Богдан Чешко - Поколение

• Название: Поколение
• Автор: Богдан Чешко
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1977

Роман «Поколение» — самое известное произведение польского писателя Б. Чешко (род. в 1923 г.). Он написан на автобиографическом материале, и путь главного героя романа — Стаха, паренька с варшавской окраины, ставшего сознательным борцом с фашизмом, борцом против буржуазно-помещичьей власти, во многом напоминает путь самого писателя. Центральное место в романе занимает Варшавское восстание 1944 года.

---

— Меня это не огорчает, — отозвался Стах, — мне она правится… Чего смеешься, дурак? Я про серьезные вещи говорю. Мне кажется, что молодежь должна действовать сообща, нам нужны молодые командиры, молодые политические руководители. Дело будет лучше спориться… — закончил Стах.

То же самое он повторил Жанно, Ясю Кроне и Яцеку Шерментовскому, которые ждали их в лавочке, где торговали водкой и лимонадом.

— Что это за бумажонки? — спросил Жанно. Прочитал «Борьба молодых» и отодвинул от себя газету. — Опять писанина, и ничего больше. Она не сказала, когда дадут оружие? Я этого читать не буду, своего ума хватает. По горло сыт пропагандой, во! — И он провел пальцем по горлу, хотя «Трибуну» не читал и не распространял.

— Оружие будет. Я еще не знаю точно, где они его прячут, но во вторник принесу к Юреку, — сказал вдруг Яцек Шерментовский, и все смолкли. Лицо Яцека не выражало никаких чувств — ни самодовольства, ни озабоченности. Он сообщил эту новость как всегда по-своему — непривычно выделяя отдельные слова.

— Как это будет? — Жанно проглотил слюну и с открытым ртом уставился в неподвижное лицо Яцека. — Ты? Как?

— Украду.

— Какое оружие?

— «Вис».

— У кого украдешь?

— Конечно, не со склада Гвардии Людовой. Гвардия не хранит оружие на складе.

Жанно кисло улыбнулся и сказал: «Хорошо». В эту минуту у него, наверно, возник замысел, который едва не стоил ему жизни.

— Дела, кажется, пошли на лад. Дела идут, старик. — Юрек от радости стал похлопывать Стаха по спине.

И впрямь, перспективы открывались заманчивые. В их воображении множились боевые секции молодых рабочих: металлургов с завода Лильпопа, рабочих фабрик Герлаха, с Дзвонковой, трамвайщиков и молодых железнодорожников. Молодых, ловких, отважных, горящих энтузиазмом, для которых город — каменные джунгли, где они неуловимы; бойцов, раскалывающих минами и гранатами бронзовый панцирь фашистского террора; ускользающих, как туман, преданных идее. Они мечтали о многотысячных отрядах красных партизан, действующих в лесах, деревнях и небольших городах, контролирующих дороги и парализующих барьером огня движение немецкого транспорта; мечтали о вскормленных землей и защищающих эту землю партизанах — вихрастых, полуголых, увешанных оружием парнях, распевающих песни на опушке леса или в белых деревнях, утопающих в зелени, куда ни один немец под страхом смерти не отважится сунуть нос с приказом о реквизиции.

Эти мысли, такие естественные, казались им слишком смелыми, и поэтому они называли их мечтами.

— Эх, мечтатель, мечтатель, — говорил Стаху Юрек. — Погляди кругом. Кругом страх. Каждый всматривается в глубину улицы — не приближается ли цепь жандармов. И мы с тобой идем по улице, а сами вертим башкой, точно она у нас на шарнирах. Стоишь, притаившись под стеной, ждешь, когда жандарм положит тебе руку на плечо: «Ausweis bitte!» [24] А если у тебя даже есть эта бумажонка, ты смотришь на него собачьими глазами и думаешь: «А может, ему, гаду, что-нибудь не понравится». Мечтать-то легко…

— Мечтать о прекрасных вещах необходимо, иначе — крышка. А в интересах конспирации давай-ка лучше уйдем с этого угла, слишком долго мы тут крутимся, — видно, Ганка не придет.

Она не пришла больше ни на одну явку — ее убили. Она умерла в тюремной больнице. Гестаповские врачи копались резиновыми лапами в ее внутренностях, отыскивая пули. Но их коллеги стреляли чересчур метко, чересчур яростно преследовали ее, опасаясь, что девушка уйдет от них по петляющим улицам Старого Мяста. У них вырвался вздох облегчения, когда они увидели, что она упала, царапая пальцами каменные плиты Мостовой улицы, спускающейся к Висле. Потом они хотели вернуть ее к жизни, чтобы убить более обстоятельно, более хладнокровно. Они проклинали тех, кто своей поспешностью испортил долгую и успешную охоту.

Молодые люди этого еще не знали. В тот день, когда Ганка не явилась в условленное место, Яцек принес в кармане куртки пистолет, небрежно положил его на стол и сказал:

— Нате, радуйтесь, я уже нарадовался. Этот скот держал его в смазке, в бочке со смазкой. Он весь был в каком-то жире, ствол забит. Завернут в десять бумаг и тряпок. Видно, лет на двадцать законсервировали. Это собственность моего хозяина, члена АК. Я подумал — зачем оружию пропадать? Спер у него — и дело с концом. Такой штуки каждый испугается.

