Владимир Ильин - Пожелайте мне неудачи

• Название: Пожелайте мне неудачи
• Автор: Владимир Ильин
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Боевая фантастика
• Год: 1999
• ISBN: 5-04-001950-5

Странная участь ожидает героя романа «Пожелайте мне неудачи» – сплошное везение во всем. Про таких обычно говорят – «родился в рубашке». Однако, оказывается, что везение и удача не случайны, а обеспечены реальными людьми, которые оберегают «счастливчика» от ударов судьбы, ведь его огорчения и муки обернутся бедой для множества людей... И неизвестно еще, кому труднее – тому, кто находится под неусыпной опекой, или тем, кто эту опеку осуществляет ?

---

Чем больше я размышлял над «этапами жизненного пути» Подопечного, тем все больше убеждался, что Опека не относится к числу рядовых операций Комитета. Во-первых, в ней за те годы, что она проводилась, было задействовано множество людей, техники и спецсредств. Наверняка была израсходована огромная сумма денег, причем, возможно, не всегда – оправданно… Во-вторых, хотя сама личность опекаемого была заурядной и незначительной, но именно заурядность и незначительность давали основания подозревать, что в действительности речь должна идти о некоем злодействе космических масштабов. В-третьих, ни одна из операций Комитета еще не была окутана такой секретностью, когда даже от непосредственных участников ее скрывают большую часть информации. Например, суть угрозы, исходящей от объекта… Как я успел убедиться, никто из «опекунов» не знал, чем опасен Подопечный, и получалось, что во всем отделе об этом ведает лишь Генон. Между тем, представление о том, чем грозит ошибка или провал, всегда было одним из ключевых моментов при инструктаже сотрудников, отправлявшихся на задание. Иначе как можно добиться стопроцентного успеха, если не знаешь, чего ты должен бояться, а чего – не должен?

Именно с этого я и начал как-то раз обработку Генона с целью упросить его сказать мне правду о Подопечном. Шел уже второй месяц моего участия в Опеке, и мне все больше не нравилась та пассивная роль, которая была мне отведена в операции. Мне повезло тогда: Генон оказался в превосходном настроении и не послал меня по совершенно конкретному адресу, как делал это раньше в той или иной вариации. Он только сложил руки на своем пухлом животике, откинулся на мраморную облицовку стены (мы с ним сидели на скамье в метро) и насмешливо скривился:

– По-твоему, на меткость Вильгельма Телля, когда он стрелял из арбалета в яблоко на голове сына, сознание того, что будет, если он возьмет прицел чуть пониже, повлияло положительно? Или ты считаешь, что слепец, идущий по узенькой дощечке, не оступится, если его предупредить, что доска перекинута через пропасть?

– Какие-то страшные примеры вы приводите, шеф, – шутливо сказал я, чтобы скрыть внезапное беспокойство, охватившее меня. – Стрельба по живым мишеням, хождение над пропастью… Неужели наши дела обстоят так плохо?

Того, что произошло после этих моих слов, я никак не ожидал. Генон вдруг наклонился к моему уху и сердито пробормотал:

– Ты вот что… Ты одно пойми, мой хороший: никто тебе ничего не собирается объяснять! Сам поймешь, где собака зарыта, – молодец будешь, а на нет – и суда нет!.. Только не вздумай из себя частного сыщика строить или на всех перекрестках об Опеке трубить – прихлопнут тебя, как комара назойливого!..

Раздосадованный такой реакцией на мое стремление вызвать Генона на откровенный разговор, я собрался было спросить шефа, кто же это отдаст приказ «прихлопнуть» меня – уж не он ли сам? – но в это время в кармане у моего собеседника раздался настойчивый писк сотового телефона (тогда этот вид связи в стране, как и пресловутая «вертушка», использовался только Комитетом и правительственными органами), и он быстро сказал мне:

– Ну, давай, давай, ступай, мой хороший!..

Зайдя за колонну, сквозь грохот подходящего к перрону поезда я еще успел расслышать, как Генон говорит в микрофон невидимому собеседнику:

– Я все понимаю, Михаил Сергеевич!.. Все сделаем, не беспокойтесь, Михаил Сергеевич!..

В то время в стране был только один Михаил Сергеевич, с которым мог бы разговаривать таким подобострастным тоном начальник суперсекретного отдела нашего Комитета.

