Поппи Брайт - Потерянные Души

• Название: Потерянные Души
• Автор: Поппи Брайт
• Издательство: АСТ
• Жанр: Детективная фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-013038-4

…Они бродят по улицам современных городов.

…Они тусуются по продвинутым рок-клубам.

Вы слушаете, КАК они играют, КАК говорят, КАК смеются.

Вы не поймете – КТО ОНИ ТАКИЕ. Не поймете, пока не станет слишком поздно. Пока поцелуй ВАМПИРА – ночного хищника – не станет последним, что вы почувствовали в жизни.

…Они знают: человеческая душа – просто игрушка для того, кто превратил умение убивать в высокое искусство.

Они потеряли ВСЕ – все, кроме умения не просто отнять у вас жизнь, но сделать это СТИЛЬНО!..

---

Никто выключил лампу, и отражение в стекле пропало – осталась только холодная ночь. Он лег на кровать и стал смотреть на планеты и звезды, мерцавшие у него на потолке за слоями черной рыбацкой сети, которую он там повесил. Он сам разрисовал потолок светящейся краской: кольца Сатурна какие-то кривобокие, созвездия все перепутаны.

Он чувствовал, как сгущается темнота и подступает к нему совсем близко; она не хотела его напугать, разве что показать свою силу. Его комната в темноте казалась не то чтобы чужой… просто он никогда не знал точно, что в ней есть. Сигареты. Цветы с кладбища и эта странная кость – его приятель индеец-сиу так и не раскололся, откуда она взялась. Книги, большинство из которых украдены с пыльных полок магазинчика уцененных товаров. Ужастики, тонкие томики со стихами. Дилан Томас, конечно же, и другие. «Обернись в сторону дома. Ангел». На обложке: камень, сухой лист, закрытая дверь и каменный ангел с дебильным застывшим лицом. Лилия, выпавшая из руки ангела, умерла в камне. Пыль. Старые чучела зверюшек. Глиняный скелет, который его друг Лейн привез из Мексики, со Дня Мертвых: глаза – красные бусинки, ребра присыпаны блестками. Все эти вещи, все рисунки карандашом, развешенные на стенах, все вырезки из музыкальных журналов и секретные записи у него в блокнотах – все это прячется в темноте и имеет над ним какую-то странную власть. Плетет для него паутину.

Он укрыл ноги одеялом. Потрогал свои выпирающие ребра и тазовые кости – ему нравилось, что он такой худой. А потом дверь открылась, и яркий свет из коридора ворвался в его темную комнату. Он поспешно убрал руки и натянул одеяло до самого подбородка.

– Джейсон? Ты уже спишь? Еще только девять. Много спать вредно.

Это закупоривает каналы, – подумал он.

В комнату вошли родичи, и странная паутина власти разорвалась – только обрывки нитей скользнули по его лицу. Мать, которая только-только вернулась со своего семинара по целительным кристаллам в Центре искусств, была явно перевозбуждена: глаза горят, щеки пылают румянцем. А отец, маячивший у нее за спиной, был просто доволен, что он наконец доехал до дома.

– Ты домашнее задание сделал? – спросила мать. – Мне бы очень не хотелось, чтобы ты преспокойно ложился спать, да еще так рано, если ты не доделал домашнее задание. Ты знаешь, нас с папой совсем не обрадовали твои оценки за прошлую четверть. Тем более что ты такой умный мальчик… и получил тройку по алгебре!

Никто взглянул на учебники, сваленные в кучу на полу у шкафа. Там была одна книжка в обложке тошнотворно бирюзового цвета. И еще одна – ярко-оранжевая. Чтобы не было так противно, он прикрыл их черной футболкой. Ему вдруг пришло в голову, что если сложить их все в аккуратную стопку, то можно построить алтарь.

– Джейсон, нам надо поговорить. – Мать прошла через комнату и присела на корточки у кровати. На ней был пестрый двухцветный свитер из мягкой шерсти, розовый с голубым. Как завороженный Никто наблюдал, как мать – а она была в светлых кремовых брюках – опустила одно колено на ковер, прямо на пятно пепла. Он приподнял голову и проверил одеяло; все нормально, он укрыт вполне прилично. Ему показалось, что его тазовые кости слегка выпирают под одеялом.

– Сегодня мой круг медитировал с розовыми кристаллами, – сказала мать. – Я думала о тебе. Я хочу, чтобы ты полностью состоялся как личность, и не хочу тебе в этом мешать или как-то тебя подавлять. И еще я хочу, чтобы ты раскрыл весь свой потенциал. – Она умолкла, взглянула на отца, маячившего в дверях, а потом выдала главное откровение: – Можешь проколоть ухо, если ты все еще этого хочешь. Мы сходим с тобой в салон, либо отец, либо я.

Никто повернул голову, чтобы мать не, заметила две маленькие дырочки у него в левом ухе, которые он проколол себе сам как-то в школе чертежной кнопкой и продезинфицировал водкой. В ювелирном салоне на бульваре прокалывали уши всем желающим, но «детям до восемнадцати» – только с разрешения родителей, и уж тем более – мальчикам во всем черном, которые выглядят младше своих пятнадцати и подделывают подписи на записках якобы от родителей. И неудивительно, что отец так распсиховался. Это было уже предельное унижение: сын хочет носить сережки!

