Ирина Сталькова - Шестеро в доме, не считая собаки

• Название: Шестеро в доме, не считая собаки
• Автор: Ирина Сталькова
• Издательство: Знание
• Жанр: Публицистика
• Год: 1989

Народный университет

Педагогический факультет

№ 4 1989

Защитить от простуды и синяков, оградить от недобрых слов — работа одинаковая для всех мам на свете. Но главное, научить ребенка быть человеком, дать сыну и дочери силу и умение отличать плохое от хорошего, противостоять злому. Обо всем этом узнает читатель из новой книжки многодетной матери Ирины Стальковой.

---

Но сейчас я сама мать, и я понимаю эту бедную Юлину маму и ее далеко не такой дурацкий, как кажется Юле, вопрос. Мама спрашивает дочку: «Ты еще не испортила себе жизнь?», только не может объяснить эту свою боль и тревогу, не может найти слова — ее не понимают. И если маму интересует жизнь дочери, то дочь интересует ее собственная жизнь и отношение к этой личной жизни мамы, а не мамина жизнь как таковая.

Дети наши — наше неизвестное будущее, мамы наши — наше неизвестное настоящее. Так много знает Юля про своего Сережу и так мало про маму. Как мама с папой познакомилась, как полюбила его, как вообще это было — мама в Юлины шестнадцать лет, только на самом деле, а не «туфта», как они говорят, и не «мура», как мы говорили. Может, пусть учитель расскажет Юле о ее маме? Но знает ли он о родителях своих учеников такие «мелочи»: кто кого и как любил?

Как трудно быть искренней вообще и со своим ребенком в частности. Никогда не знаю, как помочь в отношениях двоих уже взрослых людей: мамы и дочери. Но мне кажется, надо помнить об этом «недовзрослом возрасте» чуть ли не над колыбелью, надо учиться быть искренней — чем раньше начнете, тем лучше. Часто ли мы вспоминаем при детях свое отрочество и юность? Нет, не «Я в твои годы полком командовала», а всерьез: как ссорились и мирились с друзьями, с родителями, с учителями — а ведь мы ссорились, товарищи бывшие подростки.

Ох, я и ребенком была — страшно вспомнить! По литературе оценки в выпускном классе — пять, два, два, два, пять, пять, два и т. д. Пять — я соблаговолила ответить, «два» — не желаю. По химии, по физике — не выше тройки, а чтоб когда промолчать, если «душа горит» высказать свое мнение, ну конечно, не совпадающее с вашим, товарищ Ионыч! — пусть другие молчат. Самое трудное — преодолеть инерцию сложившихся отношений: стоило мне хоть на минутку замолчать, просто задуматься о чем-то, обязательно кто-нибудь — или ребята или учителя — спросит: «Ты не заболела? Что-то ты грустная». Приходится постоянно оправдывать их ожидания, и это в конце концов мучительно. В такой ситуации, когда сложился стереотип непонимания, когда стороны страдают в одиночку от того, что не слышат друг друга, но продолжают не слышать, — в такой ситуации нужен третий, и этим третьим может быть кто угодно, можем быть вы и я. Мне все время хочется спросить, не знаю только у кого, когда мне рассказывают о сегодняшних детях: «А дальше?» Ведь это клочочек жизни, лоскутик — а жизнь-то идет дальше, и вот пока мне мать что-то рассказывает, просит совета, уже что-то произошло, что-то сдвинулось, изменилось, и взгляды, и отношения меняются; «и сам, покорный общему закону, переменился я», так куда они меняются — к сближению, к отдалению от близких?

Та «трудная девочка», которой была я, однажды сбежала из дома. Нет, не в воровской притон и не к любовнику, а пошла я ночевать к подружке. Проболтали мы с ней всласть, поспали, а утром она собралась в школу (в этот момент у нее в отношениях с матерью было затишье, она сбегала из дому ко мне неделю назад). Мне в школу было далеко, да и не убегают из дома, захватив с собой учебники и тетради, так что я и не собиралась на занятия, но и слоняться по улице мне в одиночку не хотелось, а сидеть у Милки дома — тем более. И я пошла в школу к ней. И вот остановимся и представим на минуту ситуацию с другой стороны: вы учитель, и на ваш урок одна из учениц приводит девочку, объясняет, что та ушла из дома, где ее не понимают, навек, а пока посидит у вас на уроке. Что вы сделаете? Учителя моей подруги сказали: «Пусть посидит». Это ей сказали, а мне: «Садись с Милой рядом, а ты (это девочке, что с моей подружкой сидела) пересядь пока вот туда». И как в гостях и хлеб слаще, чем дома, так и мне хотелось отвечать на уроках в этой незнакомой мне школе, и я отвечала, и меня спрашивали — постороннюю! А после уроков меня позвали к директору. Я опять прервусь, чтоб задать вопрос: «Вот вы директор, вот вам говорят, что какая-то девица (см. выше) сидит целый день в вашей школе. — Что вы сделаете?»

А та, чьего имени я и не запомнила — казалось тогда это совершенно не важным, — усадила меня рядом и стала рассказывать мне о своем сыне. До сих пор помню эту историю в подробностях: как он опоздал, а она с ума сходила, думала, он умер, погиб (примечание для детей: мы, матери, всегда так думаем, когда вы задерживаетесь), а он пришел, и она ударила его по лицу. И тогда он ушел — всерьез, насовсем, навек. И сейчас, спустя столько лет, помню, как она спрашивала меня: «Ну скажи, я не имела права, разве я не имела права?» За пять минут до того я бы твердо ответила: «Нет!» Но первый раз в жизни я слышала «другую сторону» и первый раз в жизни не знала, что сказать. А она рассказывала: «Он ушел, а я наплакалась, потом выхожу, а он сидит на лестнице и лицо руками закрыл: „Как я теперь буду жить?“ Сынок, говорю, прости меня, ну зачем ты так, ведь это все мелочи, не стоит так из-за мелочей переживать». И мне: «Ну, скажи, ведь это ерунда, правда? Скажи, ведь не стоит так принципиально к мелочам подходить?» И опять я не могла ответить, потому что впервые в жизни думала о том, что быть матерью — значит страдать.

У меня был друг альпинист (он погиб в горах), я спрашивала его: «Как же вы помогаете в горах друг другу, когда сами висите над пропастью?» И он мне объяснил: «Но чтоб помочь удержать равновесие, нужно совсем немного силы, иногда можно одним пальцем поддержать, ведь человек еще и сам держится».

Все мы как-то связаны друг с другом (не посторонние!), от каждого из нас кто-то зависит. В автобусе, в очереди, кто знает, кому из нас и когда доведется стать хоть на секунду опорой в жизни для чьего-то ребенка.

Мало услышать исповедь — надо найти в себе силы ответить на нее такой же обнаженной искренностью, надо решиться выставить себя на рассмотрение перед неласковым детским взглядом.

Страшно? Больно? Право же, все это только мелочи рядом с нашей взаимной любовью — родителей к детям, детей к родителям. Цель близкая и цель дальняя, методы и приемы, а также конечный результат — это уж они, когда вырастут, определят и оценки нам выставят, наши дети. А в том, что мы живем и растем вместе с ними, учим их и у них учимся, особой заслуги в том нет.

Кем быть?

Иногда бывает, что способности ребенка заметны, как говорится, невооруженным глазом, и при этом проявляются очень рано. Я бы сказала, не способности даже, а склонность к чему-то. Например, у моего старшего сына тяга к технике наметилась чуть ли не в колыбели. Не было для него лучших игрушек, чем рубанок и коловорот, а если я хотела поспать чуть подольше, я ставила ему в кроватку телефон — на 40 минут он замолкал. И этот его интерес ко всему, что движется, гудит, что как-то крутится, был заметен даже со стороны и выглядел как-то неожиданно в семье, где и я и муж — оба филологи. Так и осталось это до нынешнего времени, и его профессия, по-видимому, будет с этим связана. Он уже в девятом классе, начинает думать о выборе жизненного пути. Конкретных планов пока нет, но направление определено — то ли судостроительный, то ли авиационный — строить то, что плавает, летает, движется. Нет, он никакой не вундеркинд, у него и тройки по алгебре бывают, но вот круг чтения, который он сам себе выбирает, связан все с тем же: история флота, история авиации. Он и марки собирает тематически: дирижабли, старинные летательные аппараты, парусники.

