Л Красин - Письма жене и детям (1917-1926)

• Название: Письма жене и детям (1917-1926)
• Автор: Л Красин
• Жанр: История

---

Но при всем этом Красин не исключал возможности падения большевистской власти; он вновь и вновь возвращался к теме своего возможного бегства из страны. Он был весьма озабочен тем, чтобы обеспечить жене и дочерям заграничный комфорт, а себе — мобильность одинокого человека, в любой момент готового скрыться, эмигрировать или даже переметнуться к новым властям. И делать это он намеревался "со спокойным сердцем, малым багажом и ничем ровно не стесняемый" (18 мая 1919 г.).

Лишь на нсколько месяцев Красин допустил жену и одну из дочерей в Москву в конце 1923 — начале 1924 г., а затем опять отправил их за рубеж. Настаивая на том, чтобы семья жила подальше от России, нарком сообщал жене явно лживые сведения о быте советской верхушки, так сказать, запугивал ее трудностями быта. "У нас такое идиотское устройство, что сами народные комиссары питаются в Кремле в столовой, семьи же их не могут из этой столовой получать еду, и поэтому Воровский (для наглядности называлось имя близкого знакомого — Ю.Ф. и Г.Ч.), например, питается в столовой, Д.М. [Воровская] и Нинка [дочь Воровского] пробавляются неизвестно как и чем" (14 марта 1919 г.).

Отметим, чтоо соображения комфорта семьи и собственной подвижности были не единственными, по которым нарком деожал жену и детей за границей. Так ему проще было решать свои интимные дела, на которые он был падок, когда семья находилась на солидном растоянии. До супруги доходили сведения о его амурных делах, о фактической второй жене Тамаре Владимировне Миклашевской, которая появилась у него в Берлине, о рождении ею дочери Тамары[22]. Красин же весьма неловко клялся своей первой жене в супружеско верности.

В воспоминаниях современников, а также в некоторых исследованиях приводятся сведения, свидетельствующие о том, что позиция Л.Б.Красина по конкретным вопросам внутренней и особенно внешней политики большевистского руководства отличалась, порой весьма существенно, от линии, проводимой Лениным и его непосредственными преемниками. Отмечалось, например, что во время подготовки Генуэзской конференции 1922 г. Красин, в отличие от Чичерина, Литвинова и других, полагал, что Россия должна не только признать старые долги, но и быть готовой компенсировать иностранных инвесторов за их потери: в противном случае новый режим не может ожидать помощи в решении задач хозяйственной реконструкции[23].

По письмам эти разногласия не прослеживаются сколько-нибудь существенно, кроме, пожалуй, истории с концессией, договор о которой Красин подписал с британским предпринимателем Лесли Уркартом, бывшим собственником многих предприятий в России.

Концессия была исключительно выгодна советским властям, но в условиях обострения отношений с Великобританией Ленин поддался очередному импульсу (случайные повороты и истерические вспышки у него причудливо сочетались с трезвым расчетом, особенно в последние годы сознательной деятельности), и по требованию Ленина сначала Политбюро и пленум ЦК РКП(б), а затем Совнарком (6 октября 1922 г.) отказались утвердить концессионный договор.

Красин весьма болезненно реагировал на эти перипетии. В конце сентября он писал жене: "Дела у нас тут настолько серьезно становятся, что я подумываю об уходе с этой работы совсем: слишком велико непонимание руководящих сфер и их неделовитость…". Высказывалось твердое намерение уйти из правительства, если договор с Уркартом будет отклонен.

8 октября эмоции выплеснулись еще более бурно: "Все труды, работа, энергия, талант пропали даром, и небольшое количество ослов и болванов (первое место в ряду этих животных должно было принадлежать вождю большевиков, именно он имелся в виду в первую очередь — Ю.Ф. и Г.Ч.) разрушили всю мою работу с той же легкостью, с какой мальчишка одним ударом разрывет тонкое плетение паука". Красин подумывал не только об отставке, но и вновь о фактической эмиграции. "Планы мои от активной работы отойти, — пишет он жене, — поучить англ[ийский] язык и, может быть, написать кое-что. К весне буду стараться частным лицом попасть в Америку, прочесть там несколько лекций, а дальше уже будет видно, что и где делать. До весны проживем в Лондоне, а там надо будет, вероятно, думать о какой-либо перемене места, так как на вольный заработок в Англии не проживешь…".

Но карьерные соображения возобладали: позже Красин более не упоминал об угрозе своей отставки, которая вроде бы была серьезной за десять-двенадцать дней до этого[24].

Правда, Красин продолжал настаивать на утверждении концессии с Уркартом и даже был единственным, кто осмелился на заседании Совнаркома, вопреки партийной дисциплине, голосовать за нее. За это он был подвергнут грубой критике на XII съезде партии в 1923 г.[25]

Но и эту "пилюлю" Красин молча проглотил. По-видимому, права была Л.В.Красина, утверждавшая, что после истории с уркартовской концессией произошло резкое изменение в отношении ее супруга к советскому режиму, и это отношение уже никогда не было действительно удовлетворительным. "Он стал откровенно скептически относиться к проблеме эффективности крайней социалистической доктрины в таком политически отсталом обшестве, каким была Россия"[26]. К этому следует добавить, что, по существу дела, Красин лишь приблизился, причем только внутренне, в глубокой тайне для окружающих официальных лиц, к тем собственным своим оценкам, которые давались перед Октябрьским переворотом и непосредственно после него.

Письма свидетельствуют, что Красин все более охладевал к советской службе, все более формально относился к своим обязанностям наркома и дипломата. По существу дела, в 1922–1923 гг. Красин вновь стал скептически относиться к возможности построения социализма в России. Этому способствовали изменения в высшем эшелоне партийной власти, рост влияния Сталина, ставшего в апреле 1922 г. генеральным секретарем ЦК. Правда, Красин как-то сообщил, что Сталин поддержал его в конкретном вопросе о монополии внешней торговли, и ни в одном из писем не содержится критики Сталина.

Но совершенно очевидно, что взаимными симпатиями между Красиным и Сталиным отнюдь не пахло. Слишком разными были характеры, ментальность, уровень образованности, жизненные представления при свойственном им обоим прагматизме.

Можно считать достоверной информацию С.Либермана о том, что дочь Красина, находясь в Москве (это было, напомним, в конце 1923 — начале 1924 г., то есть как раз тогда, когда умер Ленин), как-то спросила его: "Как вы думаете, они нас выпустят?" и в ответ на недоуменный жест, понизив голос, продолжила: "Авель Енукидзе говорил нам, что Сталин патологически не переновит папу, а Сталин — хозяин"[27].

Политические наблюдения в корреспонденции Красина с 1923 г. все более уступают место приватным сюжетым, отпускным впечатлениям, семейным взаимоотношениям и т. п. 6 июля 1923 г. он вполне откровенно сообщает: "Отъелся я и выспался за дорогу отлично, загорел и морда у меня выглядит "поперек себя". Настроение хорошее, на все вещи смотрю с точки зрения "наплевать" и так и дальше предполагаю".

Красин, правда, озабочен упреками супруги, до которой доходили сведения о его амурных делах, о фактической второй жене и дочери Тамаре, которой он даже дал свою фамилию. Он весьма неловко клянется в верности жене и трем дочерям, рожденным ею. Возможно, у читателей возникнут иные чувства и мнения по этому поводу, но авторам данной вступительной статьи было просто неловко читать строки, в которых этот государственный деятель и дипломат лжет и заверяет жену в верности, напоминая нашкодившего кота. Мы с удовольствием исключили бы соответствующие фрагменты из переписки, если бы имели право на это, но такие действия означали бы фальсификацию источника.

Хотя в письмах 1923 — начала 1926 г. все еще встречались выражения типа "наша партия", автор все более отчуждался от большевистского руководства, возвращался к позиции стороннего наблюдателя, вновь давал в целом негативную оценку официально проводимого курса. 10 августа 1923 г. он констатировал, что "многое идет через пень-колоду", что "власть имущие (Красин, видно, позабыл, что он сам, будучи наркомом, относился к власть имущим — Ю.Ф. и Г.Ч.) делают, кажется, все возможное, чтобы все шло навыворот и кое-как", лишь выражал надежду, что "Россия, пережившая варягов, монгольское иго и Романовых, несомненно без большого урона переживет и Наркомфина, и стабилизацию рубля, и литвиновскую внешнюю политику". Увы, в этом автор не был прав: урон, причиненный России большевистской политикой, тоталитарной властью, был катастрофическим и продолжает приводить к новым катастрофам через годы после ликвидации коммунистического тоталитарнонго режима.

Пока же Красин все более охладевал к советской службе. Он совершенно равнодушно отнесся к болезни Ленина и, хотя последний был еще жив и формально занимал высший государственный пост, Красин, подобно, видимо, и другим руководящим деятелям, рассуждал о нем, как о покойнике. 17 октября 1923 г. он писал жене, что "со времени Вл[адимира] Ильича не чувствовал себя в такой степени господином положения…"