Юлиан Семенов - Экспансия — I

• Название: Экспансия — I
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: Исторические приключения

Действие нового романа заслуженного деятеля искусств, лауреата Государственной премии РСФСР писателя Юлиана Семенова развертывается в конце 40-х годов, когда начал оформляться союз нацистских преступников СД и гестапо с ЦРУ. Автор рассказывает о пребывании главного героя книги Максима Максимовича Исаева (Штирлица) во франкистской Испании.

---

То же он заявил и британским военным юристам; присутствовавший на первом допросе чиновник министерства иностранных дел послал в Лондон шифротелеграмму, в которой сообщал, что Геринг «не похож на поверженного врага и полон решимости использовать Нюрнбергский процесс как место, где он сможет пропагандировать нацистские идеи».

И лишь после этих встреч, после того, как врачи и охранники собрали досье на каждый час, не то что день, проведенный Герингом в тюрьме, лишь после того, как это досье было изучено психиатрами, криминалистами, социологами, Уильям Донован, шеф распущенного к этому времени ОСС, новый заместитель главного обвинителя от США, вызвал Геринга на допрос — один на один.

— Меня зовут Уильям Донован, — представился он, — воинское звание генерал, я заместитель главного обвинителя от Соединенных Штатов.

— Да, я знаю об этом.

— Я намерен предложить вам кофе. Вы позволяете себе кофе?

— Да, позволяю.

— Это не реанимирует вашу пагубную страсть к кокаину? Все же кофе — какой-никакой, а наркотик.

— Вы пользуетесь необъективной информацией. Я никогда не употреблял наркотики.

— Это информация, почерпнутая мной из истории болезни, которую вели врачи, прикомандированные к вам и вашей семье. Все они были членами партии и ветеранами СС. Неужели вы не верите членам партии и ветеранам СС?

Геринг улыбнулся:

— Но ведь фюрер поверил мерзавцам из партии и СС, когда те устроили заговор против меня. Он был так доверчив... А вот я не верю тем, кто записывал в мою историю болезни гнусности, чтобы потом давать против меня показания победителям. Форма торга, вполне распространенное явление в мировой истории, лишнее свидетельство человеческого несовершенства, которое может исправить лишь сильное государство, требующее от личности максимального выявления здорового начала, а не низменного...

— Мы придерживаемся на этот счет иной точки зрения.

— История нас рассудит.

— Уже рассудила.

— О, нет! Главный суд истории впереди, поверьте моему слову.

— С вашим участием? — усмехнулся Донован.

— Нет. Мы с вами прекрасно знаем, кого я имею в виду.

— Вот поэтому я и хочу с вами поговорить откровенно.

— Не жду ничего хорошего от откровенного разговора заключенного и обвинителя.

— Не торопитесь быть столь категоричным. Вы же политик. Где ваша выдержка?

— Порою для политика значительно важнее твердость, чем выдержка, как предтеча безвольного компромисса.

— Я должен вас понять так, что вы не заинтересованы в продолжении разговора? Это не допрос, повторяю. Вы вправе отказаться от разговора, я пригласил вас именно для разговора.

— Естественно предположить, что ваши сотрудники фиксируют каждое слово, произнесённое здесь?

— Нет. Я попросил, чтобы наш разговор не записывали.

— Вы обратились с такой просьбой, как заместитель обвинителя или же как начальник американской разведки?

— У вас прекрасная осведомленность, поздравляю. Думаю, это облегчит нашу беседу.

— Хотите внести какие-то предложения?

— Я бы не советовал вам переходить границы, Геринг. Это не в ваших интересах. Вы преподали человечеству целый ряд уроков, в частности, вы довольно тщательно разработали методы закрытых процессов, когда подсудимые лишались права общения с миром, их слова были обращены в пустоту. Я несколько раз смотрел фильм, снятый вашими кинематографистами о процессе над участниками покушения на Гитлера... Мы пытались найти те пленки, в которых несчастные говорили о том, отчего они решились на такой подвиг, но, увы, все было уничтожено вами.

— У вас есть документ с моей подписью, в котором я приказывал изымать какие-то части этого фильма?

— Свидетели покажут. Опять-таки вы научили мир, как надо работать со свидетелями в нужном направлении...

— Вы говорите не как солдат, но как инквизитор.

— А кого вы себе напоминали, когда шантажировали Димитрова и Торглера, зная, кто именно поджег рейхстаг? Солдата? Или Великого инквизитора? Кого вы себе напоминали, когда приказывали сжигать в печах миллионы евреев? Когда благословляли убийство тридцати миллионов славян? Когда приказывали расстреливать наших пленных летчиков?