Пистолет был замечательный, вороненой стали, без малейшего изъяна, классической формы, напоминающий породистое животное. Не слишком тяжелый, рукоятка — удобная, с эбонитовыми накладками и продолговатыми углублениями. Курок легко отводился назад большим пальцем. При нажиме на спусковой крючок курок бил с сухим, металлическим стуком, какой издает хорошая сталь при ударе. Без труда можно было представить себе грохот выстрела и рывок пистолета назад и вверх. Конструктор снабдил его падежным предохранителем, и, несмотря на всю сложность устройства, он был прост в разборке. Плоский, без больших выступов, он обладал еще и тем достоинством, что, заткнутый за пояс, плотно прилегал к телу и был незаметен под одеждой. Калибр — девять миллиметров, следовательно, патроны достать просто, у всех немецких пистолетов калибр тот же самый: у парабеллума, пятнадцатизарядного ФН, «вальтера», который носят летчики, у автомата МП, который положен командирам пехотных подразделений. Девятимиллиметровые патроны годились для автоматов «бергман», «суоми», даже английского «стена». О «висе» немцы с одобрением писали в специальных журналах задолго до войны. В польской армии «висы» были введены только в тридцать девятом году. Конструкция пистолета представляла собой военную тайну.

И вот один из этих пистолетов уцелел, не попал в тридцать девятом году в груду сабель и винтовок, растущую под пытливым взглядом немецких солдат; он лежал на столе, отливая матовой чернью в свете карбидной лампы, и, казалось, просил, чтобы из его тонкого, вытянутого вперед ствола поскорей выпустили пулю.

Стах встал, подошел к столу, обхватил пальцами рукоятку пистолета — бережно, как скрипач шейку бесценного страдивариуса, поднял оружие и поднес к губам. Это не вызвало насмешек.

Может быть, в этот самый час Ганка, умирая в тюремной больнице, говорила сострадательно склонившейся над ней узнице: «Я жила для людей и для них умираю».

XVI

На окраине есть площадь по названию Будляк. Там царят первозданные тишина и покой, какие бывают на заброшенных рынках, вымощенных щербатым булыжником, с водопроводной колонкой с фантастически изогнутой рукоятью. Тишина наступила с тех пор, как там ликвидировали овощной рынок. Возы на рессорах, груженные зеленью, а в день поминовения усопших — пестрой пеной цветов, проезжают теперь мимо по Гурчевской, через Лешно к Желязной Браме. Старые замшелые каменья, ветхие заборы, пыльные каштаны скучают в одиночестве на пустом четырехугольнике площади.

Люди, спешащие на работу, взглядывали краем глаза, как испуганные лошади, на труп мужчины в габардиновом пальто.

Жандарм, охранявший труп вместе с двумя полицейскими, покрикивал на прохожих. Люди пробегали мимо, унося в памяти картину: мертвое тело, лежащее словно куча тряпья, голова, прикрытая обрывком бумаги.

Его убили рано утром, когда из трамвайного парка выходили первые вагоны, быстро и легко проносясь по безлюдным улицам…

На Будляк вышло трое. Их шаги гулко отдавались на пустынной площади. Под каштанами они пошли медленнее и замолчали.

— Почему вы идете так медленно? Мы опоздаем, — сказал мужчина в габардиновом пальто.

— Ну, у нас еще есть время, — отозвался старший из его спутников. Он старался говорить как можно естественнее, и поэтому слова прозвучали фальшиво. Он испугался звука собственного голоса, стал откашливаться.

— Минуточку, шнурок развязался, — сказал младший.

Он наклонился, поставил ногу на край тротуара. Двое других остановились, вынули папиросы. Человек в габардиновом пальто стоял спиной к тому, который завязывал шнурок. Он хотел закурить и очень удивился, когда его спутник, вместо того чтобы дать ему огонь, обхватил его и с медвежьей силой прижал к себе. Человек в пальто все понял и облился потом.

Парень, поправлявший шнурок, выпрямился стремительно, как пружина, и с размаху ударил.

Они забрали оружие и документы, после чего старший прошипел:

— Уходи, не оглядывайся, за углом встретимся.

Они ехали трамваем в сторону предместья, потом молча шли по улице.

До вечера отсиживались они на квартире у верного человека. Медленно грызли и с трудом глотали хлеб. Старший уговорил молодого выпить стопку самогона. После этого молодой заснул на диване, над которым висела полотняная дорожка с вышитой надписью: «Спокойной ночи».

Старший сидел и мысленно восстанавливал все звенья предательства, припоминал адреса людей, которых знал или мог знать убитый. Он тер ладонью лоб и думал, думал, склонившись над столом. Предатели убили Старика, убили Ганку… И вот теперь опять этот мерзавец Ворона… Потом он подумал о молодом человеке, уснувшем на диване. Три дня назад он его спросил: