй, не поймёшь… В молодости живот у меня был гораздо больше. Силы были не те. Больше их было. Ты думаешь, Бог не может устать? Может, ещё как может. Любовь, знаешь ли, много сил забирает. Ты думаешь, я пожираю вас? Нет, это вы пожираете меня. Да, вот так, общипываете по крошкам. Ваши жизни возвращаются ко мне и вновь уходят от меня. Это ваше ощущение боли… Всё это так субъективно… И жалобы ваши, слёзы, упрёки… Нет, это всё несправедливо. Вы не правы. Вы все не правы. Как то так получилось… Смысл жизни понимают только прожив её… Потом в ином мире открывают глаза… И, оказывается, как же всё просто! А ты открыл глаза слишком рано. А, может, и нет… Я ведь живу здесь, на Земле. Уже очень, очень давно. Я не знаю как можно выбраться отсюда. Наверное, я заблудился. Ты что-то ведь знаешь, не так ли? Наверняка. Глаза… Нет, так ты не скажешь. Это не в сознании, нет… Душа! Там записано всё! Я знаю. Я умею смотреть в зеркало.