Энн Эпплбаум - Паутина Большого террора

• Название: Паутина Большого террора
• Автор: Энн Эпплбаум
• Издательство: Московская школа политических исследований
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-93895-085-6

Эта книга, отмеченная Пулитцеровской премией, — самое документированное исследование эволюции советской репрессивной системы Главного управления лагерей — от ее создания вскоре после 1917 г. до демонтажа в 1986 г. Неотделимый от истории страны ГУЛАГ был не только инструментом наказания за уголовные преступления и массового террора в отношении подлинных и мнимых противников режима, но и существенным фактором экономического роста СССР. Только в пору его расцвета — в 1929–1959 гг. — через тысячи лагерей прошли около 18 миллионов заключенных. В собранных автором письменных и устных мемуарах погибших и выживших жертв концлагерей, в документах архивов — уникальные свидетельства о быте и нравах зоны: лагерная иерархия, национальные и социальные особенности взаимоотношений заключенных; кошмар рабского труда, голода и унижений; цена жизни и смерти, достоинство и низость, отчаяние и надежда, вражда и любовь…

Эта подлинная история паутины Большого террора — одна из самых трагических страниц летописи XX века, к сожалению, не ставшая, по мнению, автора, частью общественного сознания.

---

Подальше от границы, где на подготовку было больше времени, ГУЛАГ попытался наладить упорядоченную эвакуацию заключенных. Три года спустя в длинном напыщенном докладе «О работе ГУЛАГа за годы войны (1941–1944)» тогдашний начальник ГУЛАГа Виктор Наседкин сказал, что эта эвакуация «в основном была проведена организованно». Ее планы, заявил он, разрабатывались ГУЛАГом «в увязке с перебазированием промышленности». При этом

«в связи с известными транспортными затруднениями значительная масса заключенных эвакуировалась пешим порядком»[1441].

На самом деле никаких планов эвакуации не было, она проводилась в лихорадке и панике, нередко под немецкими бомбами. «Известные транспортные затруднения» означали, что люди задыхались до смерти в переполненных вагонах, что немецкая авиация уничтожала их в пути. Поляк Януш Пучиньский, арестованный и депортированный 19 июня, чудом спасся вместе с матерью, братьями и сестрами из горящего поезда, который вез заключенных. Он вспоминает:

«Раздался сильный взрыв, и поезд остановился. Люди начали выпрыгивать из вагонов… Я увидел, что поезд стоит в глубокой длинной впадине. Я подумал — все, мне отсюда не выбраться. Самолеты ревели над головой, ноги были как ватные. Каким-то образом я взобрался по откосу и побежал к лесу, до которого было метров 200–250. Там я обернулся и увидел позади себя, на открытом месте, множество людей. В этот миг появилось следующее звено самолетов, и с них по людям начали стрелять…»[1442].

Под бомбежку попал и эшелон с заключенными из тюрьмы в Коломые. Некоторые из них погибли, но почти триста человек разбежались. Конвоиры задержали сто пятьдесят из них, но затем отпустили. Как они сами объяснили, им нечем было кормить арестантов и негде их держать. Все местные тюрьмы подлежали эвакуации[1443].

Воздушный налет на арестантский эшелон был, впрочем, событием не слишком частым, поскольку заключенных обычно эвакуировали пешком. К примеру, при эвакуации одной сельхозколонии

«семьями и багажом руководящего состава… был занят, по существу, весь незначительный гужтранспорт колонии»[1444].

В других случаях по причинам как практическим, так и пропагандистским приоритет перед людьми имело промышленное оборудование. Страна получила жестокий удар на западе, но ее руководители пообещали наладить производство к востоку от Урала[1445]. Неудивительно, что «значительная масса» (а лучше сказать — подавляющее большинство) заключенных, передвигавшаяся, по словам Наседкина, «пешим порядком», перенесла все ужасы изнурительных переходов, описания которых зловеще напоминают описания передвижения узников нацистских концлагерей четыре года спустя.

«Транспорта у нас нет, — сказал начальник кировоградской тюрьмы заключенным после страшной бомбежки. — Дойдет тот, кто дойдет. Протезы — не протезы, все будут идти. Того, кто идти не сможет, — пристрелим. Мы немцам никого не оставим. Так что учтите: вы — хозяева своей жизни. Пока — вы»[1446].

И люди шли, хотя многим не было суждено добраться до места назначения. Быстрое продвижение немцев нервировало чекистов, а когда они нервничали, они начинали стрелять. 2 июля на восток пешим порядком двинулись 954 заключенных из тюрьмы в Черткове на Западной Украине. По пути возглавлявший этап сотрудник НКВД, согласно обнаруженной в архиве докладной записке, приказал расстрелять «123 заключенных — членов „ОУН“» якобы «при попытке восстать и бежать». После более чем двух недель ходьбы, когда наступающие немцы находились на расстоянии 20–30 километров, он приказал расстрелять почти всех остальных[1447].

Тем, кто избежал расстрела, иной раз приходилось немногим лучше. Наседкин писал:

«Аппараты ГУЛАГа в тыловых районах были мобилизованы на обеспечение проходивших эшелонов и этапов заключенных медико-санитарным обслуживанием и питанием»[1448].

А вот как описывает эвакуацию из кировоградской тюрьмы М. Штейнберг, политическая заключенная, арестованная в 1941 году по второму разу:

«Все было ослепительно залито солнцем. В полдень оно стало невыносимым. Ведь это Украина, август месяц. Было примерно 35° жары. Шло огромное количество людей, и над этой толпой стояло марево пыли, марево. Дышать было не просто нечем, дышать было невозможно…

В руках у каждого был узел. Несла и я свой. Взяла с собой даже телогрейку. Без телогрейки очень трудно прожить заключенному. Это и подушка, и подстилка, и укрытие — все. Ведь в подавляющем большинстве тюрем нет ни коек, ни матрацев, ни белья.

Но когда мы по этой жаре прошли 30 километров, я свой узел тихонько положила на обочину. Ничего себе не оставила, ни ниточки. Поняла, что мне уже ничего не донести. Так же поступило огромное большинство женщин. Но те, кто не бросил свои узлы после первых 30 км, бросили их после 130 км. До места никто ничего не донес. Когда прошли еще 20 км, я сняла туфли и бросила их…

…После Аджамки я 30 километров тянула за собой мою сокамерницу Соколовскую. Это была старая женщина, лет под семьдесят, совершенно седая… Ей было очень трудно идти. Она цеплялась за меня и все говорила про свою 15-летнюю внучку, с которой жила. Последним страхом в жизни Соколовской был страх, что эту внучку тоже возьмут. Мне было тяжело тащить ее за собой, и я сама стала падать. Она говорит: „Ну, отдохни немного, я пойду одна“. И тут же отстала на два метра. Мы шли последними. Когда я почувствовала, что она отстала, я обернулась, хотела взять ее — и увидела, как ее убили. Ее закололи штыком. Со спины. Она не видела. Но, видно, хорошо закололи. Она даже не шелохнулась. После я думала, что она умерла более легкой смертью, чем все остальные. Она не видела этого штыка. Она не успела испугаться»[1449].

В общей сложности органы НКВД эвакуировали 750 000 человек из 27 лагерей и 210 колоний[1450]. Еще 140 000 были эвакуированы из 272 тюрем и отправлены в другие тюрьмы на востоке страны[1451]. Многие из этих людей — сколько, мы не знаем — не добрались до места назначения.

Глава 20 «Чужие»

Ивы всюду ивы…
В инее как ты красива, Алма-Атинская ива.
Но если тебя забуду, сухая ива с улицы Розбрат,
Рука моя пусть отсохнет!
Горы всюду горы…
Тянь-Шань предо мною плывет лиловый —
Пена из света, камень из красок, блекнет и тает —
но если тебя забуду, вершина Татр далеких,
Белый Поток, где с сыном о плаваньях мы мечтали,
а нас провожал улыбкой наш добрый домашний ангел, —
Пусть превращусь я в Тянь-Шаньский камень!

…

Если Тебя я забуду… Если я Вас забуду…

Александр Ват. «Ивы в Алма-Ате». Январь 1942 г. (Пер. с польского Н. Астафьевой[1452])

С первых дней ГУЛАГа в его лагерях всегда содержалось немалое число иностранцев. Большей частью это были западные коммунисты и коминтерновцы, но иной раз там оказывались и англичанки и француженки, вышедшие замуж за советских граждан, и оказавшиеся в СССР коммерсанты. К ним относились как к диковинкам, как к редким птицам — и все же коммунистическое прошлое и опыт советской жизни помогали им освоиться в лагерях. Лев Разгон писал:

«Все они были своими, потому что они или родились и выросли здесь, или же приехали и жили в нашей стране по своей собственной воле. Даже в том случае, когда они очень плохо говорили по-русски, а то и вовсе не говорили, — они были своими. И в лагерном котле они очень быстро растворялись и переставали казаться чужеродными. Те из них, кто выжил в первые год-два лагерной жизни, выделялись среди нас, „своих“, разве что плохим языком»[1453].

Совсем иначе обстояло дело с иностранцами, которых посылали в ГУЛАГ начиная с 1939 года. На вновь присоединенных территориях многонациональной восточной Польши, Бессарабии и Прибалтийских стран органы НКВД в больших количествах выхватывали из буржуазной или крестьянской среды поляков, латышей, литовцев, эстонцев, украинцев, белорусов, молдаван и отправляли их в лагеря или ссылку. Противопоставляя их «своим» иностранцам, Разгон называет их «чужими». Это были «люди другой страны, другой национальности, которых занесла к нам непонятная им, чужая и враждебная сила истории». Их мгновенно можно было узнать по внешнему виду.

«Об их прибытии в Устьвымлаг, еще до появления их на Первом лагпункте, сигнализировало появление у блатных экзотической одежды: молдаванских мохнатых высоких шапок и цветных кушаков, буковинских расшитых меховых безрукавок, модных пиджаков в талию с высоко поднятыми плечами»[1454].

Аресты на оккупированных территориях начались сразу же после советского вторжения в восточную Польшу в сентябре 1939-го и продолжились после вторжений в Румынию и Прибалтику. Целями НКВД были безопасность (предотвращение восстаний и возникновения «пятой колонны») и советизация. Поэтому в первую очередь забирали тех, кого считали потенциальными оппонентами советского режима. В их число попали не только люди, работавшие в польских органах власти, но и торговцы и бизнесмены, поэты и писатели, зажиточные крестьяне — словом, те, чей арест в наибольшей мере мог способствовать психологическому подавлению населения восточной Польши[1455]. Хватали также беженцев из оккупированной немцами западной Польши, среди которых были тысячи евреев, спасавшихся от Гитлера.