(Спустя много времени я понял, что все эти выходки Генона, связанные, с одной стороны, с сокрытием от меня информации, а с другой – с приданием Опеке в моих глазах характера суперважного мероприятия, имели целью завлечь меня в липкую паутину этого дела. Генону нужны были не просто исполнители для этой операции. В первую очередь, он искал таких людей, на которых мог бы положиться как на себя самого, и дело было не в одном только доверии. Ему нужны были люди сообразительные и… как бы понятнее выразиться?.. неравнодушные, что ли, к судьбам окружающих. Только из таких, в конечном счете, могли бы, по мнению Генона, получиться настоящие «опекуны» – умные, надежные, не знающие сомнений, как придворные министры из «Трудно быть богом» Стругацких. Естественно, что проявить все эти качества – опять же, как считал Генон, – привлеченные к Опеке методом «случайного тыка» люди могли лишь тогда, когда они начинали шевелить мозгами. Если им удавалось самим ответить на те вопросы, которые у них неизбежно возникали, это свидетельствовало о том, что, с учетом коэффициента их умственного развития, требуется использовать их и дальше, а не выбросить по истечении испытательного срока, фигурально выражаясь, на помойку после интенсивной психо– и химиотерапии, в результате чего человек превратится в мало что помнящего идиота. Но самое главное следовало потом – когда становилось ясно, как эти умники собираются поступить с выводами своих мысленных изысканий. Если они подавали признаки отрицательного отношения к самой идее Опеки, то их следовало считать опасными для Дела, и в этом случае просто отбить у них память было бы недостаточно. В зависимости от конкретных обстоятельств, применялся один из двух вариантов: либо пожизненная изоляция в психиатрической клинике, либо внезапная гибель многознающего в результате явного несчастного случая – что, кстати, чисто по техническим причинам было более удобно и надежно. Но если они зарекомендовали себя лояльными, то их следовало всячески приласкать и привлечь на свою сторону, и в этом плане я вовсе не был исключением из общего правила.)

Следует сказать, что я с детства обожал разгадывать разные головоломки и задачки. Поэтому когда я понял, что Генон не собирается меня просвещать, то, как всякий уважающий себя сапиенс, я посчитал, что в этих обстоятельствах мне ничего не остается, кроме как ринуться на новый штурм тайны Опеки. Однако, с учетом моих ограниченных возможностей как в плане перемещения в пространстве и (ввиду двенадцатичасовых периодов «боевой готовности» и бдений за спиной Подопечного), так и в отношении наведения дополнительных справок (едва ли Генон бросал слова на ветер, предупреждая, чтобы я не изображал из себя частного сыщика), мне оставалось только одно: играть предстоящую партию вслепую. Другими словами, я мог только думать, думать и снова думать – пока мои мозговые извилины не завяжутся узлом.

Любая мыслительная деятельность требует четкой организации, каждое из исходных условий задачи должно быть положено на полочку под соответствующим ярлычком.

Поэтому прежде всего я подбил некоторые предварительные итоги, постаравшись обобщить то, что мне было известно об Опеке…

Итак, первое очевидное условие заключалось в том, что Комитет, а точнее отдел, возглавляемый Геноном, стремится уберечь Подопечного от любого отрицательного воздействия на него со стороны окружающего мира, независимо от того, в чем это воздействие проявляется и какие средства для его нейтрализации приходится применять. Между тем, никаких видимых выгод ни Комитет, ни кто-либо иной в масштабе государства от Опеки не получал, и было непонятно, с чего это нашей Конторе пришлось переквалифицироваться в подпольную благотворительную организацию…

Во-вторых, было явно дано, что последствия Опеки – как положительные, в случае успешного течения операции, так и нежелательные, в случае ошибки, провала, неудачи – представляют огромное значение для высшего руководства нашего государства, если уж сам Генеральный секретарь имеет прямой канал связи с Геноном. Никаких разумных объяснений этого факта, кроме пошленького допущения, что Подопечный является незаконнорожденным сыном Горбачева, в голову мне тогда не приходило…

В-третьих, у Опеки не было четко сформулированной цели, а, следовательно, не было и видимого конца, и этим она отличалась от обычных операций. Если суть обычных, «нормальных» оперативных мероприятий Комитета заключается в выявлении и срыве замысла противника, то, рано или поздно, даже самая длительная операция заканчивается – провалом или успехом, это уж как получится. Здесь же ни конца, ни края Опеке видно не было. Порой у меня вообще складывалось впечатление, будто длится эта операция с самого рождения Подопечного и закончится лишь тогда, когда он испустит последний вздох – если ему вообще когда-нибудь дадут спокойно помереть, в чем я, при нынешней раскладке, глубоко сомневался…

В-четвертых, несмотря на то, что Опека длилась, как минимум, уже несколько лет, тот человек, на котором было сосредоточено внимание «трех нулей», судя по всему, был не в курсе того, что его опекают (сначала я хотел сказать «ни о чем не подозревал», но потом спохватился: приборов, контролирующих мысли других людей, еще пока не изобрели, поэтому никогда нельзя быть уверенным, что тот, за кем ведется наблюдение, не подозревает о слежке). Из этого вытекало, что он, скорее, был враждебной фигурой, этаким монстром, источником какой-то неизвестной, но страшной угрозы в глазах Комитета, нежели наоборот. Иначе какой смысл моим коллегам заботиться о нем пуще, чем о родном сыне или о Генсеке, да еще и скрывать от него это попечительство?..