Феликс Чуев - Молотов. Полудержавный властелин

• Название: Молотов. Полудержавный властелин
• Автор: Феликс Чуев
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: 5-224-00482-9

Записи известного русского поэта и публициста Феликса Чуева (1941–1999) с крупнейшим советским государственным деятелем В. М. Молотовым, с которым автор встречался на протяжении семнадцати лет. Многие страницы дневника автора публикуются впервые.

---

— Мне кое-кто говорит: ты лучше спроси у Молотова о его любимой резолюции 1937 года в верхнем углу листка: «Расстрелять»… Я не знаю, была ли такая резолюция?

— Конечно, были допущены ошибки серьезные, — отвечает Молотов. — Но я считаю, что это было необходимо. Это, я считаю, неизбежность.

— Но вам давали эти списки, вы подписывали?

— Да, давали.

— Наверно, крупных лиц?

— Большей частью такие, конечно. Был период, когда пошли такие оппозиционеры, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, вот такого направления. Бухарин, Рыков, Томский… Много лет члены Политбюро. Ну, может, не много лет, но все-таки порядочное количество лет, и они имели влияние, у них были сторонники.

Старался Шверник

— Вот в чем обвинял вас Шверник на XXII съезде…

— Ну, ну.

Читаю Молотову отрывок из речи Н. Шверника:

— «Товарищи, XX съезд внес новую струю во всю нашу жизнь. Программа партии по-ленински решает самые кардинальные теоретические проблемы, опираясь на жизнь, исходя из жизни… Программа дает могучий импульс для углубления изучения жизни, для дальнейшего обогащения революционной теории… С этого пути партию пыталась сбить антипартийная группа догматиков и раскольников в лице Молотова, Кагановича, Маленкова, Ворошилова, Булганина, Первухина, Сабурова и Шепилова».

(Что любопытно: Молотов в этом перечне идет первым, а не как в официальном сообщении «Об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова». К тому же назван полный состав «группы» — в 1957 году Хрущев побоялся это сделать. — Ф. Ч.)

— Все Политбюро почти, — говорю я Молотову. — И главное, с чего вы пытались сбить партию, как говорит Шверник, — с Программы, по которой мы должны жить при коммунизме в 1980 году!

— Да, да, — говорит Молотов. Мы дружно смеемся.

— Теперь это уже смешно, потому что Программа провалилась полностью.

— Меня особенно осуждают, — говорит Молотов. Я продолжаю читать вслух речь Шверника:

— «…Эти лица всячески противились осуществлению генеральной линии партии, намеченной XX съездом. Партия дала решительный отпор презренным заговорщикам».

— Старался Шверник, — замечает Молотов.

— «В 1937 году, когда внутренняя обстановка в стране характеризовалась большими успехами хозяйственного и культурного строительства и укрепления морально-политического единства советского общества, Молотов «теоретически» обосновал необходимость усиления борьбы с так называемыми врагами народа».

— Так называемыми, — усмехается Молотов.

— «…и лично участвовал в осуществлении массовых репрессий. На февральско-мартовском Пленуме ЦК в 1937 году Молотов говорил: «Особая опасность теперешних диверсионно-вредительских организаций заключается в том, что эти вредители, диверсанты и шпионы прикрываются партийными билетами».

— Это факт, — подтверждает Молотов спустя сорок пять лет. — Прикрывались.

09.12.1982

Беседа с маршалом Головановым

Сегодня поехали к Молотову в Ильинское с Шотой Ивановичем Кванталиани и Александром Евгеньевичем Головановым.

День выдался теплый. Голованов высоченный, в темной куртке, без шапки, Шота среднего роста, широкий, тоже без шапки.

Мы сели в усовскую электричку. Я достал свежий номер «Комсомолки» — интервью с Г. К. Жуковым. Корреспондент В. Песков задает вопрос: «Не было ли опасным держать управление решающим сражением так близко от фронта?» Речь идет о штабе Западного фронта в деревне Перхушково во время Московской битвы. Жуков отвечает: «Риск был. Ставка мне говорила об этом. Да и сам я разве не понимал? Но я хорошо понимал и другое: оттяни штаб фронта — вслед за ним оттянутся штабы армейские, дивизионные. А этого допустить было нельзя…»

— Врет! — резко сказал Голованов и отбросил газету на скамейку электрички. — Он ставил перед Сталиным вопрос о том, чтобы перенести штаб Западного фронта из Перхушкова за восточную окраину Москвы, в район Арзамаса. Это означало сдачу Москвы противнику. Я был свидетелем телефонного разговора Сталина с членом Военного совета ВВС Западного фронта генералом Степановым — тот поставил этот вопрос перед Сталиным по поручению командования фронтом. Сталин ответил: «Возьмите лопаты и копайте себе могилы. Штаб Западного фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве. До свидания». Кроме Степанова об этом знают Василевский и Штеменко. Жуков есть Жуков, но факт есть факт. А при встрече скажет, что либо такого не было, либо корреспондент не так написал, — усмехнулся Голованов.

