Илья Варшавский - Искатель. 1974. Выпуск №4

• Название: Искатель. 1974. Выпуск №4
• Автор: Илья Варшавский
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1974

Ha I–IV стр. обложки — рисунок Н. ГРИШИНА.

На II стр. обложки — рисунок Н. ГРИШИНА к рассказу И. Варшавского «Инспектор отдела полезных ископаемых».

На III стр. обложки — рисунок В. КОЛТУНОВА к рассказу Н. Монсаррата «Корабль, погибший от стыда».

---

— Балда! Спасибо мне скажи, дурень!

Трофим усмехнулся, но тут же вскользь подумал, что усмехаться не следовало. Совсем не нужно было усмехаться, дразнить и без того взбешенного Сашку. Попов кинулся на него, надежно защититься Лазарев не успел, но и четко отработанный рефлекс не отказал. Левая рука Сашки повисла плетью, а правая ударила не в челюсть, в грудь. Однако выпад оказался так силен, что Трошка сел. Попов лез в драку со скривившимся от боли лицом. Разъяренный Сашка бился бестолково, нерасчетливо, и отразить его приемы Трофиму не стоило большого труда. Ему даже хотелось сказать Сашке, чтобы тот успокоился — и дело пойдет. Ведь известно, Попов, случалось, справлялся с Лазаревым на занятиях по самбо. Верно, все, что Трофим хотел сказать Сашке, было написано аршинными буквами на его лице. Попов провел такой болевой прием, что у Трошки потемнело в глазах. И пока он приходил в себя, Сашка разбил ему губу. Тут пришла злость. Подловив Попова, Трофим сграбастал его, швырнул с обрыва в реку.

— Остынь, чумовой! — крикнул он вслед и почувствовал, как из разбитой губы по подбородку потекла кровь. — Простись еще раз с камушком.

Сашка плюхнулся в воду боком, видно, ушибся малость. Тут же встал на четвереньки и схватил камень. Однако, верно, устал он сильно. Шмякнул камнем об воду, по-крабьи, боком выбрался на берег, сел спиной к Лазареву:

— Убью!

Трофим сдержался, чтобы не бросить подвернувшееся на язык: «Раньше надо было…», и, помолчав, нарочито лениво и безразлично ответил:

— Может быть…

— Точно.

— Я и говорю…

— Другом звался.

— Значит, звался.

— И убью, — не оборачиваясь, пробубнил Сашка.

— Может быть…

— Подлец ты, Трошка.

— Как знать? — Трофим достал папиросы, долго выбирал целую меж измятых в драке.

— Точно, подлец.

— Как знать…

— Все… равно… убью, — заикаясь, выговорил Попов. Его колотил озноб, каждая мышца дергалась, выплясывая по-своему, и от этого то одно, то другое плечо подпрыгивало, одеревенели мышцы бедер, живота, а ребра словно свело от холода, вздохнуть было больно. Впервые в жизни Сашка ощутил сердце. И раньше после бега или тренировки он чувствовал, как оно учащенно и усиленно бьется, иногда оно подкатывало будто к самому горлу, но чтоб ныло — такого не случалось. А сейчас оно казалось тяжелым, неповоротливым комом и вроде бы даже скулило по-собачьи, и поэтому глухая, как дебри, тоска охватывала душу.

Боясь расплакаться от жалости к себе, от тоски и злости, от которых словно померк свет дня, Сашка зачерпнул ладошкой холодной воды из реки и плеснул в глаза. От этого прикосновения судорога пробежала по телу, и, вскочив, он обхватил плечи ладонями, сжался как мог и побрел вверх по косогору, к избушке, оскальзываясь, припадая набок.

Ему представился свой собственный вид со стороны: скрюченная, тощая, облепленная одеждой фигурка, жалкая и смешная. Тогда сделалось еще горше, хоть и казалось, уж горше и быть не может.

Противно скрипел о голенище спустившийся отворот резинового сапога.

Тут Лазарев крикнул вслед:

— Ну где же «твой» алмаз? Дай посмотреть!

Сашка остановился, пробурчал что-то и медленно, медведем пошел на Трофима.

Попова напрочь вывела из себя издевка Трофима. Тот забавлялся, посмеивался, будто в игре перебегая от дерева к дереву; дразнил, будучи уверен, что Сашка ничегошеньки ему не сделает. Какие тут шутки, когда речь шла о потерянных, буквально выброшенных деньгах! И каких! И вспыхнула злобная ненависть на Лазарева, вздумавшего распорядиться его, Сашкиной, судьбой. Тоже мне благодетель, выбросил алмаз в реку! Мол, раз не согласен сдать, пусть никому не достанется.

Лазарев продолжал кричать, посмеиваясь:

— Где ж «твой» алмаз? Покажи!

Сашка мычал в ответ и, поматывая головой, двигался на Трофима, будто в трансе.

— А ты нырни, Сашенька! Речка-то неглубокая. Ну, нырни!

Зверем бросался Сашка на Трофима. Но тот увертывался.

Так шло, пока они не выбежали на склон, где на каменной осыпи чудом держалась корявая сухостойная лиственница, старая-престарая. Распластав корни-щупальца далеко в стороны, дерево вымахало метров на двадцать вверх. Но то ли иссякли силы у самой лиственницы, то ли холода опалили ее — дерево зачахло, ослабли в мертвой хватке корни, и теперь оно едва держалось. В азарте бега Трофим бросился к сухостоине. Отчаявшись его догнать, Сашка схватил полупудовый камень и что достало сил метнул его в Лазарева, поскользнулся.

Это теперь лишь в воспоминании Попов ясно представил себе свою одержимость злобной ненавистью к другу, и даже впечатление от лиственницы-сухостоины выразилось ярко. Тогда было не до того.

Когда он поднялся, все было кончено. Державшаяся еле-еле лиственница рухнула, придавив стволом Трофима. Но ведь Сашка бросил камень и чувствовал уверенность — попал, и лишь потом лиственница упала на Лазарева. То, что увидел Попов, ошеломило и потрясло его.

Плохо сознавая, что он совершил и что делает, Попов отшатнулся от придавленного стволом тела. И мысль, подобная слепящей тьме: «Я убил его… Я…» — заставила Попова отступить еще и еще. А потом он ринулся вниз, и жуть перед содеянным руководила им во всех остальных поступках. То была не боязнь ответственности или наказания, которые в глубине души принимались как нечто безусловное. То было именно ощущение жути. Трофим, пусть искренне ненавидимый в те секунды, живой человек, от одного его, Сашкиного, движения стал камнем среди камней.

10

Попов вернулся из воспоминаний и шало огляделся.

Инспектор все еще никак не мог снять шлема.

Сашка уперся взглядом в спину удалявшегося от них пилота. Никогда еще люди не относились к нему со столь явным презрением.

— Правда, убил… — прошептал Попов.

Инспектор расстегнул наконец ремешок шлема и снял его. Пионер Георгиевич был поражен признанием Сашки не меньше, чем сам Попов. Малинка знал их обоих — и Попова и Лазарева, — хорошие парни, работяги. Да… Сашка-заводила ему, честно говоря, нравился больше, чем сдержанный Лазарев, И вот на тебе.

— Зачем было меня спасать. Зачем?!

Малинка молчал.

— Что ж не спрашиваете, как все было… — сказал с тоской Сашка.

— Жду.

— Чего?

— Когда сам расскажешь.

«Э-э, — додумался тут Сашка, — да ведь про алмаз-то никто не знает. И не узнает никогда! Валяется он на дне реки между камушков. Лежит и молчит! Кто о нем расскажет? Кто его видел у меня, кроме Трофима? Никто. Никто! Валяется на дне алмаз и молчит. Сколько их в этой реке валяется! Лежат, молчат. И я буду молчать! А драка? Трофима я не спасу. Себя — может быть».

— Бил Трофим меня. Вот посмотрите! — Сашка засучил рукав и показал лиловый синяк на предплечье. — Бил, понимаете?

— Давай по порядку, — сказал Малинка.

Сашка придвинулся поближе к инспектору, растопырил руки, вытаращил глаза и начал вдохновенно врать. Столь разительная перемена в поведении Попова не ускользнула от инспектора. Но Сашка, занятый выдумкой о глупой драке из-за подстреленных копалят, сочиняя на ходу историю ссоры, не заметил чуть прищуренных век Пионера Георгиевича, ставшего более напряженным взгляда инспектора.

Живо, в лицах проиграв перед старшим лейтенантом историю неожиданно вспыхнувшей ссоры, Сашка с некоторым торжеством даже сказал:

— Вот так оно и произошло… все.

Не веря уже окончательно ни одному Сашкиному слову, инспектор не находил никакого реального объяснения поведению Попова. Смущали инспектора и некоторые детали в передаче Попова — их тут же не выдумаешь, очень уж точно, жизненно. Не вязался рассказ Сашки о зачинщике драки — Лазареве, с тем, что говорил о Трофиме шофер Потапов, паромщик Назарыч. Однако, с другой стороны, и сам он, Малинка, думал о Попове совсем иначе.

Нужно было время, чтоб Сашка понял нелогичность своего поведения и рассказа о происшедшем, этого яркого, живого экспромта. И самому Малинке необходимо было разобраться в рассказанном и сказанном Поповым до импровизации.

— Пионер Георгиевич… — тихо сказал Сашка.

— Что, Попов?

— Не верите вы мне…

— Догадался?

— Я вор. Только доказать этого уже не смогу.

— Рассказывай все сначала. — Инспектор сел и достал папиросы, — Закуришь?

— Не курю.

— Молодец, Лисий хвост.

— Подлец я, инспектор, — сказал Попов.

— Давай разберемся по порядку. Нагородил ты — на три огорода хватит, — недовольно проворчал Малинка. Он не любил, когда в человеке вот так, словно плотина, прорывалось. Много мути набегало в дознании, ненужной, посторонней, чрезвычайно осложнявшей дело впоследствии.

— Ты сказал, что убил.

— Из-за меня… Может быть, от моей руки погиб Лазарев. Я бросил в него камень.