Владимир Монастырев - Искатель. 1974. Выпуск №6

• Название: Искатель. 1974. Выпуск №6
• Автор: Владимир Монастырев
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1974

На 1-й и 4-й стр. обложки — рисунок Н. ГРИШИНА.

На 2-й стр. обложки — рисунок Ю. МАКАРОВА к повести В. Монастырева «Забытые тропы».

На 3-й стр. обложки — рисунок В. ЛУКЬЯНЦА к рассказу Стенли Вейнбаума «Марсианская одиссея».

---

Забрались в «газик» и поехали. Через реку по деревянному мосту, к верхнему селению и сквозь него по узким горбатым улочкам, мимо старых, сложенных из темного камня домов и стен, мимо башен, которые возвышались над этими домами и стенами. В одном месте машина прошла под каменной аркой, служившей основанием для башни, в другом едва протиснулась в кривом переулке. Рядом, вокруг было материализованное средневековье, его можно было и видеть и осязать, в него можно было войти.

И в самом деле, навстречу машине из-за поворота вышли два массивных вола. Черные, с белыми пятнами на широкой груди, они неспешно переставляли ноги, таща сани с хворостом. Рядом с санями шел старик, обутый в мягкие ичиги и в шерстяные носки. Разминулись с трудом.

— Летом на санях? — удивился Андрей Аверьянович.

— На крутых склонах колесо бесполезно, — ответил Николоз. — Наш район до тридцать седьмого года вообще не знал колеса: колесной дороги к нам не было… Возьми влево, — подсказал он сидевшему за рулем Фидо, — и останови возле разрушенной башни.

Машина остановилась, и пассажиры вышли. Это был последний дом селения и последняя башня — дальше дорога шла через перегороженные плетнями огороды и поля и поднималась в горы. Башня стояла на отшибе, сама по себе, и была наполовину разрушена — будто кто-то огромным мечом рассек ее наискось от вершины до нижнего окна-бойницы, так что открылось внутреннее строение. Было в ней три этажа, из нижнего в верхний можно было попасть через люк по приставной лестнице: влез и втащил за собой лестницу. Выдерживая осаду, укрываясь от врагов, тут жили неделями. Отстреливались через окна-бойницы, с тоской глядели на окрестные горы, на крыши родного селения. Нет, неуютно и тревожно жилось тут людям в средние века. Да и не только в средние. В семидесятые годы прошлого столетия войска царского наместника на Кавказе пришли сюда, чтобы покарать горцев за неповиновение. Башни вновь превратились в крепости. Войска наместника сожгли, разрушили несколько селений, взорвали десяток башен, но сломить вольнолюбивый дух горцев не смогли…

— Пойдемте, я покажу, где это было, — прервал размышления Андрея Аверьяновича следователь.

Андрей Аверьянович огляделся. До разрушенной башни отсюда было метров полтораста, слева плетень, справа плетень, под ногами глубокие колеи, продавленные санями, вытоптанные волами.

— Алмацкир говорит, что оставил Давида возле его дома, а нашел убитого здесь. Зачем он сюда пришел? — спросил Андрей Аверьянович.

— Алмацкир не может доказать, что Давид пришел сюда без него. Они вместе сюда пришли, — ответил следователь.

— Зачем?

— Алмацкир отвел Давида подальше от жилья, чтобы не слышно было.

— Но это же противоречит вашей версии, по которой Алмацкир убил приятеля в порыве гнева, не отдавая отчета в том, что делает.

— По моей версии молодого человека ждет мягкое наказание, по вашей ему дадут большой срок, — следователь начинал сердиться. — В конце концов, кто из нас будет защищать, кто обвинять?

— Можно понять ваше раздражение, — ответил Андрей Аверьянович, — но это не проясняет дела. Версии у меня нет, а сомнения есть, и лучше будет, если я их выскажу вам сейчас, до судебного следствия.

— Вы правы, — согласился следователь, — извините.

— Странное это дело, — сказал Андрей Аверьянович, оглядываясь вокруг. — Вы меня тоже извините. Все свои сомнения я изложу в заявлении, которое полагаю необходимым сделать до суда, но, высказывая их вам, надеюсь, что некоторые из них вы рассеете, и не станет нужды фиксировать их на бумаге. Ну вот, например, почему избрали такую меру пресечения — арест Алмацкира?

— Вам сложно разобраться и дело кажется странным потому, что вы не знаете местного колорита, — следователь улыбнулся не без снисходительности: — У Давида есть родственники, и если бы мы не изолировали Алмацкира, всякое могло случиться.

— Но Васо и Фидо утверждали, что с кровной местью у вас покончено.

— В основном да, но в горах всякое бывает. Милиции и прокуратуре видней: бывают еще отдельные случаи, когда за кровь мстят кровью.

— И эта Цеури не выходит у меня из головы. Ее кто-то явно запугал.

