Энн Эпплбаум - Паутина Большого террора

• Название: Паутина Большого террора
• Автор: Энн Эпплбаум
• Издательство: Московская школа политических исследований
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-93895-085-6

Эта книга, отмеченная Пулитцеровской премией, — самое документированное исследование эволюции советской репрессивной системы Главного управления лагерей — от ее создания вскоре после 1917 г. до демонтажа в 1986 г. Неотделимый от истории страны ГУЛАГ был не только инструментом наказания за уголовные преступления и массового террора в отношении подлинных и мнимых противников режима, но и существенным фактором экономического роста СССР. Только в пору его расцвета — в 1929–1959 гг. — через тысячи лагерей прошли около 18 миллионов заключенных. В собранных автором письменных и устных мемуарах погибших и выживших жертв концлагерей, в документах архивов — уникальные свидетельства о быте и нравах зоны: лагерная иерархия, национальные и социальные особенности взаимоотношений заключенных; кошмар рабского труда, голода и унижений; цена жизни и смерти, достоинство и низость, отчаяние и надежда, вражда и любовь…

Эта подлинная история паутины Большого террора — одна из самых трагических страниц летописи XX века, к сожалению, не ставшая, по мнению, автора, частью общественного сознания.

---

Васильева также сказала, что лагерное начальство и питалось плохо, особенно во время войны: щи, каша, селедка. «Я не помню про мясо, я его сама не видела». При Сталине московские сотрудники ГУЛАГа работали каждый день с девяти утра до двух-трех часов ночи. Сына она видела только по воскресеньям. Но после смерти Сталина положение улучшилось. Министр внутренних дел С. Н. Круглов издал приказ, предоставлявший рядовым сотрудникам часовой обеденный перерыв, офицерам — двухчасовой. В 1963 году Васильева и ее муж получили очень большую квартиру в центре Москвы, где я и взяла у нее интервью в 1998-м.

В сталинский период, однако, работа в ГУЛАГе вознаграждалась хуже, и московскому начальству приходилось думать, как завлекать людей на эти малопопулярные должности. В 1930 году, когда система еще рассматривалась как одно из средств великого экономического прорыва, ОГПУ развернуло своего рода внутреннюю рекламную кампанию. Энтузиастов звали в новые лагеря Дальнего Севера: «Энтузиазм и энергия чекистов создали и укрепили Соловецкие лагеря, играющие большую положительную роль в деле промышленного и культурного развития далекого Севера европейской части нашего Союза.

Новые лагеря под руководством чекистов так же, как и Соловецкие, должны сыграть преобразовательную роль в хозяйстве и культуре далеких окраин.

Для этой ответственной, руководящей работы… необходимы твердые чекисты, добровольно желающие работать».

Добровольцам, помимо прочего, обещали прибавку к зарплате до 50 процентов, двухмесячный ежегодный отпуск, а через три года — вознаграждение в размере трехмесячного оклада и трехмесячный отпуск. Кроме того, им полагался ежемесячный бесплатный «книжный паек» и «льготы по приобретению предметов культурной необходимости, радиоаппаратуры, спортивных принадлежностей и проч.»[906].

Позднее, когда от бескорыстного энтузиазма (если он был) совсем ничего не осталось, возникла целая система стимулирования. Лагеря были классифицированы по дальности и суровости условий, и соответственно росли надбавки к зарплате сотрудников НКВД. Некоторые лагеря приманивали людей возможностями для спорта и другого отдыха. НКВД, кроме того, построил для своих сотрудников специальные санатории и дома отдыха на Черном море и в Кисловодске, где они могли проводить свои длинные отпуска[907].

Были созданы особые учебные заведения для подготовки и переподготовки кадров ГУЛАГа. В одном из них, находившемся в Харькове, преподавались не только обязательные история ВКП(б) и «материалы к истории ВЧК — ОГПУ — НКВД», но и уголовная политика СССР, исправительно-трудовая политика, практика работы мест заключения (административная работа, культурно-воспитательная работа, организация и планирование работы, учет и отчетность) и военные предметы[908]. Тем, кто изъявлял желание работать в Дальстрое, в лагерях Колымы, позволяли даже менять в документах социальное происхождение своих детей на «из рабочих», что давало им преимущество при поступлении в вузы и было поэтому довольно мощным стимулом[909].

Деньги и льготы привлекали людей и на низшие должности. Для многих ГУЛАГ был просто наименьшим из зол. В сталинском СССР, где люди страдали от войн, голода и недоедания, работа конвоира или надзирателя означала для иных серьезное социальное продвижение. Сусанна Печуро, находившаяся в лагерях в первой половине 50-х, рассказывала про надзирательницу, которая пошла на эту работу, чтобы вырваться из колхоза с его голодной жизнью. «Она была сирота… у нее было семеро младших братьев и сестер. Она жила там с ними на Севере и на эту свою зарплату и свой паек она их всех кормила». Другой свидетель рассказывает историю Марии Ивановой — молодой женщины, добровольно пришедшей работать в лагерь в 1948 году. Надеясь избежать жизни в колхозе и еще сильнее надеясь найти мужа, Мария Иванова была любовницей разных лагерных начальников, переходя от одного к другому по нисходящей. В конце концов она оказалась в одной комнатушке с матерью и двумя внебрачными детьми[910].

Но даже больших зарплат, длинных отпусков и перспектив социального роста не всегда было достаточно, чтобы привлекать в систему нужное количество работников, особенно на нижних уровнях. Во времена наивысшего спроса людей иной раз просто направляли туда, где они были нужны, не объясняя им, куда именно они едут. Медсестра Зоя Еременко сразу после окончания двухгодичной медшколы оказалась в лагере Красноярск-26. «Насторожилась, испугалась, но когда ознакомилась, оказалось, что „там“ такие же люди и работа медицинская такая же, как и была на практических занятиях», — вспоминала она[911].

Особенно трагическими были судьбы тех, кого заставили работать в лагерях после Второй мировой войны. Тысячи бывших красноармейцев, пробившихся к своим из немецкого плена, и гражданских лиц, которые жили во время войны на чужой территории (беженцев, перемещенных лиц) отправляли по возвращении в СССР в «проверочно-фильтрационные лагеря», где подвергали допросам. Часть из тех, кого не сажали после этого в ИТЛ, посылали служить в военизированную стрелковую охрану мест заключения. К началу 1946-го таких было 31 000, и в некоторых лагерях они составляли до 80 процентов охраны[912]. Перейти на другую работу было трудно. У многих не было ни паспортов, ни прописки, ни военных билетов. Без этого люди не могли покидать лагеря и искать другую работу. Каждый год 300–400 охранников кончали самоубийством. Один из пытавшихся это сделать так объяснял свой поступок:

«Причиной этого настроения является то, что я давно служу, и до сего времени меня не прописывают, и почти каждый день приходит милиционер с предупреждением о выселении с квартиры, а потому на этой почве у меня каждый день скандалы в семье»[913].

Другие попросту опускались. Югославский коммунист Карло Стайнер, который во время войны и после нее был заключенным в Норильске, вспоминал, что такие охранники «резко отличались от тех, кто не участвовал в войне»:

«Признаки разложения были хорошо заметны. Эти охранники с охотой брали взятки у женщин-заключенных или становились клиентами самых привлекательных. Они позволяли уголовникам уходить из бригады грабить квартиры, а потом получали с них долю награбленного. Они не боялись суровых наказаний, которым их могли подвергнуть, узнай начальство об их проступках»[914].

Протестовали лишь единицы. В архиве сохранились сведения о репатрианте Данилюке, который решительно заявил: «Я вообще не желаю служить в органах МВД». После многочисленных «проработок» его уволили из системы военизированной охраны. По крайней мере, в его случае упорный и последовательный отказ работать в ГУЛАГе принес желаемый результат[915].

Самых своих удачливых и верных работников система вознаграждала. Некоторые из них получили многое помимо пайка и более высокого социального статуса. Те, кто силами своих заключенных принес государству много золота или древесины, в конечном итоге не оставались без награды. И если жизнь в заурядном лесозаготовительном лагпункте никогда не была очень приятной даже для тех, кто в нем командовал, то в некоторых крупных лагерях начальство со временем устроилось с немалым комфортом.

В 40-е годы города, находившиеся в центре крупных лагерных комплексов, — такие как Магадан, Воркута, Норильск, Ухта, — уже были большими населенными пунктами, где кипела жизнь, работали магазины и театры, были разбиты парки. За время, прошедшее после первых дней ГУЛАГа, возможностей для хорошей жизни стало неизмеримо больше. В крупных лагерях большие начальники получали более высокие зарплаты и более солидные премии, имели более длинные отпуска, чем начальники в обычной промышленности. В эпоху всеобщего дефицита они хорошо питались и имели доступ к высококачественным товарам.

«Жизнь в Норильске была лучше, чем в любой другой точке Советского Союза, — вспоминал Андрей Чебуркин[916], работавший на производстве в Норильске, а позднее местный чиновник. — Во-первых, у всех начальников были домработницы из заключенных. Потом — еда. Роскошь, а не еда. Все сорта рыбы. В озерах можно было наловить сколько хочешь. Вся страна жила по карточкам, а мы тут — практически без карточек. Мясо. Масло. Под шампанское хорошо шли крабы, их тут было немерено. Икра… Ее бочками привозили. Я, конечно, начальство имею в виду, не работяг. Те были заключенными, у них своя доля…

Платили хорошо… Скажем, бригадир имел шесть — восемь тысяч. В центральных областях можно было получать самое большее тысячу двести. Я приехал в Норильск работать инспектором в специальном Управлении НКВД по урану. Искали урановую руду. Мне положили зарплату инспектора: две тысячи сто с самого начала, потом каждые полгода повышали на десять процентов. Это примерно в пять раз больше, чем люди получали в обычной гражданской жизни»[917].