— Покажите мою подпись под этими приказами, — повторил Геринг, ощущая жжение в груди и тяжелую боль в висках.

— Есть и подписи, есть показания Кейтеля и Розенберга...

— Кейтель — половая тряпка. Он никогда не имел своего мнения, его справедливо называли «лакейтелем». А Розенберг, этот истерик, готов на все, лишь бы выгородить себя, он всегда был мелким честолюбцем, он выпрашивал у Гитлера министерскую должность и плакал, когда Риббентропа сделали ответственным за внешнюю политику, а не его. Хороших же вы нашли свидетелей... Я разобью их в пух и прах...

— Во-первых, — заметил Донован, набычившись, — эти наши свидетели являлись членами вашей партии, во-вторых, именно они стояли на трибунах рядом с вами и фюрером, и, в-третьих, они выполняли ваши приказы, а не вы — их. Послушали б вы, какие показания дает о вас Бальдур фон Ширах, вождь гитлерюгенда, а ведь вы всегда говорили о нем как об искрометном таланте, идейном борце и надежде рейха.

— Так ведь он был гомосексуалистом! Гиммлер, слава богу, не знал об этом, иначе бы красавцу не поздоровилось... Они очень слабы — в моральном плане — эти несчастные, он может сказать все, что угодно...

— Значит, вы возглавляли группу педерастов, лакеев и честолюбивых истериков? Если добавить сюда Гесса, то и безумцев? Кто же правил Германией?

Геринг понял, что Донован послал его в нокдаун; он ничего не мог поделать с лицом — он чувствовал, как к щекам прилила кровь; значит, набухнут жилы у висков, это ужасно выглядит. Геббельс лично цензурировал фильмы, снятые во время выступлений Геринга и вырезал те куски, когда приливала кровь и набухали жилы: неэстетично; ближайший соратник фюрера должен быть красивым, молодым и притягательным для широких масс.

— Что вы от меня хотите?

— Вот этого я и ждал, — усмехнулся Донован. — Я рад, что вы, наконец, задали тот вопрос, ради которого я вас вызвал. Собственно, дело, которое я намерен с вами обсудить, сводится к следующему: либо вы помогаете мне, то есть обвинению Соединенных Штатов, и мы с вами разрабатываем форму совместного сценария Нюрнбергского процесса, либо вы отказываетесь мне помочь, и в таком случае, я начинаю думать о своих последующих шагах...

— Как обвинителя? Или как шефа разведки, который может сообщить прессе о моей внезапной смерти перед началом процесса?

— Ну, зачем же так резко, — ответил Донован. — Это Гиммлер — с вашей санкции — пошел бы на такой шаг. Мне — трудно, я лицо подотчетное, масса инстанций имеет право вмешаться в мою работу, назначить расследование — в Сенате или Конгрессе, при публике и представителях прессы... Впрочем, ваша идея заслуживает того, чтобы над нею подумать — в плане, конечно же, оценки тех моральных принципов, которыми ваша система руководствовалась в каждодневной жизни... Как же точно писал о ней Карл фон Осецки, не устаю поражаться его дару провидения...

— Кто это?

— Вы действительно не знаете это имя?

— Нет.

— Лауреат Нобелевской премии, он был журналистом, выступал в прессе против вашей доктрины... Его заморозили в концлагере...

— Он заболел в лагере, вы хотите сказать.

— Нет, его намеренно обливали холодной водой, предварительно раздев донага...

— Какое варварство... Никто не гарантирован от проникновения в государственные учреждения садистов...

— Нет, его замораживали вполне нормальные люди. Они выполняли приказ.

— Чей?

— Вышестоящего начальника.

— Вот он и был садистом. Явное отклонение от нормы... Наказание за противоправительственную агитацию — да, это по закону, но мучить людей никому не разрешалось.

— А убивать? Или душить газом?

— Докажите. У вас есть мои подписи?

— Да. У нас есть тексты ваших выступлений по поводу уничтожения евреев.

— Неправда! Я никогда не выступал за их уничтожение. Я настаивал на их устранении из общественной жизни, на эмиграции, но не на уничтожении. Я не был согласен с фюрером в этом вопросе.

— Вы выступили против него на партайтаге? На заседании в имперской канцелярии?

— Нет, я говорил об этом с глазу на глаз. Мы жили в авторитарном государстве, я присягнул на верность фюреру, следовательно, я не мог выступать против него, это акт неповиновения, а закон карает неповиновение верховному главнокомандующему.

— Он стал верховным главнокомандующим во время войны. Ночь «хрустальных ножей» вы провели до войны.

Геринг почувствовал себя маленьким, словно бы вжатым в металлический стул, укрепленный посреди комнаты; сказал устало:

— Излагайте ваше предложение, генерал.