— Не исключено. И это могли сделать родственники. Вот вы не хотите верить, что Давида убил Алмацкир, а они поверили.

У Андрея Аверьяновича складывалось убеждение, что следователь Чиквани и сам не очень уверен в том, что Давида убил Алмацкир, но сейчас он усомнился — а так ли это? Твердо и без колебаний стоял тот на своем, и, надо сказать, ссылки его на особенности быта и местный колорит, видимо, имели под собой основание. Однако всех недоумений этими ссылками не разрешить. Разрабатывалась одна-единственная версия, не было попыток взглянуть на случившееся с иной точки зрения, пойти не от Алмацкира, а от Давида — о нем, о его окружении почти ничего не известно. Может быть, и эта однолинейность тоже от местного колорита?..

Дом Николоза Цихели примыкал к хорошо сохранившейся башне. Внутри было просторно; в комнатах стояло только самое необходимое: стол, стулья местной работы, с резным орнаментом, буфет в столовой, круглый стол, скамьи с высокими спинками в гостиной. Здесь же на одной стене висели охотничье ружье, кинжал в богатых ножнах, оправленный в серебро, и на серебряной цепочке рог. На другой стене — раскрашенные фотографические портреты: усатый горец в круглой сванке и в черкеске и женщина с красивым строгим лицом в темной одежде.

— Родители, — пояснил Николоз, — остались маленькие фотографии, мне их увеличили и раскрасили.

Обед подавала молодая, еще угловатая, чем-то напоминавшая Цеури, только без веснушек на лице, девушка. Она стеснялась, заливалась румянцем и отворачивалась, когда Андрей Аверьянович бросал на нее взгляд.

— Племянница, — улыбнулся Николоз, когда она вышла, — ученица. Из селения еще никуда не выезжала. Я живу бобылем, сам себе лепешки пеку, а сегодня пригласил ее на помощь. Еле уговорил… А вообще женщины у нас бойкие, чадры не носили, хотя место свое в доме знали…

— А это правда, что у вас новорожденных девочек убивали? — спросил Андрей Аверьянович.

— Правда, — ответил Николоз, — что было, то было, из песни, как говорят у русских, слова не выкинешь.

— Чем же вызвана была такая жестокая мера?

— Жизнь в горах и сейчас сурова, а полтораста лет назад наши предки буквально боролись за существование. Жен умыкали у соседей, за перевалами. Выгоднее было украсть, чем растить много лет. А потом добыть жену — испытание для молодого горца. Робкий и неспособный не заслуживал продолжения рода.

— Давно же это было, — сказал Фидо, — а теперь у нас девочке радуются так же, как и мальчику.

Вошла племянница Николоза, бросила на гостей взгляд горячих, длинного разреза глаз. И при виде этой девушки отлегло у Андрея Аверьяновича от души, и он испытал радость, что живет на свете вот эта красивая племянница Николоза, что родилась она в доброе время, а не сто пятьдесят лет назад.

Обед затянулся; не было разносолов, но были вкуснейшие хачапури, мясо с острым соусом и несколько видов съедобной травы, которую, глядя на хозяев, Андрей Аверьянович уничтожал в большом количестве.

Стемнело. Гости и хозяин вышли на широкую и длинную, во весь фасад, террасу. Над темными силуэтами близких гор в эмалево-синем небе разгорались звезды. И стояла над селением удивительная тишина.

Николоз принес из спальни музыкальный инструмент, похожий на мандолину с длинным грифом.

— Вот спасибо, что догадался, — сказал Васо, — а я только что хотел просить тебя спеть свои баллады. Это чунир, — пояснил он, — наш сванский музыкальный инструмент. Николоз его сделал сам, он у нас на все руки мастер.

Николоз подтянул струны, устроил чунир поудобнее на коленях и тихо тронул струны. И запел низким голосом. Андрей Аверьянович знал, что местный язык отличается от грузинского, но не думал, что это отличие так значительно: он понимал только отдельные слова и никак не мог уловить содержание. Васо пришел на помощь, Наклонясь к нему, пояснил:

— Это баллада о наших альпинистах, погибших на Памире. О долге, дружбе и чести…

Андрей Аверьянович не отрывал взгляда от певца. Лицо его было сейчас сурово и неподвижно — только губы двигались, жили. Голос вел однообразную мелодию, то повышаясь, то переходя на шепот. И не в мелодии было дело, а в той внутренней силе, с какой рассказывал свою балладу певец. Прошло немного времени, Андрей Аверьянович по-прежнему не смог бы перевести, пересказать эту песню, но уже понимал ее, и ему не требовалось перевода и пояснений. Он уже сопереживал с певцом, чувствовал леденящий холод заоблачных вершин, видел и слышал голоса людей, которые погибали, но не сдавались, боролись до конца и умирали непобежденными…

Баллада кончилась, чунир умолк. Андрей Аверьянович взглянул на Васо, на Фидо и прочел на их лицах следы волнения, какое испытал только что сам.