Кайрин Дэлки - Война самураев

• Название: Война самураев
• Автор: Кайрин Дэлки
• Издательство: ООО «Изд-во АСТ»
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-050750-4, 978-5-403-00038-3

Земля Ямато стала полем битвы между кланами Тайра и Минамото, оттеснившими от управления страной семейство Фудзивара.

Когда-нибудь это время будет описано в трагической «Повести о доме Тайра».

Но пока до триумфа Минамото и падения Тайра еще очень далеко.

Война захватывает все новые области и провинции.

Слабеющий императорский двор плетет интриги.

И восходит звезда Тайра Киёмори — великого полководца, отчаянно смелого человека, который поначалу возвысил род Тайра, а потом привел его к катастрофе…

(обратная сторона)

Разнообразие исторических фактов в романе Дэлки потрясает. Ей удается удивительно точно воссоздать один из сложнейших периодов японского средневековья.

«Locus»

Дэлки не имеет себе равных в скрупулезном восстановлении мельчайших деталей далекого прошлого.

«Minneapolis Star Tribune»

---

Полководец взял за руку сына, позже нареченного Ёрито-мо, и повел из святилища. И хотя мы оставим их до поры, запомни, о слушатель, имя Минамото Ёритомо, ибо его владельцу предстояло сделать шаг, перевернувший историю.

Свиток второй Хогэн и Хэйдзи

Дым среди зимы

Жар погребального костра казался на удивление приятным. Последний дар отца, сегодня только он и согревал Киёмори.

В эту первую луну третьего года Нимпэй Тадамори занемог и скоропостижно скончался. Теперь дом Тайра предстояло возглавить тридцатииятилетнему Киёмори. Он плотнее закутался в плащ, спасаясь от колкого мороза.

Киёмори не смел выдать скорби — ни стоном, ни единой слезой. Он знал, что за ним наблюдает родня, а в особенности братья: Таданори, Норимори и Цунэмори. Дядя его, Тадамаса, который и прежде не питал к нему любви, теперь и вовсе пустил слух, будто Киёмори не Тайра вовсе, а императорский байстрюк. Он чуял, как хмурые взгляды буравят его даже здесь, у костра. Киёмори не имел права выказать слабость. Никто еще не оспаривал его главенство в доме Тайра, и он намеревался сохранить этот порядок.

Даже сыну Киёмори велел держаться бесстрастно, не показывать горя на людях. Хотя, поглядывая на юношу сверху вниз — Сигэморп в ту пору минуло пятнадцать, — он еще раз убедился, что зря беспокоится. Уже многие замечали, каким одаренным и сдержанным рос его первенец. Об одном лишь жалел Киёмори — что сын преуспел больше в поэзии, изучении сутр и летописей, нежели в ратном и наездничьем деле.

От заунывного пения монахов по коже бежали мурашки. Киёмори смотрел на клубящийся дым под темным зимним небом. Вот бы отменить смерть, снова и снова черпать от отцовской мудрости! Чья бы кровь ни текла в его жилах, он всегда почитал настоящим отцом Тадамори. С теплотой вспоминал Киёмори его широкое, неказистое лицо с глазами-щелочками. Вспоминал, как отец учил стрелять из лука, стоя на палубе в качку, надевать доспех, ездить верхом, вести за собой людей… В грядущие дни последний урок пригодится особенно.

«Ах, если бы ты дожил до исполнения пророчества, узрел своими глазами, как будет отомщено твое вечное унижение при дворе… Ты не поверил моему рассказу, а теперь я и сам стал сомневаться. Как мне усадить внука на трон без твоих советов?»

Когда смолкли монахи, пепел собрали для погребения, Киёмори взял сына и пошел прочь, к своей воловьей повозке, где ждала жена Токико с остальными детьми. И хоть тяжко было идти, снег не заметал его высоких гэта.

Подгнивший плод

По истечении двух лет после того, как Киёмори стал главой дома Тайра, осенью второго года Кюдзю Японию постигло великое горе. Императора Коноэ, возлюбленного сына государя-инока Тобы, сразил тяжелый недуг, а затем слепота, после чего он скончался, не дожив до восемнадцати лет.

Даже в те времена столь ранний уход из жизни вызывал пересуды. Смерть государя многим казалась загадочной, даже неестественной. Поговаривали, что юного Коноэ погубило проклятие — будто бы демон-тэнгу в святилище на горе Атаго изображался с шипами, пронзающими глаза. Не он ли навлек слепоту на бедного императора? Как знать — богачи и честолюбцы нередко подкупали монаха или жреца, чтобы посредством высших сил насылать друг на друга несчастья. Однако кто осмелился на такое злодейство? Быть может, все было подстроено с тем, чтобы подозрение пало на смещенного старшего сына, Син-ина?

В действительности Син-ин ничего подобного не делал. В ту пору ему исполнилось тридцать шесть, и все последние годы он вел почти келейное существование во дворце-усадьбе То-Сандзё — растил детей, пытался найти утешение в музыке, философии и поэзии, однако ничего выдающегося не создал. Когда весть о смерти Коноэ дошла до его ушей, он опустился на пол веранды, глядя на облетающие листья гинкго с унынием £ всякого осиротевшего подданного.

— Самые яркие, и те падают… — промолвил советник, сидевший рядом.

— И те, — согласился Син-ин.

