Анатолий Галиев - Взлетная полоса

• Название: Взлетная полоса
• Автор: Анатолий Галиев
• Издательство: Военное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1987

Роман посвящен созданию первых военных самолетов, становлению советской авиации в двадцатые годы.

Читатель встретится с уже известными по первой книге «Расколотое небо» героями: конструктором-самородком Щепкиным, талантливыми инженерами Шубиным и Томилиным. Автор правдиво передал тот духовный подъем героев, которых новая жизнь приобщила к активной общественной деятельности.

---

А «Чибиса» выпускать прекратили. Сконструировали всего шесть машин, хотя Томилин и пытался доказать, что самолет при небольших доделках можно было бы довести до быстроходного истребителя сопровождения для тех же «Муромцев». Ляля тогда многого не понимала. Пожалуй, она и до сих пор не хочет понять существа дела. Он вовсе не собирался отбирать у Модеста его славу, ему просто было жаль почти законченную прекрасную машину. Если бы он не спас после бегства Шубина самолет, его бы, в лучшем случае, продали с торгов. А скорее всего, и в торги бы не успели пустить. То, что он увидел спустя две недели после исчезновения Модеста, мало походило на самолет: мотор уже кто-то из кредиторов снял, обклейка была наполовину ободрана, исчезли дутики-колеса и гибкие тросы управления. Мастерская была закрыта и опечатана, он сам попал в нее через разбитое окно.

За ночь, при свече, боясь затопить печь, в замороженных стенах, обдирая пальцы гаечным ключом, он отчленил от фюзеляжа крылья и хвостовое оперение, снял стойки шасси. Днем нанял две ломовые телеги и грузчиков, открыл ворота на задах мастерской и перевез аэроплан в сарай, арендованный близ Комендантского аэродрома.

Ни расчетов, ни чертежей «Чибиса», сделанных Модестом, он не нашел, и делал их заново, исходя из уже построенного. Нанял мастеров, снял деньги с банковского счета. Помог и отец. Он же по адвокатской дотошности и советовал часто по существу дела. Пресек его попытку представить военным аэроплан как их совместную с Модестом работу.

— Не будь глупцом, Юлий! — сказал отец. — Если ты хоть заикнешься, что к этой конструкции имеет отношение беглый крамольник, с тобой даже говорить не станут! Можешь поставить на всей этой затее крест, и плакали твои денежки! Тебе даже испытать этот аэроплан не позволят! Впрочем, могут и просто конфисковать… И при чем, в таком случае, будешь ты?

Томилин долго мучился, пока не убедил сам себя в том, что Модест поймет его ситуацию, не сможет не понять. И поспешность его тоже поймет. Конструкции стареют стремительно, не взлетит «Чибис» сейчас, через полгода кто-нибудь покажет нечто похожее.

Аэроплан приняли хорошо, Юлий даже Лялиного отца приглашал на испытание, но тот повел себя отчужденно и насмешливо и не к месту больно уколол напоминанием о Шубине.

С Лялей у Томилина тогда происходило непонятное. Чем больше он убеждал себя в том, что разрыв их неизбежен, что ничего страшного для него не случилось, тем яснее он понимал, что без нее жить не сможет. Если быть абсолютно честным перед собой, то истинная, тяжелая и опасная любовь к Ольге Павловне пришла к нему именно после того, как она сказала «Нет». Быть с нею в одном городе, почти рядом, и знать, что она не ждет, что он ей безразличен, было невыносимо, и он с охотой и часто стал уезжать под Псков, в эскадру «Муромцев».

К началу семнадцатого года его определили постоянным техническим агентом от завода. «Муромцы» перелетали на базовый аэродром под Псковом. Здесь, на аэродроме, их испытывали всерьез, он подписывал акт о технической готовности машины. Если какая-нибудь деталь вызывала сомнение, он ехал в Петроград и получал нужное на заводе.

Мотористы, бензовозчики, оружейники, рабочие-металлисты из ремонтно-технического приданного эскадре эшелона относились к молодому, умному, всегда вежливому и сдержанному инженеру хорошо. Но окончательно признали своим не тогда, когда эскадра митинговала по случаю отречения царя и появления среди них комиссара Временного правительства, а через год, гололедным февралем восемнадцатого, когда немцы, нарушив все соглашения заключенного с Советским правительством Брестского мира, начали наступление по всему фронту.

На аэродроме поняли, что «Муромцы» надо спасать, не отдавать же в руки германцев. Сначала солдатский революционный комитет принял решение перегнать все четыре машины по воздуху в Петроград, но оказалось, что на все самолеты не хватит горючего. Тогда решили собрать остатки и слить в баки последнего, новейшего «Ильи», а остальные машины сжечь. Но это было так тяжко, немыслимо горько, что постановили — отбиваться до последнего и уничтожить самолеты только при полной безвыходности.

