Ник Гали - Падальщик

• Название: Падальщик
• Автор: Ник Гали
• Издательство: Олма Медиа Групп
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-373-03447-0

Тайский мальчик, буддийский монах, случайно узнает содержание Тайной Сутры. В ней говорится о том, что спастись и выйти к свету можно… сквозь тьму. В чем секрет Падальщика?..

Робот, предсказывающий будущее; погоня за таинственным наследством, поиск любви с помощью математического расчета… Опасные приключения ждут семерых избранных. В современном мире путь к счастью подсказывают восточные сутры, сны-притчи и философские сказки.

---

— Не очень понятно, — почесал нос Дипак, — вот ты сама Можешь понять, кто тебя сделал такой, какая ты есть?

— Меня? — Геня замолчала и задумалась. В — Вот именно, — кивнул Дипак, — сразу не скажешь, — миллион факторов, тысячи людей, сотни ситуаций!

— Нуда, — развела руками Геня, — нужно время, чтобы понять, кто ты есть.

— А я вот знаю, кто я! — с важностью объявил Звеллингер. — И где моя община.

— Ну-ну? — спросил Дипак.

— Мой дед, — Звеллингер поправил отблескивающие светом огня в камине очки, — в тридцать девятом году десятилетним сиротой дошел из Польши до Франции — пешком. Там в Бресте он спрятался в кабине грузовика, который грузили на отправляющийся в США пароход. Он провел месяц в запертом трюме питался галетами из коробок, которые нашел в кузове машины проковырял гвоздем радиатор и пил из него воду. И страна, куда он так стремился попасть, наградила его за упорство, приняла. Он встал на ноги, построил свое дело, — и сын его, мой отец, развил это дело и стал миллионером. И я родился в этой стране. Я горжусь ею, потому что это честная страна. Она вырастила меня и научила, что все в ней движется справедливостью, основанной на честных законах. Честный рынок создает в моей стране честных миллионеров. И мой отец не только зарабатывал деньги, — на эти деньги он усыновил еще одного ребенка, он вылечил меня от тяжелой болезни. Я помню, как часто в детстве я смотрел на флаг, что был поднят перед домом отца… Да, я испытывал в сердце ту самую вспышку, о которой говорится в тетради. Моя истинная вера, если вам так угодно, это вера в мою страну, в демократию, в идеалы, которые создали Америку. И это не только вера американцев, но и вера всех людей планеты, разделяющих наши ценности. Вот вам моя община. И законы и традиции ее — это законы Америки, правила и традиции свободного рынка и равных возможностей.

Он закончил и едва уловимо дернул плечом.

Все замолчали. Тикали на стене ходики часов.

— Я тоже знаю, кто я, — вдруг послышался в тишине хриплый голос Батхеда из кресла в самом темном углу справа от камина.

Все обернулись к нему. Наступила пауза.

— Ну, говори. Кто же ты? Кто твоя община? — спросил Самуэль.

— Не к чему говорить, — Батхед вжался в темноту, — но я знаю.

— А я вот не знаю! — громко заявил Дипак. Он запустил в волосы пятерню, встал с дивана и прошелся в полумраке по ковру.

Все посмотрели на него.

— Ну то есть, не то что я вовсе не знаю, кто я, — индус остановился и растерянно развел руками. — Но я не понимаю, что но мне главное. Во мне столько всего! И я не люблю правила в принципе! Где вы прикажете мне искать мою общину?

— Это называется отсутствие целостности личности, — назидательно сказал Звеллингер, — у каждого должен быть стержень, на который все наматывается. В чем твой стержень? — он посмотрел на Дипака. — В чем в каждом из вас стержень? — обернулся он ко всем.

Огонь снова блеснул на толстых линзах очков.

— Мой стержень мое везение, — задумчиво сказал Дипак, — я всегда полагался на него. Я все время рискую. Я как бы…

Он хотел было рассказать им про старый фильм, который обожал в детстве — с Радж Капуром — «Бродяга». Сам себя он всегда воображал в образе такого беспечного странника, пружинящей походкой идущего с кучей хорошего настроения по пыльной дороге мира, распевающего песни, машущего рукой млеющим по обеим сторонам дороги девушкам — свободного от привязанностей и соблазнов. А соблазны, словно эти обиженные невниманием девушки, бежали за ним, предлагали себя, позволяли достичь в жизни всего без труда…

— Не знаю, — сказал он, нахмурившись, раздумав рассказывать избранным про странника. Он прошел к камину и снова уселся на диван.

— А ты? — обратился Самуэль к сидящей рядом с ним Катарине, — ты знаешь, кто ты есть и кто тебя сделал такой? — Я?.. — Катарина повернулась к нему (угол не больше — не меньше часто репетируемого перед зеркалом, рот полуоткрыт, откинуть назад волосы, сделать серьезный вид…) Пока она проделывала все это, она забыла вопрос. Но не смутилась — такое с ней уже бывало. Она сказала то, что всегда говорила в подобных случаях: К — Мне надо подумать.

— Вот и мне надо подумать, — вздохнул Самуэль, — на сегодняшней лекции мне на миг показалось, что мне не следует верить в то, во что я верил раньше. Но эта тетрадь, как будто написана про меня, про мою родовую пирамиду… Он поднял брови и замолчал; Катарина томно смотрела на него из-под полуприкрых век.

— Послушайте, — зазвенел вдруг со скамеечки голос монаха, — когда мы в моей стране объясняем прихожанам, как правильно молиться, мы учим их вспомнить тот момент в их жизни когда им стало хорошо от того, что они сделали добро другим Этому учит наша вера.

Ли-Вань смотрел в лица сидящим у камина.

— И этому учит любая религия. Религиозная вера помогает человеку ощутить свою связь с другими людьми, стать частью целого. Может быть, вам поможет религия?

Все помолчали в ответ.

— Легко вам, монахам, — пробурчал Дипак, — вам нечего искать. Моменты вспышки в сердце вы вызываете размышлениями о вере, и добродетельная община, которая воспитала в вас эту веру, — это ваши единоверцы. А что делать, если мои вспышки в сердце не связаны с религией?

— Но с чем-то же они связаны? — сказал монах. — Тетрадь говорит, что у каждого есть вера. То, с чем связано появление изумрудного сияния в вашем сердце, и есть то, во что вы верите.

Дипак задумался.

Ему вспомнилась вдруг высокая крутая лестница, ведущая в давно заброшенный горный храм, — и он, мальчишка, на спор, не послушав запретов родителей, лезет через ограду, карабкается, рискуя убиться, по обвалившимся каменным ступеням, а потом, залезши уже высоко, оборачивается и видит раскинувшиеся под собой джунгли. И захватывает у него дух от того, что он смог сделать то, чего другие боялись, и от пьянящего ощущения свободы от всех запретов, — и кажется ему, что сейчас он взлетит…

— Мои лучшие моменты связаны с чувством свободы, — сказал Дипак.

— Хорошо, — кивнул монах, — а можете ли вы проследить это чувство к кому-нибудь из своих Учителей или к тому сообществу людей, которые помогли родиться этому чувству, к каким-то общим правилам вашей общины?

Дипак задумался.

— Да нет, — усмехнулся он. — Пожалуй только если в том смысле, что я отрицал все правила своей общины.

Монах хотел было что-то сказать, но передумал и замолчалВместо него опять загудел Звеллингер:

— Пусть каждый решает для себя сам. Демократия это прежде всего свобода выбора.

— Это поэтому у вас в супермаркетах сто двадцать пять сортов сухого завтрака? — неожиданно зло прокаркал из темноты Батхед.

— Да, представь себе, — с насмешливым удивлением повергнулся к нему Звеллингер, — в том числе. Но кроме этого у нас в школе, как и в средствах массовой информации, не учат только одной истине для всех. Наши преподаватели, и наши медиа, — продолжал он, делая акцент на слове «наши», — знакомят с мнениями, но не навязывают их, — а выбирать из мнений предоставляют самим людям.

Батхед не успел ответить, — на помощь ему неожиданно пришла Геня:

— Я не уверена, что из ста двадцати пяти сортов сухого завтрака покупатели легко выберут самый полезный для себя. В — Почему? Производители по закону обязаны давать информацию, — поправил на носу очки Звеллингер. — Сбор и обработка информации представляют собой труд, усилие. Чаще всего дело кончится тем, что покупатели выберут самый рекламируемый или самый дешевый товар. Таким образом свобода выбора при низкой культуре людей сводится к манипуляции. То же самое происходит и с мнениями. Человек, не наученный делать выбор, либо выберет то, что доступнее всего, либо то, что его подспудно заставят выбрать. Со времен Древней Греции Учителя объясняли детям, что хорошо, а что плохо, что можно, а Что нельзя — не только с точки зрения закона, но и с точки зрения этики. А мы на западе давно перепутали мораль с законом.

— Даже ваша тетрадь говорит, что закон родился из истинной Веры, — запальчиво ответил Звеллингер, — значит, закон это просто верхний уровень морали. Ты упомянула труд, который нужен для того, чтобы сделать выбор — Штаты создавались верующими людьми, которые верили в добродетель труда. То есть, если не работает закон, работает религиозная традиция. Мы живем как раз по Правилу.

— А бомбить страну, что находится за десять тысяч километров от вас, это часть какой вашей традиции?.. — сверкнул из угла глазами Батхед.

Самуэль встал с места и поднял вверх ладони:

— Хватит! Не хватало нам сейчас еще поссориться. Ясно, что мы сейчас не сможем прийти к единому заключению о том, где каждому из нас искать свой стержень. Но Тэд прав — каждому надо будет решить это для себя. Мы знаем правило: стержень надо искать в мировоззрении, существующем в близкой каждому из нас добродетельной общине.