Ехали около часа, говорили о самолете Як-40 — мне довелось участвовать в его летных испытаниях два года назад. О гибели Юрия Гагарина…

Когда мы сели с Молотовым за стол, подъехал старший внук Сталина Евгений Джугашвили, и более пяти часов шел интересный разговор. Приведу его некоторые отрывки — все заняло бы очень много места.

— Принимаю гостей, — говорит Молотов, — встречаемся, хотя гостей у меня бывает немного.

— Это неплохо, когда гостей немного, — замечает Голованов.

— Так тоже плохо. Нельзя без людей.

— Приходят письма, есть хорошие, а вот злые очень интересно читать.

— Они больше от души, — соглашается Молотов. — Мне какой-то повадился даже в стихах писать: жена у вас в земле, почему же и вы не в земле? И подписывается, грамотный человек: «Искренний доброжелатель». Знает адрес, все как полагается.

Без борьбы не обойдешься в политике. Всего-то коммунистов в Октябрьской революции было немногим более двухсот тысяч. Считается, по-моему, наиболее правдоподобной цифра двести сорок тысяч.

Все-таки сто пятьдесят миллионов населения, больше половины неграмотных, надо строить социализм, а кругом враждебное окружение. И внутри. И как-то надо вытащить такую страну на большую дорогу. Тут, если не использовать даже временных союзников, даже на четверть союзников, никакого дела не будет. А своими руками они коммунизм не смогут построить.

1937 год — без него бы мы тоже не могли обойтись. Поставьте у власти самых святых людей, и пусть бы они прошли так, одними разговорами мимо этих периодов, ничего бы у них не вышло, развалилось бы все. Тут без жестких мер против ярых врагов не обойтись. Но попало и не врагам.

— Да, — соглашается Голованов, — тридцать седьмой год, он при борьбе с «пятой колонной» перерос, перехлестнулся, конечно.

— А без этого опасность была бы большая. Куда бы повернул Тухачевский, никому не известно.

— А вот я, между прочим, об этом говорил или не говорил?

Климент Ефремович, я с ним разговаривал о Тухачевском, эта личность меня довольно сильно интересовала, так вот он мне сказал: «Тухачевский — я ему никогда не верил и не верю».

— Верно, это так. Но не использовать таких лиц — тоже неправильно. А вот до каких пор можно использовать, тут можно и ошибиться: либо слишком рано с ними разделаться, либо слишком поздно.

— Складывается мнение, что Тухаческий был антисоветским, — говорит Кванталиани.

— Трудно сказать. Но то, что он был не совсем надежным, — это безусловно, — отвечает Молотов.

— Он был связан с Рыковым?

— С Рыковым был связан, безусловно.

— Тогда он был главной ударной силой правого уклона.

— А это очень опасно.

— Он на квартире у Рыкова часто бывал?

— Ну, это еще ничего не значит — на квартире бывал! — говорит Голованов.

— Я тоже бывал у Рыкова, и Сталин бывал, — подтверждает Молотов.

— Здесь дело не в одном Тухачевском, — говорю я.

Голованов:

— Если взяли, скажем, Тухачевского, ну тыщу, ну две, ну десять тысяч, ну сто тысяч — тут число перевалило, а самое главное, перевалило оно против всякого желания сверху, люди же стали писать друг на друга, и черт-те кто, уже и сволочь всякая…

— Много было ошибок, много, — соглашается Молотов. — В 1938 году ведь сам же Сталин вынужден был сказать, что тут что-то не то, надо разобраться… — говорит Голованов. — Я сам являюсь человеком, который оказался, так сказать, не в стороне от этих ударов. Меня исключили из партии, я чудом избежал ареста, был безработный, всей семьей голодали, буханку хлеба делили на неделю; мужа моей сестры, известного чекиста, расстреляли, — я прямо пишу об этом в своей книге. У меня было такое мнение, что Сталин все вершит, крушит. А вот когда встретился с ним, поработал не один год, увидел, что это совсем не то, — человек он такой, как я о нем пишу. И то, что именно я или Константин Константинович Рокоссовский, тоже пострадавший в тридцать седьмом, — да еще как! — такого высокого мнения о Сталине, особенно неприятно для многих, не дает полностью затоптать его.

Когда Хрущев попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о Сталине, тот ему ответил: «Товарищ Сталин для меня святой». На другой день Константин Константинович пришел на работу, а в его кабинете, в его кресле уже сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии. Вот так делается. Рокоссовский говорит: «Встану утром, сделаю зарядку и вспоминаю, что мне некуда идти. Мы сейчас никому не нужны, даже кое-кому мешаем изобразить все по-своему».