— Но и зимняя стужа несет обещание весны. Син-ин вздохнул:

— А за ней — новой стужи. За каждой надеждой — новые горести. Что с того?

— Владыка не понимает. Что для одних несчастье, для других — удача. Печально, не правда ли, что Коноэ не оставил наследника?

Син-ин бросил взгляд через плечо на говорившего. Это был тихий высохший старичок монашек из тех вечных приживал, что льнут к государям и их родственникам, кормясь своей мудрой наружностью, а то и советом или своевременной цитатой из сутр. Син-ин не помнил даже его имени.

— На что ты намекаешь? Не могу же я стать императором снова. Ни один смертный не правил Драгоценным троном дважды, где это видано?

Монах поклонился:

— Помилуйте, государь, если позволил истолковать себя превратно. У меня и в мыслях не было, но… у вас Ёедь есть сын, Сигэхито.

— Да, только у отца, Тоба-ина, полно своих сыновей, которых он наверняка предпочтет моим отпрыскам. Хотел бы я знать, за что он меня так невзлюбил.

— Отцы и дети часто не понимают друг друга, владыка. Может, дело вовсе не в вас? Просто он любит свою наложницу и оттого благоволит ее детям больше, чем вам.

— Может быть. Говорят, это она распускает обо мне слухи, что я-де наслал на Коноэ смертельную хворь.

— У слухов длинные ноги. Однако кто скажет, где в них правда, а где вымысел? Конечно, честолюбие Бификумон-ин ничего доброго не сулит. Быть может, владыка слышали, что она прочит одну из дочерей в императрицы?

— То есть в жены какому-нибудь принцу?

— Нет, повелитель. В государыни.

— Что?! Драгоценный трон уже четыреста лет не занимала ни одна женщина! Совет этого никак не потерпит!

— Так точно, владыка. Подобное вмешательство в государственные дела ее ничуть не красит. Из-за строптивости наложницы вашему отцу будет непросто отстоять свое право в выборе наследника.

Сип-ин с подозрением оглядел монашка. Его сморщенное лицо и бритая голова напомнили бывшему правителю лукавого демона, каких часто изображали на резных дверях храмов. «Зря ты с ним так жесток, — отчитал он себя. — Это тебе впору хитрить, не ему».

Разумеется, все, что благоприятствовало Син-ину, шло на пользу и его многочисленным советникам, вассалам и слугам. Попытка монаха пробудить в хозяине тщеславие была вполне закономерна. «Однако не случается ли так, — напомнил себе Син-ин, — что людские судьбы ложатся на весы истории и достаточно легчайшего дуновения, чтобы одних возвысить, а других послать в небытие? Ведь верно, что наследник еще не определен, а поведение наложницы поставит выбор отца под сомнение…»

Из сада вместе с ветерком повеяло упавшим и уже подгнивающим плодом гинкго. Син-ин сморщил нос и живо замахал перед собой веером.

— Придется позвать кого-то, чтобы вычистил это гнилье, — пробормотал он.

— Что-что, повелитель? — встрепенулся монах.

— Это я о ягодах.

Син-ин подобрал полы алой парчового одеяния и встал, собираясь поискать менее дурнопахнущее место.

— Должно быть, я снова истолковал вас превратно. Син-ин замер и через некоторое время заговорил, будто сам с собой:

— И все-таки не повредит выяснить, кто сможет встать на мою сторону, если с отцом… возникнут трудности. Трон я оставил, но блюсти мир и спокойствие все еще обязан, верно? Будет негоже с моей стороны допустить в столице раздор и смуту. А потому будет нелишне составить список верных и доблестных воинов, как ты считаешь?

Монашек с улыбкой поклонился:

— Весьма нелишне, владыка. Я разузнаю, можно ли его достать.

— Из какого ты монастыря?

— Из Энрякудзи, повелитель.

— Да, как же я забыл. Вы издавна служите моей семье.

— Наша обитель удостоилась такой чести.

— А эти… легенды о том, что монахи могут посредством молитв и обрядов насылать порчу или менять ход событий, они верны?

— Я дал обет не разглашать наших тайн, повелитель, однако могу сказать, что нам случалось взывать к силам по ту сторону мира смертных и заставлять их… прислушаться.

— О!.. Жаль, я ничего не смыслю в подобных делах. Чтобы добиться успеха, нужен немалый опыт…

— Владыка, — сказал монашек с поклоном, — может всецело на меня положиться.

Поворот ладони

Когда ждать объявления наследника стало совсем невмоготу, Тоба-ину пришлось пойти на уступки Государственному совету. Он был вынужден примириться с первой женой, Тай-кэнмон-ин, все еще опечаленной его увлечением наложницей Бификумон-ин. И вот на трон взошел Го-Сиракава, второй сын Тайкэнмон-ин, которому в ту пору было двадцать восемь лет.

Го-Сиракава, как и его брат Син-ин, не отличался ни манерами, ни выдающимся умом, зато его назначение всех устраивало.

Зимой того же года пятидесятитрехлетний Тоба-ин отправился к святилищам Кумано — помолиться за благополучное правление сына. Он выбрал самую трудную тропу Накахэти (подъем по ней занимал пятнадцать часов), исходя из поверья о том, что лишь путь, полный тягот, способен очистить паломника от грехов. Горная тропка вилась меж кедровых и камфорных рощ мимо трех храмов — Нати, с его дивными водопадами, посвященными Идзанами, а также Сингу и Хонгу, почитавшегося основным.