– Подожди-ка. А это еще что за хрень? – Отец в два шага пересек комнату и выудил из-под стола бутылку «Johnnie Walker». Последние нити оборванной паутины мягко прошелестели по лицу Никто и растворились в воздухе. По комнате разлился призрачный запах ладана. – Молодой человек, я бы хотел, чтобы вы объяснились…

– Подожди, Роджер. – Мать излучала доброжелательность и духовную цельность. – Джейсон совсем неплохой ребенок. Если он пьет, это наш недосмотр. Мы должны посвящать больше времени…

– Ага, уже разбежался. – Никто подумал, что в последнее время отец ему более симпатичен, чем мать. Не то чтобы он так уж сильно любил их обоих, но отец все-таки раздражал его меньше. – И Джейсон уже не ребенок. Ему пятнадцать, и он связался с какими-то панками, которые научили его выпивать и бог знает чему еще. Он красит волосы черной краской, которая пачкает наволочки, а заодно и мои рубашки при стирке. И еще он курит. «Lucky Strikes». – Отец аж скривился от отвращения. Никто взглянул на пачку «Vantages», которая торчала из папиного нагрудного кармана. – Он не носит одежду, которую мы ему покупаем, а если и носит, то предварительно изорвав ее в клочья. А теперь он еще и ворует у нас спиртное. Надо что-то МЕНЯТЬ, иначе…

– Роджер. Мы это обсудим наедине. Ты не волнуйся, Джейсон, никаких неприятностей у тебя не будет. – Мать вышла из комнаты, утащив за coбой отца. Выходя, отец демонстративно хлопнул дверью. С полки у двери упало несколько книг:

Плат, Брэдбери и Уильям Бэрроуз рассыпались по полу в вакханалии бумаги и пыли.

Из коридора донесся отцовский голос:

– Что ты имела в виду: никаких неприятностей у него не будет?! Очень даже будет, я тебе обещаю…

Никто на мгновение закрыл глаза, наблюдая за вихрем искрящихся красных точек под закрытыми веками. Потом он поднялся – кстати, он был абсолютно голым, – потянулся всем телом, тряхнул волосами и помахал руками, чтобы отбрыкнуться от материного прикосновения. Отец забрал с собой хорошее виски, но у Никто было свое – припрятанное в шкафу. Бутылка непонятной забористой гадости под названием «Белая лошадь». Никто заставил своего приятеля Джека купить это виски исключительно из-за названия: Дилан Томас выпил свои последние восемнадцать стаканов виски в нью-йоркском баре, который назывался «Белая лошадь».

Никто лежал в темноте и потихонечку отпивал из бутылки, глядя на звезды на потолке. Через какое-то время созвездия перед глазами поплыли и закружились. Надо отсюда бежать, – подумал он перед самым рассветом, и призраки всех американских детей из семей среднего класса, в свое время сбежавших из дома, спасаясь от самодовольного благополучия, застоя, и скуки, и тихой смерти «в кругу семьи», встали у него перед глазами, шепча слова одобрения.

На следующий день на уроке английской литературы они обсуждали «Повелителя мух». Миссис Маргарет Пиблз в очередной раз умудрилась выдавить из хорошей истории всю ее полудетскую прелесть, всю ее первозданную магию. Никто знал, что половина класса даже не открывала книгу. Впрочем, винить их нельзя: если судить по тому, что рассказывает миссис Пиблз, это лучше вообще не читать. Но ему повезло в том смысле, что он прочел «Повелителя мух» еще три года назад, когда валялся с температурой; и когда он закончил книгу, у него дрожали руки. Эти дикие, совершенно безбашенные мальчишки с просоленной кожей никак не шли у него из головы. Он даже плакал по ним – таким юным, которые постарели так быстро.

Он взглянул на чистую страницу открытой тетради. Ровные розовые и голубые линеечки. Он начал считать их, но сбился. На часах было 09:10. Двадцать минут до конца урока. Голова у него раскалывалась от вчерашнего виски, ужасно хотелось спать. Он принялся рисовать у себя в тетради. Линии и завитки. Набросок лица. Глаз – зеленый, потому что ручка была зеленой. Зуб.

– Джейсон…

За окном, по дороге с той стороны зеленой лужайки, за розовым гранитным указателем, который похож на надгробный камень с вырезанным на нем тигром, скалящим пасть (подарок выпускников 1972 года), просвистел черный фургончик. Дорога за школой была хорошей – прямой и ровной, – и фургончик проехал так быстро, что Никто успел ухватить лишь обрывок песни, которую пели в машине и которую теплый сентябрьский ветерок донес до открытых окон кабинета. Эта была песня Боуи. Кто-то в фургончике пел песню Дэвида Боуи. Голоса были чистыми, громкими и пьяными. Фургончик скрылся из виду, и Никто вдруг подумал, что больше всего на свете ему сейчас хочется оказаться там, в этом фургоне, вместе с этими счастливыми ребятами, которые пьют себе и поют и которым открыта любая дорога.