Barbara Frischmuth - Мистификации Софи Зильбер

• Название: Мистификации Софи Зильбер
• Автор: Barbara Frischmuth
• Жанр: Роман

Роман современной австрийской писательницы Барбары Фришимут — феерия, где рядом с реальными персонажами действуют мифические существа эльфы, фея, духи. Сюжетную основу составляет судьба провинциальной актрисы Софи Зильбер, которой волшебный мир помогает найти жизненную опору. Роман Б. Фришмут гуманистичен и проникнут тревогой эа судьбы человечества.Жанровое своеобразие романа уходит корнями в австрийский фольклор, основывается на традициях классической австрийской литературы.

---

— Если вас это интересует,— сказал он даже с каким-то пренебрежением,— я охотно вам все покажу.

Когда оба они поднимались с мест, он попытался опять осторожно завладеть ее рукой, однако Амариллис Лугоцвет сумела так же осторожно увернуться.

Итак, они покинули малую гостиную, где не только занавеси, но и обивка мебели была из зеленого бархата, отчего создавалось впечатление мшистой пещеры, и через распахнутую двустворчатую дверь вошли в совсем скудно обставленную комнату, одну стену которой образовала скала. Вода родника, бившего из скалы, стекала в бассейн из унтерсбергского мрамора, а у цоколя бассейна росли ослепительно-зеленые, еще не до конца распустившиеся папоротники. Амариллис Лугоцвет едва успела остановить Макса-Фердинанда: движимый естественной потребностью, песик уже поднимал ножку. Возле бассейна стояли каменный стол и каменная скамья; казалось, будто они высечены из той же скалы. Единственной данью удобству была здесь узкая вышитая подушка, но ее пестрый узор уже изрядно поблек.

— Библиотека,— сказал Альпинокс, а когда Амариллис Лугоцвет стала удивленно озираться, словно что-то искала, он с улыбкой раздвинул занавеси из небеленого холста, закрывавшие одну из стен, не образованных скалой, но сливавшихся с нею по цвету.

— Вид книжных корешков отвлекает меня от размышлений,— пояснил Альпинокс, а его гостья тем временем старалась прочесть как можно больше названий, чтобы составить себе представление о характере Альпинокса. В одном ряду стояли «Ицзин» («Книга перемен») и основатели религиозных учений, в другом — философы чужан, правда, вид у этих книг был не слишком зачитанный. Взгляд ее то и дело натыкался на корешки без названий. Она не сомневалась, что под ними скрываются магические книги, и очень хотела бы знать, есть ли среди них те, что известны ей самой.

Альпинокс так поспешно задернул занавес, скрывавший книги, словно боялся, что она узнает слишком много.

— На этой стороне находится еще моя спальня,— сказал он, но комнаты ей не показал, и у нее возникло подозрение, что туда ведет невидимая ей потайная дверь в скале. Они опять прошли через мшисто-зеленую гостиную, а оттуда в зал, только теперь он показался ей гораздо больше. Посередине, между двумя изгибами лестницы, помещался огромный камин, и хотя сейчас в нем тлело всего несколько поленьев, зимой такая громадина наверняка могла обогреть весь замок. Только теперь Амариллис Лугоцвет заметила, что пол устлан сосновыми иголками, спрессованными в такую плотную массу, что ни одна из них не приклеилась к ее подошвам. Факелы были вставлены в укрепленные на стенах железные кольца, и в их свете некоторые древние трофеи выглядели особенно грозно.

— Прежде чем повести вас наверх,— начал Альпинокс,— я хотел бы еще показать вам комнаты по ту сторону камина...

В этот миг снаружи послышались голоса, кто-то звал кого-то, раздавался смех,— к замку подходили гости. Альпинокс досадливо пожал плечами.

— Вот видите, не дают мне побыть с вами наедине.

Двери вдруг распахнулись, словно по невидимому мановению, Макс-Фердинанд громко залаял, и гости небольшими группами стали входить в зал.

*

Зильбер. Серебро. Софи потрогала серебряное ожерелье, холодное и гладкое, не успевшее нагреться у нее на шее. И на нее нахлынули воспоминания.

Она немного прошлась вдоль озера, потом присела на скамью на его высоком берегу, над самой водой, пониже дороги, и, скользнув взглядом по синеве озерной глади, подняла их к синеве гор, проследила, на минуту приставила руку к глазам, чтобы полюбоваться необычайно пестрой бабочкой, но больше ее уже ничто не отвлекало, она сидела неподвижно, словно оцепенев, во власти своей дерзновенно всколыхнувшейся памяти.

Зильбер. Старый Зильбер. Серебряные виски. Вдруг он возник перед ней из тумана, окутавшего всю ее прежнюю жизнь, и вновь принял образ, некогда такой притягательный для нее. А теперь она только всюду таскает за собой, как амулет, его фамилию.

Добрый старый Зильбер. По-настоящему старым он никогда и не был, до самой смерти. В тот день, когда он впервые взял ее с собой на прогулку, на ней было батистовое платье в меленький цветочек со складками на груди, белые гольфы и черные туфли с ремешками. Она вновь ощутила во рту вкус водянистого фруктового мороженого, увидела пятно, которое посадила на свое единственное нарядное платье. Времена были тяжелые, только что кончилась война. И Зильбер,— он незадолго перед тем вернулся из эмиграции,— пытался носовым платком, смоченным теплой водой, смыть с ее платья это пятно.

