Марек Хласко - Красивые, двадцатилетние

• Название: Красивые, двадцатилетние
• Автор: Марек Хласко
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 5-93636-006-7

---

Еще один раз мне представился случай блеснуть в роли судебного хроникера — финал не отличался от прежних. Я поехал на суд над неким Владеком Мазуркевичем; Мазуркевич приглашал разных людей вы­пить с ним и покататься на автомобиле, однако не рас­ставался с новыми друзьями на заре, облобызавшись, а всаживал им пулю в затылок. Судебный процесс про­ходил весьма своеобразно: Мазуркевич — стукач и провокатор — работал на УБ, и свидетели не осмелива­лись рта раскрыть. Все знали, что пан Владек — убий­ца, но считали, что он действовал по указке своих хо­зяев. (Нельзя забывать, что судили Мазуркевича еще до Октября[27]) Процесс смахивал на фарс: свидетели боя­лись говорить; прокурор ловко обходил острые углы; дряхлый адвокат Мазуркевича выстраивал линию за­щиты исходя из посылки, что его клиент — прирож­денный убийца, патологическая личность с преступ­ными наклонностями, — и полностью игнорировал факт, что, при всей своей якобы ненормальности, у то­го хватало ума присваивать принадлежавшие жертвам драгоценности; убитых он заливал бетоном у себя в га­раже. Процесс был позорищем: запуганные свидетели молчали, а Мазуркевич прозрачно намекал на свое со­трудничество с УБ; подобное немыслимо в государст­ве, где полиция сохраняет хотя бы видимость прили­чий. Это был суд не над Мазуркевичем, а над всем горо­дом. Адвокат, которого я упросил дать интервью, принялся объяснять, что у Мазуркевича так называе­мое расходящееся косоглазие, неоспоримо свидетель­ствующее о врожденном характере его преступных наклонностей, и что Мазуркевич в этом не виноват.

Старец нес чепуху, а я слушал. Вдруг лицо адвоката по­крылось мертвенной бледностью.

— Пан адвокат, что с вами?! — воскликнул я. — При­нести воды?

— У вас тоже расходящееся косоглазие? — промям­лил он и поспешно со мной распрощался. Я написал статью «Процесс против города»; Лясота вышвырнул меня вон.

В конце пятьдесят пятого года великий сын Варша­вы Казимеж Брандыс опубликовал рассказ под назва­нием «Прежде чем его забудут». Речь шла о Чеславе Милоше[28], который изменил родине и остался на Западе. Казимеж Брандыс не разочаровал своих читателей: этот рассказ был на уровне всех его предыдущих ду­рацких творений.

Однако спустя несколько месяцев с Брандысом произошла метаморфоза, и он написал рассказ «Обо­рона Гренады». Дескать, плохо, конечно, но будет луч­ше. Плохо было потому, что так должно было быть; но впереди — всеобщий мир и согласие. И на этот раз Брандыс не удивил читателей и не обманул их ожида­ний. Эпос Брандыса мастерски разгромил Артур Сандауэр, человек, лишенный иллюзий, который фактиче­ски высмеял это произведение, отнеся его к жанру «ге­роического оппортунизма». Примерно тогда же в редакцию пришел пан Перельман и предложил Лясоте опубликовать «Оборону Гренады» на вкладке и затем устроить обсуждение в молодежном клубе «Кшиве ко­ло», который редакция «По просту» опекала. Лясота, пребывавший тогда в эйфорическом состоянии, не раздумывая согласился. Узнав про это, я рассвирепел и отправился к Лясоте.

— Лилек, — сказал я. — Гони Перельмана в шею вме­сте с говенной «Обороной». Нельзя допускать на наши страницы такие вещи. Мы должны печатать или дебю­тантов, в которых верим, или писателей, которые не скурвились. Не надо себя обманывать. Нехорошо, ко­нечно, когда такой поэт, как Милош, покидает отечест­во. Но этот-то — метаморфоза, видите ли, с ним про­изошла! Долой Брандыса.

Лясота и слушать меня не стал: «Гренаду» напечатали и устроили обсуждение. После этой истории я потерял интерес к «По просту». Правда, еще одну попытку я сде­лал: написал статью о Достоевском; Лясота меня выгнал. Я решил ему насолить и отнес Достоевского в «Трибуну люду», где статью напечатали и даже заплатили гонорар. Лясота, депутат сейма, редактор газеты, которая была и остается своего рода символом, побоялся публиковать то, что охотно опубликовала «Трибуна люду» — орган Центрального Комитета Польской объединенной ра­бочей партии. Лясоте статья показалась опасной; у Ста­шека Бродского она прошла без задоринки.

Хорошо ли писать так о Лясоте именно сейчас, ког­да он уже не главный редактор «По просту» и не депу­тат сейма? Не знаю: я пишу не о сегодняшнем, а о преж­нем Лясоте. Помню, как-то я присутствовал при разго­воре американских юристов; речь шла о том, надо ли отправлять на электрический стул одного субъекта по имени Сирил Чесмен. Аргумент против смертной каз­ни звучал так: человек, просидевший двенадцать лет в тюрьме, изменился и даже если не может стать полноправным гражданином общества, жизнь ему надо со­хранить. Контраргумент был прост: приговор надле­жит привести в исполнение — Чесмена казнят не за то, каков он теперь, а за то, каким он был прежде. Лясота был трусом.

Могла ли «По просту» оставаться популярной, сме­лой и правдивой газетой? Не вижу необходимости от­вечать на этот вопрос. Польша — оккупированная страна; думая о Польше, стараясь ей помочь, нельзя ни на минуту об этом забывать — если ты настоящий по­ляк, а не круглый идиот или тюремщик. Конечно же, «По просту» не могла сохранить лицо, и никак нельзя за это винить хороших и чистых людей, которые дела­ли газету; которые целыми днями месили грязь на до­рогах, открывая в провинции дискуссионные клубы; которые писали о молодых специалистах, загнанных по распределению в глухомань, и пытались им хоть как-то помочь. В газете был прекрасно поставлен от­дел корреспонденции с мест, и колесившие по бездо­рожью, голодные, отощавшие корреспонденты были лучшими из нас. Насколько помню, в нашей редакции было шестеро чахоточных — то есть каждый второй болел туберкулезом. Партия умело выжала из газеты все, что могла. «По просту» работала на партию; «По просту» пробудила активность масс; «По просту» была первой газетой в Польше, опубликовавшей интервью с Владиславом Гомулкой; «По просту» боролась за Гомул­ку, и «По просту» Гомулкой была уничтожена.

До октября пятьдесят пятого года «По просту» была газетой, предназначенной для студентов; восемьдесят процентов тиража шло на макулатуру. После канику­лярного перерыва («По просту» два месяца в году не выходила: вероятно, другой такой газеты в мире нет) тираж подскочил до нескольких сотен тысяч экземп­ляров и рос от номера к номеру. «По просту» перестала быть газетой для студентов — по замыслу она должна была стать газетой молодой интеллигенции, а стала га­зетой всего народа. «По просту» проводила кампанию помощи молодым художникам; помню, шеф посылал меня в город их разыскивать, и я часами лазил но чер­дакам и подвалам и смотрел, как живет эта голодная братия. «По просту» первая в Польше растревожила общественное мнение и привлекла внимание так на­зываемых компетентных органов к судьбам людей, по окончании вузов пропадавших зазря в глухой провин­ции. «По просту» первая в Польше заговорила о героях Армии Крайовой[29]. «По просту» первая в Польше пока­зала, как живут социалистические вельможи, описав магазины «за желтыми шторами»[30], — и все это заслуга таких людей, как Ханка Братковская, Миша Гжеляк, Януш Худзинский, Юрек Урбан и другие. Моим непо­средственным начальником был Юлиуш Гажтецкий; по слухам, он сотрудничал с УБ. Не знаю. В Польше о людях «нашего круга» обычно говорят одно из трех: что они или стукачи, или педерасты, или алкоголики. Мне трудно сказать о своем шефе что-либо вразуми­тельное; я только знаю, что Гажтецкий работал на «По просту» как вол и вечно меня песочил; если не ошиба­юсь, именно он поднял вопрос о реабилитации героев Армии Крайовой. Но, повторю еще раз, марксизм не помогает человеку набираться разума; марксистская диалектика не учит мыслить — она учит, как надо мыс­лить. Когда газета «По и росту» начала мыслить само­стоятельно, ее закрыли.

Ошибка Братковской и других членов редколлегии состояла в том, что они допустили к работе разных по­донков, которые — едва «По просту» стала газетой но­мер один — немедленно прискакали в нашу редакцию. С Лясоты взятки гладки — он был трус; но Ханке следо­вало их всех выгнать. Про Ханку говорят разное; я мо­гу сказать только самое хорошее. Когда я получил от Ежи Анджеевского его гениальный рассказ «Побег», Лясота наложил в штаны от страха, а Ханка насела на него и заставила рассказ принять. После публикации мы получили сотни восторженных писем: люди писа­ли, что это лучшее из написанного автором. Сам Анджеевский считал рассказ слабым и неудавшимся; я вы­прашивал у него «Побег» буквально на коленях, целуя мэтру руки; в конце концов мы с ним по-настоящему расцеловались. Беда Ежи в том, что он недооценивает дарованный ему Богом огромный талант и не уважает самого себя; место заслуженной гордости в его душе за­няла гордыня. Этот человек — разрушитель, а убедил себя, что моралист. Идиоты из «Фильма Польского» не понимают, что даже при их полном, просто порази­тельном неумении снимать кино, по рассказу «Побег» можно было бы сделать потрясающий фильм о войне. «Побег» даже полковник и профессор Александр Форд[31] не сумел бы испоганить, а ведь он способен испога­нить все.