Ирвин Шоу - Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов)

• Название: Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов)
• Автор: Ирвин Шоу
• Издательство: Литература, Кристалл
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000

Ирвин Шоу (1913–1984) — видный американский писатель, один из самых популярных авторов нашего времени. Из-под его пера вышли такие известные романы как «Молодые львы» (1948), «Богач, бедняк» (1970), «Ночной портье» (1975) и множество других. Признанный мастер-романист, Ирвин Шоу создал также немало прекрасных образцов «малой прозы». Новеллы его отличаются изяществом стиля и точностью характеристик — психологических и социальных.

Во второй том Полного собрания рассказов вошли ранее не издававшиеся на русском языке сборники «Ставка на мертвого жокея» (1957), «Любовь на темной улице» (1965), «Бог здесь был, но долго не задержался» (1973).

---

Хьюго хотел ему все объяснить, но слова почему-то застряли в горле. Все, что он считал благоприятными улыбками судьбы, в этой холодящей ему душу темно-синей папке превращалось в свидетельства против него: коррупция, незаконные, криминальные по характеру прибыли… Хьюго любил всех тех, кто любил его, и давно привык, что все вокруг желают ему только добра. И вот внезапно осознал, что есть люди, включая и тренера, которые готовы признать на веру все самое худшее, что им известно о нем, и погубить его из-за этого навсегда… Эта мысль лишила его дара речи; он беспомощно всплеснул руками.

— Плейс, — произнес тренер, — я хочу, чтобы ты ответил мне на один-единственный вопрос, и если я обнаружу, что ты мне лжешь… — И осекся, по-видимому нарочно, со значением.

Правда, не добавил своей обычной заключительной угрозы: «Я лично пригвозжу твои руки в стене раздевалки». Такое упущение приводило Хьюго в ужас и он молча, покорно ожидал страшного вопроса.

— Плейс, ты получаешь какую-то информацию от своих приятелей, этих азартных игроков? Которые болеют за другие команды?

Волна стыда окатила Хьюго, — никогда еще, кажется, ему не было так горько, так стыдно, как в эту минуту. Он вдруг разрыдался — в рыданиях затряслось все его крупное тело, весом 235 фунтов.

Тренер в ужасе взирал на него, наконец проговорил:

— Где твой носовой платок?

Хьюго вытащил носовой платок, всхлипнул.

— Тренер, клянусь вам головой своей матери — я никогда, ни разу не разговаривал ни с одним азартным игроком!

— Мне не нужна голова твоей матери! — зарычал тренер, но, кажется, слова Хьюго его убедили; он ждал, когда стихнут рыдания. — Ладно, убирайся! И будь впредь осторожнее. Не забывай — за тобой следят со всех сторон.

Вытирая платком глаза, Хьюго ничего не видя перед собой вышел из кабинета тренера. Их агент по связям с общественностью Брентаксис распивал пиво в раздевалке с каким-то седовласым человеком невысокого роста; у того на жилетке задержался пепел от сигареты Хьюго его узнал: Винсент Хейли журналист; ведет спортивную колонку. Попытался улизнуть, — может, его не заметят, — в такой день, как этот, нельзя давать интервью. Но Брентаксис его засек и позвал:

— Эй, Хьюго, подойдите-ка к нам на минутку!

Бежать сейчас бессмысленно, понял Хьюго, это еще хуже. Хьюго уверился: всем вокруг него, всему миру уже известно, что он попал под подозрение. Попытался внутренне собраться, направляясь к этим двум; ему даже удалось изобразить на лице подобие невинной улыбочки сельского парнишки, правда весьма обманчивой.

— Хэлло, мистер Хейли! — поздоровался он.

— Рад вас видеть, Плейс, — откликнулся Хейли. — Ну, как голова?

— Все отлично, — торопливо успокоил его Хьюго.

— Да, ну и сезон выдался для вас в этом году, Плейс! — прокричал Хейли пропитанным виски голосом, — в тоне чувствовалось откровенное презрение к спортсменам, и глаза — словно лучи лазера.

— Да, вы не ошибаетесь — трудный сезон, ничего не скажешь.

— По правде говоря, никогда прежде не видел, чтобы защитник так набирал от матча к матчу.

Хьюго почувствовал, что его прошибает пот.

— Да, выпадают такие годы, когда везет и все идет по наезженной колее.

Ждал, весь сжавшись, следующего вопроса? Но Хейли ограничился некоторыми обычными, рутинными: кто, по его мнению, самый лучший и самый скрытный игрок в таблице до ее середины и что он думает о способностях разных игроков, умеющих давать отличные пасы.

— Благодарю вас, Плейс, — наконец отпустил его Хейли, — у меня больше вопросов нет. Берегите голову, пусть ей тоже повезет. — И протянул ему руку.

Хьюго с благодарностью пожал ее, радуясь, что все кончилось, ибо в следующую минуту его наверняка вывели бы из себя эти бесцветные, проникающие до костей глаза. Не выпуская руки журналиста из своей Хьюго слушал пропитанный виски хриплый голос, но в его левом ухе звучал он уже иначе, словно отзывался в какой-то далекой пустой камере, дающей звучное эхо: «Вот, вы только поглядите на эту тушу из костей и мяса весом двести тридцать пять фунтов, на этого двадцатипятилетнего парня: купается в деньгах, а мой пацан, девятнадцатилетний пацан, весом сто тридцать фунтов, лежит в грязи, весь промокший до нитки, во влажных вьетнамских джунглях, ожидая, когда ему прострелят голову. За кого он там расплачивается?..»

Хейли еще раз тряхнул руку Хьюго и даже изобразил подобие улыбки, обнажая в циничном оскале пожелтевшие кривые, сильно попорченные. — Было очень приятно поговорить с вами. Плейс. Продолжайте так же успешно трудиться на поле.

— Благодарю вас, мистер Хейли, — ответил с самым серьезным видом Хьюго. — Постараюсь.

Со стадиона не глядя даже куда идет, да и наплевать — все равно он повсюду окружен врагами. Когда шел наугад по улицам в ушах все время звучал тот же скрипящий, презрительный вопрос: «За кого он там расплачивается?..» В какое-то мгновение остановился, хотел было вернуться на стадион, объяснить этому писаке, что такое иметь шестьдесят три шва, наложенных на колене, и что говорил ему о них армейский медик, но потом одумался. Ведь Хейли ничего этого не произносил вслух, и он только еще глубже погрузится в бездну, если тот вдруг догадается, что у него бывают в жизни моменты, когда он читает мысли людей.

Направляясь к центру города, силился забыть и о тренере, и о своих приятелях — азартных картежниках; и о Винсене Хейли и его девятнадцатилетнем сыне, весом сто тридцать фунтов, который лежит где-то в джунглях, ожидая, когда ему прострелят голову. Хьюго вообще мало волновала политика. Ему вполне хватало хлопот и о чем думать — как бы его не угробили в следующий воскресный матч. Зачем переживать из-за каких-то беспорядков в восточных странах, расположенных за десять тысяч миль от Соединенных Штатов? Если армия его страны считает, что он не пригоден для несения военной службы — это ее дело.

Вот только не может он не думать об этом пацане: там, вдали от родины, вокруг него грохочут гаубицы; наступить на острый, отравленный корень бамбука, или его окружат вечно улыбающиеся желтые человечки, с пулеметом…

Хьюго застонал, словно в предсмертной агонии. Он уже на самой середине города в суматошной деловой части, но никак не отделается от этой картины — все время стоит у него перед глазами: пацан Хейли лежит, разорванный на части, под горящими деревьями, чьих названий он так и не узнал…

Постепенно, мало-помалу, он понял, что разворачивающаяся вокруг него городская активность — это не обычное уличное движение воскресного города. Кажется, он попал на какую-то демонстрацию… Вырвавшись наконец из плотных объятий чьих-то рук, он услышал — все громко кричат; кажется, в руках у многих плакаты. Прислушался внимательнее:

— К черту! Нет! Мы не пойдем! — орут. — США, катитесь домой! И выкрикивали другие короткие фразы приблизительно такого же содержания.

Стал читать плакаты: «Сжигайте свои воинские повестки вместе с американским фашизмом!» Эти плакаты его заинтересовали; он с любопытством разглядывал сотни людей — толпа увлекала его куда-то вперед.

Молодые люди с длинными волосами и бородами, в сандалиях; замызганные девушки, в голубых джинсах, с большими букетами цветов в руках, шли вперемешку с решительно настроенными пригородными матронами и пожилыми, мрачными на вид мужчинами в очках, — вполне возможно, преподавателями колледжей. Ничего себе, это похуже толпы болельщиков футбола!

Неожиданно Хьюго оказался на ступенях городской мэрии, а там полным-полно полицейских. Какой-то юноша сжег свою повестку, и толпа радостными воплями приветствовала этот символический жест. Жаль, что у него нет такой повестки, — тоже сжег знак солидарности и дружбы с тем далеким солдатом, сыном Хейли. Слишком робел, он не кричал, но он не уходил — стоял на лестнице мэрии. Когда полиция пустила в ход дубинки, он, вполне естественно, первым получил удар, — голова его и плечи возвышались надо всеми, и такую прекрасную цель, уж конечно, не пропустил уважающий себя полицейский.

Много часов спустя с окровавленной повязкой на голове стоя перед скамьей судьи Хьюго чувствовал великую благодарность к Брентакису за то, что тот пришел и сейчас стоит рядом с ним, хотя никак не мог сообразить, почему это Брентакис так быстро узнал о столкновении с полицией. Однако если бы не его приход, Хьюго пришлось бы провести всю ночь в тюрьме, а там не найти такой большой кровати, под его рост.

Когда выкрикнули его фамилию, Хьюго посмотрел на судью: над головой у того, казалось яростно трепещет, колотится, американский флаг, а ведь он прибит гвоздиками к оштукатуренной стене… Да и все вокруг будто трепещется и колотится, переняв эту дурную привычку от полицейских дубинок, которыми размахивают.

Судья, с маленьким, остреньким личиком, словно приспособленным для заглядывания в самые маленькие дырочки, чтобы выуживать из них разных паразитов общества, взирал на Хьюго с отвращением. Голос его раздавался в левом ухе: «Кто ты такой, работяга, — аристократ, еврей или кто там еще?» Так вот что у него на уме, явное покушение, считал Хьюго, на его гражданские права. Только он поднял руку, намереваясь говорить, как сказать, но Брентакис, опустил ее, и, кажется, вовремя.