День был такой же ясный, как нынче, солнце било ей прямо в глаза, и, не выдержав его ослепительного блеска, она опустила взгляд на воду, но в легкой .зыби яркие лучи играли еще злее, и тогда она невольно закрыла глаза, и из-под ресниц у нее выкатились две слезинки. Зильбер погладил ее по лицу, он хотел ее утешить, думал, она плачет из-за пятна, а она-то о нем совсем уже позабыла. Когда они вернулись домой,— Зильбер, как обычно, был приглашен к ним па обед,— он поцеловал ее матери руку и занял место за столом между нею и Софи, чтоб с соблюдением должных приличий насытиться пищей, которой, по сути дела, они были обязаны ему. С того самого дня, когда Зильбер впервые коснулся ее лица, и матери при этом не было, а значит, ласка предназначалась всецело ей и не имели целью задобрить эту женщину, бывшую ее матерью,— с того самого дня Софи стала искать телесной близости с ним, да с таким пылким желанием, которое не соответствовало ни ее, ни его возрасту.

Зильбер это замечал, но не придавал значения, долго не придавал значения. И вот когда после длительной внутренней подготовки она решилась сделать попытку — это произошло в тот же день,— уронила кольцо для салфетки, сразу юркнула за ник под стол и, вылезая обратно, как бы в поисках равновесия, оперлась на руку Зильбера — он самым вежливым образом ей помог, обеими руками ее приподнял, как поднимают ребенка,- а она и была еще ребенком, — усадил на место и увещевал ее мать не бранить. девочку за неловкость. Так он словно бы обнес себя частоколом, что лишь усилило в ней жажду соприкосновения с ним.

Им бы давно пришлось продать дом, если бы Зильбер, старый друг ее матери, не снял у них верхний этаж за такую сумму, которая позволяла ей с матерью прилично существовать.

С тех пор как Софи себя помнила, «Зильбер был неизменным поклонником ее матери. Насколько ей было известно, еще до эмиграции. Между тем в доме появлялись и другие мужчины, лучше или хуже Зильбера. Ее успокаивало сознание, что Зильбер ей не отец, хотя иногда ей даже хотелось, чтобы он им был

С того дня, как он в первый раз взял ее с собой на прогулку, она стала наблюдать за ним и матерью, следила за каждым их движением, даже самым безобидным, а когда мать поднималась на верхнюю веранду, чтобы сыграть с Зильбером в шахматы, Софи только и оставалось под каким-нибудь благовидным предлогом убежать к себе в комнату.

Она бросалась на кровать и накрывалась одеялом с головой, чтобы не поддаться искушению подсматривать за тенью, падавшей с веранды на лужайку, и таким способом узнать, долго ли длились партии и сколько раз за это время наверху целовались. Но всегда получалось так, что она. очень скоро засыпала, словно подпав волшебным чарам, и даже не слышала, как возвращалась мать. Уже позднее Софи как-то с улыбкой подумала, что вечером мать и не возвращалась, она спускалась только утром, когда это уже никому не бросалось в глаза,— ведь они обычно завтракали все вместе на верхней веранде.

Амелия фон Вейтерслебен была красивая женщина, красивая и самоуверенная, вывести ее из себя, по ее собственным словам, могли только мелочные житейские заботь, например, когда в доме не было денег и она посылала Софи к лавочнику, чтобы взять у него провизии в долг

Но и тут на помощь неизменно приходил Зильбер, он безмолвно оплачивал все счета, никогда не упоминал об этом. Он же помогал Софи готовить уроки ибо ее мать, которая свободно цитировала Гете, не желала обременять себя школьной премудростью. Он почти всегда бывал рядом, но все-таки не всегда.

И когда Зильбера не оказывалось рядом, Софи была вынуждена обходиться собственными силами. Чем раньше становишься взрослой, тем лучше, говаривала мать и но мешала дочери взрослеть, ибо ее всегда больше занимало как, нежели что. Амелия фон Вейтерслебен прекрасно знала, как ей подобает жить, но нимало не заботилась о том, что необходимо для привычного ей образа жизни. Ей всякий раз удавалось убедить других людей в том, что иначе она жить не может, и они чувствовали себя обязанными оказать ей поддержку. И прежде всех Зильбер, не изменявший этой добровольно взятой на себя обязанности до тех пор, пока ее мать не умерла.

Два разных человека представлялись Софи, когда она думала о Зильбере. Зильбер ее детства, никогда не позволявший себе отвечать на ее прикосновения и в то же время совершенно освободивший ее от ответственности за собственную жизнь. Зильбер, который лишь изредка задерживал ее руку в своей, до тех пор пока она не уступала неодолимому желанию поиграть его пальцами,— тогда он сразу отпускал ее, но не потому, что не расположен был к игре, а потому, что считал себя связанным долгом перед ее матерью. Зильбер, который иногда все же допускал, чтобы Софи под каким-нибудь предлогом кинулась к нему на грудь и прижалась лицом к его шее. Он допускал это, дабы проверить себя,— приняв дерзкий вызов, устоять, а может, и ради минутного удовольствия. Ибо Софи и тогда уже отчетливо сознавала, что не поддаться ее недвусмысленному призыву и не обнять ее стоит ему огромных усилий. Сама же Софи, напротив, чувствуя, что он в известной мере дает ей волю, пыталась зайти еще дальше, пока Зильбер снова не ставил перед ней неодолимый барьер.