Конечно, я его поддерживаю, потому что такая увлеченность вызывает у меня уважение. Нужен ему паяльник, значит, будет паяльник, а как уж мы выкрутимся без этой трешки, что на него пойдет, — это мое дело.

Зато все «болеем», когда у него соревнования по судомоделизму, — ребята с порога бросаются к нему: «Ну как?» А на весенние показательные выступления отправляемся всей семьей.

В кружок он сам записался, и, кроме того, ему повезло с руководителем.

Мне кажется, это довольно редкий случай, чтоб так рано все определилось, у нас в семье больше ни у кого такого нет.

Ваня моложе Сани всего на четыре года, но ничего подобного с ним не было. Ни разу в жизни он не склеил ни одной модели — я и не принуждала его, не говорила: «Бери с Сани пример». Зачем? Если склонность будет, она сама проявится. Так и получилось. В школе у Насти создали музыкальную студию, а у Насти обнаружили способности к музыке. Стала она ходить заниматься и очень увлеклась. Инструмента у нас не было, так она нарисовала на бумаге клавиатуру в натуральную величину и играла. И чтоб Маня, тогда шестилетняя, не завидовала старшей сестре так отчаянно — и в школу-то она ходит, и музыкой-то занимается! — я решила и ее отдать в эту студию. Пришла записывать, а мне говорят: «На фортепиано уже мест нет, хотите на флейту?» И я подумала, что так даже лучше — что-то у Мани будет необыкновенное, чего нет у Насти, — флейта! Но Маня была маленькой и сама ходить на занятия не могла, так что я приспособила водить ее туда и обратно Ваню. Большой плюс большой семьи в том, что дети очень рано становятся настоящими помощниками, на них можно положиться: и через дорогу он младшую сестренку переведет, и одеться поможет, хотя всего-то на два года старше. И надо сказать, ничегошеньки у Мани не получалось: флейта воет и мяучит, хрипит и хрюкает, но не играет. Мне не хотелось, чтоб она училась легкомысленному отношению к работе — любой, будь то мытье посуды или игра на флейте, но и чувствовала, что долго я не выдержу. Дотерплю, думаю, до конца года, а там решим, как быть, не получается — ну и ничего не поделаешь. И вот раз Ванюшка слушал-слушал, как Маня терзает свою флейту, и не выдержал: «Дай покажу, как надо». И к моему величайшему удивлению, показал: эта хриплая деревяшечка с дырками вдруг чистенько-чистенько спела нотку, одну, потом другую, потом третью. «Ваня, когда же ты научился?» — спрашиваю. А он: «Я же сижу, жду Маню, ну и слушаю, как учитель показывает». Помолчал, а потом спросил: «Мама, а у тебя нет денег, чтоб мне тоже учиться?» У меня даже сердце заболело — да неужто из-за денег я у своего мальчика отниму музыку, целый мир, который я сама не могу ему дать, — не научили меня, хоть и учили когда-то. Пошла на следующий день с ним к учителю: «Послушайте его». Он послушал, удивился и говорит: «Я бесплатно с ним буду заниматься». И что удивительно — то, что учитель никак не мог объяснить Мане, очень быстро сделал Ваня, когда они стали заниматься вдвоем. Месяца не прошло, как у нее стало получаться не хуже, чем у Вани. Конечно, им повезло и с учителем. Он был совсем еще мальчик, студент консерватории, его через год в армию призвали.