Эдуард Пашнев - Военный дневник человека с деревянной саблей

• Название: Военный дневник человека с деревянной саблей
• Автор: Эдуард Пашнев
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1974

«… Мы шли пешком. Трамваи стояли без вагоновожатых и кондукторов. А один, без прицепа, даже горел настоящим пламенем. Я очень удивился, потому что не знал, что трамваи горят, – ведь они железные. <…>

На углу, зацепившись головой за низенький зеленый штакетник, лежала убитая лошадь. Впереди слышался непонятный треск и шум, как будто ветер рвал большущий кусок материи на мелкие кусочки. Оказалось, что горит мебельный магазин. Горит одним пламенем, почти без дыма, и никто его не тушит. …»

---

– Нет, я так не умею.

Мне очень хотелось оладушков, и когда мы забрались на нары отдохнуть от переговоров, я предложил:

– Бабушка, а давай попробуем солидолом?

Но у нее от растерянности совсем обвисли щеки, и она повторила:

– Нет, я так не умею.

Тыква

В лесхозе прекратились всякие работы, и мы остались совсем без ничего. Снег выпал, и стали гулять метели по полю, где мама потихоньку копала свеклу. Мы ее томили в печке маленькими кусочками. Они становились еще меньше и делались такими сладкими, что с ними чай можно было пить. Бабушка и пила по две кружки.

Когда снегу было не так много, мама все равно выходила в поле за добычей. Что-нибудь откопает: или мерзлую картошку в старых лунках, или свеклу. А начались метели, все так позасыпало, что не только старую лунку – грядку не найдешь.

Бабушка сидела у окна и смотрела, смотрела не отрываясь. Она так долго смотрела, что у нее начали слезиться глаза. Я не люблю, когда бабушка плачет, я потрогал ее за плечо:

– Бабушк, что ты делаешь?

– Ничего, смотрю в окно.

– А зачем смотришь?

– Решаюсь, – она вздохнула и повернулась ко мне. – Пойдешь со мной?

– Куда?

– Только мама не должна этого знать.

Мы велели Светке сидеть смирно, оделись потеплее и пошли в соседнее село. Я хотел взять с собой саблю, но бабушка сказала:

– Оставь, не на войну идешь – побираться.

Дорога между нашим селом и соседним была ненаезжена, мы месили, месили снег, пока добрались. У крайней хаты постояли, бабушка помолилась на трубу, из которой шел вкусный дым, попросила бога нам помочь. Потом вспомнила про меня:

– Пошли?

Мы постучались, но дверь оказалась незапертой. В сенях – никого. Бабушка постучала в другую дверь, которая вела в комнаты, а когда она заскрипела петлями, сильно подтолкнула меня вперед, испуганно пряча глаза, прошептала:

– Проси! Ты маленький, тебе легче.

К нам из распахнутой двери шагнула неприветливая тетка в безрукавке и белом платке, низко опущенном на лоб. Она уставилась на нас молча. У нее из-под руки высунул голову мальчишка и тоже вперился своими черными глазами. Бабушка еще раз больно подтолкнула меня к ним и опустила голову. Но я тоже опустил глаза и молчал. Я не знал, какие слова нужно говорить.

– Ну, чего надо? – спросила тетка.

Бабушка робко сделала еще маленький шажок вперед и еще ниже опустила голову.

– Много вас тут ходит, – проворчала тетка. – Мишка, вынеси им по лепешке.

Мишка юркнул и вернулся с двумя оладьями. Не отходя далеко от матери, он опасливо сунул их бабушке в руку и спрятался.

На улице нам с бабушкой сразу сделалось весело. Мы посоветовались и решили эти первые оладьи для почина съесть. А пока ели, подсчитали, сколько принесем домой, если нам в каждом доме будут давать по две штуки.

– А может, где-нибудь, и три дадут, и четыре, – сказала бабушка.

Я с ней согласился, потому что тетка попалась неприветливая, злая, а дала две лепешки, а если добрая попадется? Так она, может, и пять штук даст.

В следующий дом мы не стали стучаться, прошли мимо, потому что оладьи ели. Завернули к третьему. Нас еще издалека увидели хозяева в окно. Они сидели за столом, обедали. Но пока мы поднимались на крыльцо, выскочила девчонка в больших валенках, крикнула:

– Нечего! Нечего!

И захлопнула дверь. И мы услышали, как она с другой стороны закрывает ее на задвижку. Бабушка подняла руку, чтобы постучаться, и опустила, не постучав.

В четвертый дом пустили, но ничего не дали. Мне стало совестно, что я съел лепешку. Там осталась Светка, она тоже хочет есть. Я даже почувствовал, как эта лепешка, вкусная и мягкая, лежит у меня в животе и мешает думать о другом.

Мы обошли много домов, а в сумке у нас было несколько картошин, три кусочка хлеба, вареная свекла – и ни одной лепешки. Выбрали самый богатый по виду дом с резными наличниками, с железным петухом на крыше и решили: вот тут нам обязательно дадут что-нибудь вкусное для Светки. Но вышел хмурый хромой мужик и сказал:

– Ничего нету.

Он взял пустой чугунок из угла, плюнул себе под ноги и ушел в комнату, а мы остались в сенях. Бабушка не уходила и меня держала за руку, думала, может, он что-нибудь вынесет нам. Но он не вынес. Мы повернулись к выходу и одновременно посмотрели на гору тыкв в углу. Столько тыкв, а говорит, ничего нету. Бабушка вдруг наклонилась, когда мы проходили мимо, схватила одну тыкву и спрятала под пальто.

Мы быстро, быстро засеменили подальше от этого дома и, чтобы не идти через все село, свернули между домами в поле и побежали.

– Скорей, скорей! – задыхалась бабушка.

Но мы не могли скорей, потому что проваливались в глубокий снег. Бабушка несла тыкву. Ей было тяжело, над губой выступили капельки пота, но она все пробовала бежать и увязала, снег ее не пускал. Еле-еле выбрались на дорогу.

Мама встретила нас неласково.

– Побирушки! – крикнула она и швырнула куски хлеба и картошку по нарам. Одна картошка упала на пол и куда-то закатилась. Бабушка лазила, лазила в темноте под нарами, но так и не нашла. Она заплакала, забралась на свое место, задернула занавеску и сказала:

– Ну, вот и все, ложусь помирать. Больше не могу.

Я думал: она из-за потерявшейся картошины это сказала, полез, отыскал и положил ей около руки. Но она только погладила меня по голове, а картошку даже не заметила.

Смерть

Я думал, бабушка это сказала нарочно. И мама так думала. Легли спать, а ночью проснулись от шепота. Бабушка шептала молитву. Мама разозлилась, что она спать нам не дает, приподнялась на локте, зло спросила:

– Что ты там шепчешь?

– Отпеваю.

– Кого отпеваешь?

– Себя, жизнь свою, – ровно ответила бабушка и через несколько минут снова тоскливо забормотала.

Мама не могла спокойно слушать, она ворочалась так, что скрипели доски. Под утро не выдержала, села и, сдерживая гнев, спросила:

– Перестанешь ты или нет?

После этой ночи мама с ней целый день не разговаривала, злилась, что она не встает. Под вечер положила около руки кусок хлеба и поставила стакан молока, предупредила сердито:

– Не разлей молоко.

А наутро оказалось, что хлеб и молоко не тронуты. Мы все забеспокоились. Мама отдернула занавеску пошире, чтоб побольше свету на нарах было, потрогала бабушку за плечо:

– Мать!

Никакого отклика. Я вспрыгнул на нары, подполз, стараясь заглянуть в лицо, позвал:

– Бабушк!

Мама потянула ее за плечо посильнее, бабушка не сопротивлялась. Она легла на спину и, медленно подтянув руки, сложила их на груди. Глаза ее ничего не выражали, потому что она смотрела не на нас, а в потолок. Когда мама начала сильно трясти ее за плечо, она закрыла глаза.

– Мать, ты что надумала? Мать?

Она стала уговаривать ее выпить молока, поднесла ко рту стакан, влила несколько капель, остальное молоко растеклось по подбородку. Но бабушка не пошевелила рукой, чтобы вытереть, только слегка отклонила голову. Подошел старик, потянул маму за руку:

– Уйди, Валентина.

– А?

– Помирает она, попа надо бы.

Мама не послушалась его, она схватила платок, побежала по деревне в распахнутом пальто разыскивать врача. Нашла ветеринара. Он пришел с неохотой, раздеваться не стал, постоял около нар, за руку бабушку подержал и стал натягивать шапку.

– Что? – спросила мама.

– Ничего.

– Она не больна?

– Нет, смерти ждет.

Мама замолчала, замкнулась в себе. Она стянула наши постели и разостлала их на полу, а сама села у окна. Бабушка осталась одна на двухъярусных нарах. Мама не ложилась спать всю ночь, она даже не постелила себе постель. Я догадался, что она боится, как бы смерть не пришла, когда мы все заснем.

Я тревожно задремал. Проснулся в середине ночи внезапно, с бьющимся от страха сердцем. Мама спала, положив голову на подоконник. За окном то в одном месте, то в другом потрескивал снег. Мне представилось, что вокруг дома ходит смерть и ищет лазейку. Все двери у нас были закрыты на крепкие железные засовы, но я все равно испугался, что она проникнет в дом, когда все спят. Я нащупал рядом с собой саблю, крепко ухватился за рукоятку и притаился. Время от времени я открывал глаза и смотрел на маму. И вдруг мне показалось, что она не дышит.

– Мама, – позвал я.

Она не отозвалась, я с колотящимся сердцем выскользнул из-под одеяла, подошел к ней и понял, что ошибся. Мама спала. От окна несло холодом, растрепавшиеся мамины волосы заиндевели от морозного стекла, а кончики их вмерзли в лед. Когда я разбудил, чтоб она не простудилась, пришлось ей отдирать от подоконника примерзшие волосы.

Бабушка ждала смерти шесть дней, и смерть все эти дни по ночам ходила вокруг дома, а на седьмую ночь скрип снега заглушили моторы. Я подбежал к окну и увидел, что в рощу напротив нашего дома въезжают танки. Их было много, они крутились около нашего дома, устраиваясь на стоянку под деревьями. Мама накинула пальто, вышла на крыльцо. Я тоже оделся и незаметно вышел за ней. Какой-то солдат, проходя мимо, пошутил: