Ежи Анджеевский - Поездка

• Название: Поездка
• Автор: Ежи Анджеевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01185-1

Ежи Анджеевский (1909—1983) — один из наиболее значительных прозаиков современной Польши. Главная тема его произведений — поиск истинных духовных ценностей в жизни человека. Проза его вызывает споры, побуждает к дискуссиям, но она всегда отмечена глубиной и неоднозначностью философских посылок, новизной художественных решений.

---

Яцек уже дожевал хлеб и колбасу, вытер ладонью рот и движением головы откинул упавшие на лоб волосы.

— Ну как? — спросил Станецкий.

Юноша улыбнулся.

— Отлично.

— Львов по-прежнему вам видится далеким?

Юноша слегка насупился.

— Уже нет, но от этого, — и указал на грудь, — хотелось бы уже избавиться.

— Вы надолго во Львов?

Юноша вызывающе ухмыльнулся.

— А ругать за болтливость не будете?

— Обязательно буду, но за ненужный вопрос. Ну, так что же во Львове?

— Не знаю, там видно будет. Возвращаться в Краков пока нет смысла, замели меня окончательно и вообще…

— Догадываюсь.

— Я мог бы свалить, да жаль все это. — Он снова дотронулся до груди. — Только не смейтесь, пожалуйста, но пока это на мне, пока давит и тянет, я все время думаю: за каждым из них стоит мой товарищ. Многих уже нет в живых.

Они помолчали.

— Да, — заговорил Станецкий, — в такой компании в самом деле опасно ездить.

Однако на этот раз Яцек не уловил насмешки в словах Станецкого.

— Нет, — серьезно ответил он, — даже наоборот.

Солнце все ниже склонялось к горизонту, разливая над полями нежнейший свет, похожий на прозрачный, искрящийся изнутри туман. А львовский поезд так и не появлялся. Ложная тревога еще дважды поднимала людей, и все повторялось сначала: толпа вслепую неслась на перрон, появлялись жандармы, совершалось избиение, затем все успокаивалось. Молодой полицейский теперь работал в другом конце перрона.

Утомление людей возрастало. Солнце почти не грело, и в летних одеждах становилось холодновато. Уж на что Станецкий был закаленным, но и ему на миг стало зябко. Он встал и застегнул плащ.

— Становится прохладно, — сказал он. — А вы, кажется, правы.

— Насчет чего?

— Да, чем дольше мы едем, тем дальше Львов. Во Львове вам надо быть начеку. Опасный город.

— Знаю.

— А сколько вам лет на самом деле?

Яцек покраснел.

— Ну, по крайней мере, меньше, чем вы сказали?

— Немного.

— Девятнадцать?

— Почти.

Наступила пауза. И вдруг Станецкий сказал:

— А знаете, Яцек, я вам завидую.

— Мне? — удивился тот. — Почему?

— Потому что вам девятнадцать лет.

— Мне? — Яцек никак не мог поверить. — Вы хотели бы, чтобы вам было девятнадцать лет?

— Этого я не говорил. Я только сказал, что завидую вам.

— А разве это не одно и то же?

— Разумеется, нет. Я могу завидовать чему-нибудь и при этом не испытывать никаких желаний. Мне, в мои годы, нельзя желать невозможного. Это привилегия молодости.

— Вы так думаете? По-вашему, значит, я хочу невозможного?

Станецкий пожал плечами.

— Не знаю, но скорее всего да.

— Я вовсе не мечтаю о подвигах.

— А это и не требуется. Недосягаемое не всегда обитает на небесах, чаще всего оно рядом. Чтобы пережить разочарование или поражение, мечтателем быть не обязательно.

Яцек задумался.

— Верно. Но можно не смириться.

— С чем?

— С поражением можно не смириться.

— О, да, конечно, можно и не смириться. Я знал одного человека, который из всех шансов упускал только один, а именно — возможность умереть. И тем не менее погиб он в автокатастрофе.

— Это не одно и то же, — возразил Яцек.

Станецкому весь этот разговор надоел.

— Да, вы правы, это не одно и то же, — согласился он.

И смолк, заметив, как девушка, спутница седой пожилой женщины, встала и поспешно направилась прямо к ним. «Этого еще не хватало», — с досадой подумал Станецкий. Как только она подошла ближе, похоже, решительность покинула ее.

— Алинка! — закричала женщина, сидящая возле забора.

Девушка сразу же взяла себя в руки.

— Извините, пожалуйста, но вы, кажется, тоже ждете львовский поезд?

Яцек поднялся с камня и внимательно посмотрел на девушку.

— Тут все ждут львовский поезд, — отрезал Станецкий.

Сбитая с толку, девушка замолчала, не зная, что сказать. Яцек поспешил ей на помощь.

— Вы едете во Львов?

— Да.

— Вместе с матерью?

— Нет, нет, — быстро ответила она. — Это моя знакомая, мы познакомились в дороге, и вот о ней-то я и хотела поговорить, поэтому и обратилась к вам… она больна, плохо себя чувствует, извините, что прошу вас, совершенно незнакомых людей, но я боюсь, что при посадке начнется давка, и сама я не справлюсь…

— Вы собирались ехать скорым поездом, — отозвался Станецкий.

От неожиданности девушка опять растерялась.

— Откуда вы знаете?

— Знаю, я видел вас на вокзале в Кракове.

— Ну, да! Мы поехали на скором, а в Дембице нас высадили. Какой-то немец, охранник, так сильно толкнул пани Доманскую, что она упала и расшиблась. А у нее больное сердце.

— Весьма сожалею, — все тем же стальным, злым тоном сказал Станецкий, — но мы не врачи.

Яцек покраснел.

— Но ведь девушка просит совсем не об этом.

— А что ей нужно?

— Она просит просто помочь.

Станецкий повернулся лицом к девушке.

— Ах, так? В таком случае опять сожалею, но, по-моему, самый лучший способ помочь другому — рассчитывать только на самого себя.

Минуту стояла тишина. Наконец девушка заговорила, ее голос слегка дрожал.

— Благодарю вас за урок, но я вряд ли отношусь к понятливым ученикам.

— Здесь наши мнения совпадают, — сказал Станецкий, — поскольку в учениках я не нуждаюсь.

Когда она отошла, он уселся на чемодан и полез за сигаретой. Яцек стоял рядом, с поникшей головой и побледневший. Вдруг он с негодованием взорвался:

— Как вы могли?

— Что?

— Так поступить с девушкой!

— А как?

— Отвратительно!

— Неужели? Не преувеличивайте, Яцек. Если я не ошибаюсь, вам необходимо попасть во Львов?

— Ну и что из этого?

— Наивный вопрос. В вашей ситуации в филантропию не играют, это занятие для других людей.

— А вы?

— Что я?

— А то, как вы относитесь ко мне. Почему вы притворяетесь? Вы же замечательный человек…

— Тише, Яцек. Если вам так хочется говорить глупости, то, прошу вас, не кричите хотя бы.

Он придвинулся ближе.

— Вовсе это не глупости, вы необыкновенный, мудрый, храбрый, добрый, а притворяетесь, будто вам все равно.

— Откуда вы знаете, что я притворяюсь?

— Знаю.

— Ну что ж, вам, вероятно, виднее.

— Нет, вам это тоже известно.

«Он действительно считает меня необыкновенным человеком», — подумал Станецкий и бросил сигарету.

— И что же, по-вашему, заставило меня поступить с девушкой немного, так сказать, жестоко?

— Не знаю, но ведь ей так мало было нужно.

— Яцек, я уже говорил вам, что в вашей ситуации играть в филантропию нельзя. Вам вообще следует как бы раствориться, делать только самое необходимое, без чего не обойтись. Любой лишний шаг — это сто вероятностей провала. Эта старая женщина, насколько мы знаем, упала от удара немецкого охранника. А стой вы в ту минуту рядом с ней — неизвестно, чем бы для вас это кончилось.

Яцек задумался.

— Да, вы правы, — ответил он немного погодя, — но все-таки я помогу этим женщинам.

Станецкий хотел спросить: а что делать с теми живыми и мертвыми товарищами, которых он носит под плащом? Но тут же сообразил, что в такую минуту ирония зазвучит слишком резко, грубо развенчивая представление, которое сложилось о нем у молодого человека. Поэтому, поднявшись и взяв его по-дружески под руку, он сказал:

— Все мы, Яцек, если не всегда, то во всяком случае весьма часто кого-нибудь или что-нибудь изображаем. Искусство перевоплощения — неотъемлемый атрибут рабства. И прежде всего мы изображаем простачков. В вашем возрасте я впервые занялся конспиративной работой, и как знать, не был ли я похож на вас. Ну, Яцек, пошли к этим женщинам, узнаем, чем можно успокоить зов сердца.

«Если так будет продолжаться дальше, — думал Станецкий, направляясь к сидящим возле забора женщинам, — то я вскоре потащу за собой целый воз детей, женщин и калек. Добродетельность обходится чертовски дорого». Но тем не. менее намного позже, — или по крайней мере после мытарств, начавшихся, как только долгожданный поезд наконец-то прибыл и, немного постояв и наполнившись людской массой, отправился в обратный путь, во Львов, — когда он в какой-то миг поймал сияющую улыбку Яцека, на душе у него стало очень тепло. Для Доманской Станецкий даже нашел сидячее место, впрочем, как оказалось, не совсем удобное. В грязный вагон-развалюху старого образца набилось около сорока человек, поэтому немногим обладателям сидячих мест вскоре стало душно. Доманская сидела недалеко от окна, и хотя двери держали слегка приоткрытыми — закрыть их было невозможно, — движения воздуха внутри купе не ощущалось. Женщине стало дурно, и только благодаря стараниям Станецкого одна пассажирка — тоже пожилая женщина, судя по всему, из глухой провинции — согласилась поменяться с ней местами. У окна Доманской сразу же стало лучше. Алинка стояла рядом, придерживая ее за плечи, и, поминутно наклоняясь к ней, обеспокоенно спрашивала: