Артём Драбкин - Я дрался на Т-34. Книга вторая

• Название: Я дрался на Т-34. Книга вторая
• Автор: Артём Драбкин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-26787-3

Две основные причины сделали Т-34, самый массовый танк Великой Отечественной войны, легендарным — уникальность конструкции и те люди, что воевали, гибли и побеждали на этой машине. И если о технической стороне создания, производства и боевого применения знаменитой «тридцатьчетверки» написано множество томов и статей, то о фронтовой жизни и судьбах танковых экипажей известно гораздо меньше. Настоящим прорывом стала книга Артема Драбкина «Я дрался на Т-34» — главный военно-исторический бестселлер 2005 года. У вас в руках его долгожданное продолжение, которое, как и первый том, основано на многочисленных интервью ветеранов-танкистов, прошедших вместе со своими машинами огонь войны. Как и в первой книге, они делятся с читателем солдатской правдой о жизни на фронте, о проведенных боях, о тяжелом ратном труде, о причинах поражений и подлинной цене Великой Победы…

---

Новые танки приходят. Обычно их стараются заполнить опытными экипажами, а прибывших отправляют обратно. А мне не дают! Раз прибыло пополнение, второй раз — мне не дали. Обидно! Стыдно перед друзьями, товарищами! Я же не виновен! Вот так в течение двух недель примерно. Меня назначили офицером связи. Пакет отвезти в штаб армии, фронта. Хоть и был под подозрением, но не под таким, чтобы совсем не доверяли. И на лошадке скакал, и на мотоцикле, как придется. Как-то, помню, вез пакет, произошел обстрел. И вот на поляночке две девчонки из медсанбата. Ревут страшно. Я подхожу. Они: «Как вам не стыдно! Уйдите!» Одной из них осколок попал в ляжку, в мягкое место. Ничего страшного нет, только мякоть задета. «Что за шутки?! Вы где находитесь? Забыли, что ли?!» Поднял юбчоночку, перевязал.

Потом, когда это место, где нас расстреляли, освободили, осмотрели танки, нашли погибших, тогда дали мне танк.

Кстати, кроме вот этого эпизода мне еще только раз приходилось применять личное оружие. Летом 1944 года мы шли рейдом по тылам немцев. Дорога проходила мимо небольшого сарайчика. Смотрю, немец из леска бежит к этому сарайчику. Думаю: «Как выскочит из-за него, я его и скошу». Проехал уже этот сарайчик, а он и не думал выскакивать. Какое-то сработало подсознание, что он может быть на танке. Достал наган, приоткрыл люк, а он уже на танк вспрыгнул. Мне ничего не оставалось, как застрелить его.

Последний бой я принял под населенным пунктом Освея 10 июля 1944 года. Немца мы гнали здорово. По данным разведки получалось, что они снимаются с позиций и отходят, чтобы не дать им отвести тяжелое вооружение, требовалось оседлать мост через реку. Батальону было приказано прорваться к мосту и держать его до подхода наших войск, которым оставалось пройти километров пятнадцать. Шли прямо через лес, давя танками деревья. На шоссе вырвались перед самым мостом. Оно было забито повозками, телегами, машинами. Давить! Что интересно: бежит немец от танка, потом повернется посмотреть и замирает, стоит как вкопанный, не соображает. Когда его танк накрывает, тогда он уже трепыхается… Короче говоря, танки были все в крови. Подъехали к мосту. Тут немцы спохватились. Смотрим, один снаряд разорвался, другой. Мы начали взад-вперед ездить. Связь со штабом бригады была потеряна. Смотрим, один танк загорелся, другой танк загорелся, третий танк. У нас был уголовник — бандит из бандитов. Начальник Смерша мне рассказывал, что этот Володька Сомов сидел за разбой и бандитизм, несколько раз пытался бежать. В училище, потом и на фронт он попал прямо из тюрьмы. Был командиром танка, мы с ним подружились — отличный парень. Помню, когда его в партию принимали, он все матерился: «На х… мне это нужно!» — «Володь, брось. Теперь ты завязал». Короче говоря, он как был бандитом, так им и остался. Но у него замечательная черта — неимоверная надежность. Ему было можно доверить все самое сокровенное. Раз просыпаемся, смотрим, нет Володьки. Думаю: «Может, сбежал». Такие случаи бывали, но редко и не в нашей части. Вдруг является. Сидор чем-то набит. Оказывается, на нейтральной полосе была деревушка, куда он сбегал, чтобы чего-нибудь раздобыть съестного.

Такой еще был случай. Бывало, к нам приходили девушки из медсанбата. Сразу появлялся аккордеонист, песни, танцы — пофлиртуешь с этими девчонками, и легче становится. И вот я вернулся из боя, слышу, гармошка играет. Где же мои шерстяные более-менее парадные бриджи? Туда-сюда, посмотрел в рюкзаке — нет. Думаю: «Может быть, по ошибке в другой рюкзак положил?» Все рюкзаки перешуровал. Там это не считалось зазорным — было в порядке вещей. Володька лежит, спит. Проснулся от шума, спрашивает: «Ты чего?» — «Да вот штаны ищу». — «Не ищи, я их пропил». Вот удивительное дело: фронт, стрельба идет, ни одной живой души в округе. Чуть-чуть успокоилось, смотришь, откуда-то дети вылезают, старики, женщины. Начинается мирная жизнь, самогончик появляется. И вот он кому-то спустил мои штаны.

Воевал он, кстати, отлично. Как-то раз действовали в немецком тылу. Немцы в основном по дорогам и по большим населенным пунктам сидели, они в лесах боялись находиться, а мы там хозяйничали. Раз едем по лесу, смотрим, этот Володька с основной просеки свернул вправо и поехал. Без приказа! Думаю: «Ну, все! Не дай бог что случится, расценят как побег к немцам». Могут расформировать часть, отобрать знамя. А это опять новая часть, новые знакомые — для фронтовика хуже быть не может. Через некоторое время слышим взрыв, видим столб дыма. Мы приглушили танки, не знаем, что делать. Что говорить? Командир танка в боевой обстановке сбежал, предал! Вдруг является. Оказывается, он увидел свежие следы гусениц немецкой самоходки, которая прошла по просеке перпендикулярно нам, и рванул за ней. Догнал и расстрелял. Орден Красного Знамени получил.

Так вот в этом нашем последнем бою его танк загорелся. Немцы уже окружают. Он влез на башню, из нагана шесть выстрелов по немцам, последнюю пулю себе. Вот тебе и бандит!

Подбили и мой танк. Осколок брони перебил мне правую руку — она повисла на одной кожице. Кость об кость как заденет… боль страшная. Вот тут я решил стреляться. Мне же 18 лет, а я уже калека. Как с этим жить? Меня спасла сестра. Я когда уходил на фронт, ей был всего годик. Подумал: «Вырастет, ей будут говорить, что у нее был брат… Нет, застрелиться я успею, в конце концов, надо посмотреть, как оно будет», — отбросил наган. Надо сказать, к лету 44-го я уже был старожилом в бригаде. Из тех, кто в 43-м начинал, никого, по сути, и не осталось. Начальство ко мне относилось хорошо, поэтому, когда меня ранило, мне выделили танк, чтобы отвезти меня в медсанбат. Во время боя это большое дело! На этот танк положили, и он через лес, ломая все кусты и деревья, повез меня в тыл… Госпиталь — палатка, метров на сто длиной. В ней громадный стол. С одной стороны на носилках санитары вносят раненого, кладут на этот стол. Хирург стоит, фартук в крови, и только чикает. Сделал операцию, перевязали и с другого конца стола положили на носилки и унесли… Вот так для меня война закончилась.

— Какое было отношение к противнику?

— В нас воспитывали ненависть. Я недавно был в Германии… Если бы тогда узнали, что я буду с ними чаи распивать да в кафе и ресторанах сидеть, честное слово, убили бы. Вначале я думал, что рассказы про их зверства — это просто агитация. Что такое война? Это кто кого первым убьет. А для того чтобы убить, надо очень сильно ненавидеть. А ненависть надо воспитать. Потом в одном селе мы наткнулись на кирпичный сарай. Дверь его была подперта снаружи бревнами, крыша сгорела и провалилась внутрь. Мы туда заглянули, а там несколько десятков обугленных скелетов. Кроме того, повешенных тоже регулярно видели. Тут уже стало понятно, что это не только пропаганда…

Но конечно, с немцами воевать — это не с девочками плясать. Настоящие вояки были! Заставляли уважать себя. В бою старались уничтожить их как можно больше, а после боя… Вот ведут пленных, а у нас, может, и друзья только что погибли, а все равно кто махорочки им даст, кто сухарик вытащит. Я помню, наши танки в лесу остановились, а по просеке вели большую колонну немцев. Им организовали привал. Дошло до того, что раскурочили НЗ и угощали немцев. Одному я отдал пачку папирос «Казбек» и два хороших вкусных сухаря. Потом смотрю, этот немец что-то заерзал и достает из кармашка маленький пистолетик и патроны. Отдает мне. Я, чудак, расхвастался. Комбат увидел: «Шишкин, подари мне». А отнимать трофейное нельзя было, никто не имел права. Но как ты не подаришь комбату? Вот до сих пор жалею…

До той станицы, откуда меня призывали, немцы не дошли, но пленных через нее гнали часто. Бабушка моя потом рассказывала, что выходила вся станица (а в станице было три (!) церкви). Совали немцам кто картошку, кто молоко. Моя бабушка дала немцу краюху хлеба, а наш конвоир заметил и прикладом ей в бок. До самой смерти все у нее бок болел. Наверное, ребро сломал. Когда она мне потом рассказывала, я говорю: «Бабушка, ну как же так?! У тебя трое сыновей погибли! Может быть, вот этот, кому ты сунула хлеб, их и убил?!» — «Не знаю… может, и наших пленных там ведут, там тоже матери есть».

Какое сейчас отношение к немцам? Самое радушное. Я с уважением к ним отношусь.

— Как выстраивались взаимоотношения в экипаже?

— Взаимоотношения были братскими. В землянке офицера сержанты могли спокойно разыграть командира. Смеялись все, но стоит только офицеру встать, сказать: «Все! Хватит!» — смех прекращался. Все прекрасно понимали, что он офицер. То есть, с одной стороны, полное доверие, с другой, понимание, кто главный.

Питались и солдаты, и офицеры из одного котла. Питание было хорошим, всего было вдоволь. Нам, офицерам, еще полагался доппаек, в котором были рыбные консервы, галеты, папиросы «Казбек», сливочное масло, сахар, печенье. Но чтобы офицер это один съел, боже упаси! Все на всех! И не было такого, чтобы офицер лег спать, не позаботившись о своем экипаже. Иной раз приезжаешь после боя, усталый, как черт. Бой — это же дикое напряжение, и физическое, и нервное. Хочется плюхнуться хоть в лужу какую-нибудь, только чтобы тебя никто не трогал. Но ты не можешь лечь, не побеспокоившись, чтобы был экипаж устроен. Орешь на них, заставляешь обустроить себе логово. Зимой, например, елок нарубить или соломы натащить. И только когда убедишься, что они не замерзнут, тогда сам идешь спать. Это святая святых!