Анна Тимофеева-Егорова - Я — «Берёза». Как слышите меня?..

• Название: Я — «Берёза». Как слышите меня?..
• Автор: Анна Тимофеева-Егорова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999

Аннотация издательства

Это воспоминания о военных годах летчика-штурмовика А. А. Тимофеевой-Егоровой. Женщина летчик-штурмовик редчайшее явление нашей военной истории. Здесь и боевая работа летчицы, и немецкий концлагерь, и двадцать лет ожидания заслуженного звания «Герой Советского Союза».

---

Однажды вечером в выходной день, зашла я в кафе, села за столик и заказала мороженое.

— Егорова! — кто-то окликнул меня сзади.

Повернулась на голос — и вижу комиссара аэроклуба. Подошла к его столику. Он познакомил меня со своей женой, дочкой и усадил рядом.

— Почему же ты не ходишь в аэроклуб? — спросил меня комиссар.

Я высказала свои сомнения, а он мне и говорит:

— Зря, а ведь вчера после долгих споров мы решили отдать единственную женскую путевку в Херсонскую авиационную школу тебе.

— Мне?

— Да, тебе Коккинаки, — и, обращаясь к жене, пояснил: — ребята прозвали ее «Коккинаки», вот и я Аню так назвал, — и мы все дружно засмеялись.

— Ничего, называйте, — я, — мне даже нравится, ведь братья Коккинаки прославленные летчики, испытатели и рекордсмены.

— Завтра же бери в штабе аэроклуба направление, увольняйся с комбината и быстрей езжай в Херсон. Учти, придется там тебе сдавать кроме специальных предметов экзамены по общеобразовательным предметам за среднюю школу. Конкурс большой, готовься!

В Херсоне действительно был большой наплыв воспитанников аэроклубов страны. Приехали из Москвы и Ленинграда, Архангельска и Баку, Комсомольска-на-Амуре и Минска, Ташкента и Душанбе. На штурманское отделение в училище принимали только девушек, а на инструкторское — в основном парней.

В первую очередь нас направили на медицинскую комиссию. Кто прошел, того включали в группы для сдачи общеобразовательных предметов. Математику устно принимал старый преподаватель педагогического института и мы, убедившись, что он плохо слышит, помогали друг другу подсказками, и большинство получили пятерки. Но «ряды» наши заметно редели.

Вот уже пройдена и мандатная комиссия. По совету секретаря Смоленского обкома комсомола я ничего не сказала о своем старшем брате..

Наконец вывешены списки принятых, читаю: «Егорова — на штурманское отделение».

Большой, бурной радости, такой, какая была у меня в Ульяновске, не прорвалось, но все же, бегу на почту и посылаю маме телеграмму — хочу ее порадовать. Да, порадовать, сообщить, что ее дочь приняли в летную школу! Вот пишу это сейчас, а сама думаю о том, как мне не хотелось, чтобы сын Петя поступал в военное летное училище. Я его всячески отговаривала, и он, кажется, согласился со мной, а потом, спустя недели две, подошел ко мне и говорит:

— Мама! Любовь к авиации мне привита с твоим молоком. С раннего детства я слышу разговоры о самолетах. Знаю, как трудно было стать тебе летчиком, но ты добилась своего. Отпусти и меня… Мама, пожалуйста, отпусти…

И я сдалась. Втайне надеялась, что не примут сына, так как поехал он в училище поздно, без направления военкомата.

И вот получаю телеграмму: «Рад, счастлив: принят. Целую. Петр».

Но рада ли была я? Материнское чувство брало верх над разумом. Мне очень хотелось, чтобы сын жил в родном гнезде, учился или работал где-то рядом, чтобы я могла, когда нужно, опекать, подсказывать ему, подставить в трудную минуту плечо…

А что думала в те давние годы моя мама, получив телеграмму из Херсона?

Вот ее письмо:

«Родная моя, здравствуй!

Я получила твою телеграмму. Рада за тебя. Но еще больше бы я радовалась тому, если бы ты не стремилась в небо. Неужели мало хороших профессий на земле? Вот твоя подружка Настя Рассказова окончила ветеринарный техникум, живет дома, лечит домашний скот в колхозе, и никаких нет тревог у ее матери. А вы у меня все какие-то неспокойные, чего-то все добиваетесь и куда-то стремитесь.

От Васеньки никаких известий нет. Ох, дочушка, изболелось у меня о нем все сердце. Жив ли сердечный? Помню, как приехала к нему в Москву, а он уже директор и депутат какой-то. Надел он на меня свою кожаную тужурку, взял под руку и повел в театр. А там все зеркала, зеркала, а я-то думала, что это на нас похожие идут — удивленье одно. Хотя бы ты за него похлопотала.

А ты учись, старайся. Что же теперь делать, раз уж полюбила свою авиацию и она тебе дается. Вы, мои дети, счастливы — счастлива и я. Вы в горе — горюю и я, ваша мать.

Восемь человек вас, детей, у меня и за всех я в тревоге. Все разлетелись мои птенцы. Вот и последнего — Костю проводила в армию. Дала ему наказ служить верно и честно, но когда поезд с ним стал скрываться за поворотом — упала на платформе без сознания. И что это уж со мной такое приключилось — ума не приложу»…

Эх, мама, мама! Как тебе сказать, как объяснить, что такое для меня полеты. Это моя жизнь, моя песня, моя любовь. Кто побывал в небе, обретя крылья, никогда не изменит ему, будет верен до гробовой доски, а если случится, что не сможет летать, все равно полеты ему будут сниться…

Мне нравилось, как вели занятия преподаватели в нашем училище. Особенно интересно проводил занятия по метеорологии старый морской капитан в отставке, избороздивший все моря и океаны. Он был, как открытие для нас всех.

Капитан входил в аудиторию, важно подняв голову в форменной фуражке с очень высокой тульей. Мы все вставали, приветствуя капитана, и мысленно, глядя на его тщательно отутюженную и подогнанную по фигуре форму, мне хотелось быть похожей на него. А роста капитан был совсем маленького, с глубоко посаженными глазами, которые как светлячки глядели на нас добро и уважительно. Каждый раз лекцию капитан начинал со старинного поверья календаря: «Если солнце село в тучу, берегися штурман бучи…» Или еще какую-либо поговорку, касающуюся нашей будущей профессии, вспоминал наш кумир.

Я впервые поняла, что такое хороший преподаватель: он любит свою профессию, увлечен ею, знает ее хорошо и уж обязательно слушателям своим привьет любовь к предмету и даст хорошие знания.

Война с Финляндией ускорила наш выпуск. Программу обучения в школе резко сократили, закруглили и подвели к экзаменам, которые мы сдавали тоже в спешке. Нам даже обмундирование не сумели пошить, так и выпустили — в старых гимнастерках и юбках, в каких были курсантами.

Дочушка, не упади!

Меня отправили в аэроклуб города Калинина — штурманом аэроклуба. На месте оказалось, что штурман там уже есть, а не доставало летчика — инструктора. Я согласилась с радостью, потому что очень хотела летать, и после проверки техники пилотирования была допущена к обучению учлетов.

Выделили мне группу в двенадцать человек. Ребята все разные и по общей подготовке, и по физическому развитию, и по характерам. Одно объединяло любовь к авиации. Всем не терпелось поскорее закончить наземную подготовку и начать летать. Я их понимала.

Часто к нам на занятия приходил командир звена старший лейтенант Черниговец. В армии он был летчиком — истребителем, и в Осоавиахим его послали на укрепление инструкторских кадров. Черниговец действительно мастерски летал, хорошо знал математику, физику, легко объяснял громоздкие формулы по аэродинамике. Курсанты любили его за уважительное к ним отношение. Очень помог Петр Черниговец в подготовке первого аэроклубовского выпуска и мне. В один из летных дней разбился старший летчик-инструктор И.М. Гаврилов. При ударе самолета о землю курсанта выбросило из кабины в сторону, он сгоряча поднялся и побежал… Врачи осмотрели его, послушали и дали освобождение от полетов, а через пять дней и его не стало. Полеты прекратились. Курсанты ходили понурые. Командир звена Черниговец приказал построить все звено для разбора случившегося.

— Самолет, как вы знаете, — начал он, — есть самолет и каким бы он ни был тихоходным и простым, к нему надо относиться на Вы, то есть внимательно и серьезно. И тот, кто этим пренебрегает будет наказан. Опытный летчик инструктор Гаврилов понадеялся на курсанта, а тот пренебрег законами аэродинамики или плохо знал ее — и вот результат. На последнем развороте, как все мы видели с земли, самолет задрал нос, потерял скорость и свалился в штопор. Высоты не было, чтобы машину вывести из критического положения, и он врезался в землю. Профессия летчика, — продолжал Черниговец, — как вы убедились, не только романтична, но и опасна. Но носы вешать не будем давайте, займемся делом! — И он начал рисовать тут же на песке различные положения самолета в воздухе, одновременно объясняя и спрашивая то одного, то другого курсанта. И лед тронулся.

Для инструктора самостоятельный вылет его ученика — такое же событие, как собственный вылет. Помню, первым я выпускала в своей группе учлета Чернова. Уже получено «добро» от командира отряда, но я волнуюсь и прошу еще слетать с ним командира эскадрильи. Комэск сделал с Ченовым полет по кругу да как закричит:

— Чего зря самолетный ресурс вырабатывать — выпускай!

С волнением взяла я в руки флажки, как когда-то брал их инструктор Мироевский. Все смотрят на учлета, а он сидит в кабине сосредоточенный, серьезный и ждет разрешения на взлет. Тогда я поднимаю вверх белый флажок, а потом резко вытягиваю руку, показывая флажком направление вдоль взлетной полосы.