Томилину поручили подготовить «Муромцев» к ликвидации. Работа была хуже не придумаешь. Мотористы и солдаты из аэродромной охраны под его присмотром свозили под плоскости и городили ворохи соломы, наталкивали ее в кабины, присыпая сверху артиллерийским порохом. Для верности заложили в каждый фюзеляж по паре фугасов.

Ночь была смутной, сыпал снежок, было тихо, и казалось, что все обойдется. Когда Томилин шел от стоянки самолетов к огромному самолетному ящику, в котором мотористы держали печку и топчан и обычно отдыхали, разглядел десятка два флотских, в обтрепанных черных бушлатах. Они угрюмо долбили мерзлую землю ломами, устраивая пулеметную позицию. Судя по усталым, замедленным движениям, по марлевым повязкам — люди недавно были в бою. Их пулемет еще стоял на санях, загнанные лошади дремали, свесив понурые головы, на ребрастых боках белела наледь.

Томилин продрог до костей, спрашивать ничего не стал, и так понятно: солдатский комитет эскадры собирает к аэродрому всех, кто способен к бою, а моряки никогда никого в беде не оставляют.

Дернув дверцу, Томилин вошел в самолетный ящик. От раскаленной докрасна «буржуйки» несло теплом. Даже не сняв башлыка, он присел рядом с печкой и протянул к огню руки. Из мотористов здесь никого не было. А на топчане спал, укрывшись черной флотской шинелью, какой-то человек. Из-под шинели торчали длинные ноги в разбитых бахилах и обтрепанных обмотках. Под топчаном лежал вещмешок.

Услышав кашель Томилина, человек высунул кудлатую голову из-под шинели, почесал в бороде, уставился на него и охнул:

— Вот и не верь в предчувствия! Вы мне только что снились, Юлик!

Это был Модест Шубин. Живой, здоровый и в совершенно превосходном, можно даже сказать, ликующем состоянии…

* * *

Даже теперь, после стольких лет, вспоминая эту встречу того февральского дня восемнадцатого года, Юлий Викторович Томилин вновь переживал то ужасающее, стыдное чувство вины, которое тогда овладело им.

Не в силах больше предаваться воспоминаниям, он встал, надел непромокаемый длинный плащ, шляпу, взял зонт и вышел из номера. Все кресла в вестибюле были пусты, из освещенных дверей ресторана хрипло и томно гнусавил саксофон.

Томилин вышел из отеля. Тотчас же из дождевой мглы выскользнула ночная дева с густо измалеванным личиком, вильнула бедром, мурлыкнула:

— Хелло, герр хочет радости? Я очень веселая!

Томилин поморщился, обошел ее и пошагал по тротуару, поглядывая в зеркальные витрины, иногда косил глазом, проверяя, нет ли за ним слежки. Слежки, кажется, не было. Он усмехнулся: глупо! Его охраняют вся мощь и достоинство огромной и сильной страны. Чего ему опасаться? Перешел улицу, нырнул в сияющее огнями чрево кинозала. Билетерша провела его к месту, получила положенные чаевые и исчезла.

В это время в своей квартире, приняв ванну, облачившись в удобную венгерку со шнурами и отужинав, гражданин мирного германского государства майор Конрад фон Вишневски, посасывая сигару, сидел запершись в кабинете и собственноручно (в конспиративных целях даже черную работу приходилось пока исполнять узкому кругу высших офицеров) заполнял рапортичку о контакте с советским авиационным инженером, конструктором Томилиным, сорока одного года, беспартийным, проживающим в Москве на улице Садово-Триумфальная, дом номер пятьдесят, квартира четыре, прибывшим в Гамбург в служебную командировку, занесенным в реестр особо способных авиационных конструкторов России.

Поверженная Германия стояла на коленях, лишенная брони и меча. Металл для них еще даже не плавился в крупповских печах. Все это еще будет — и несокрушимая сталь, и могучий и неожиданный взмах откованного вновь победного меча, и новый взлет бессмертного духа нации…

Но не сегодня, не сейчас! Прошлое учит терпению, настоящее дарит надежду, будущее придет в топоте миллионов солдатских сапог, в слитном реве крепких молодых глоток, в сиянии исполненных верой и жаждой мести глаз!

10

Когда-то Томилину казалось, что от прежней жизни его отделила раз и навсегда накатанная в феврале восемнадцатого года на мокром снегу прифронтового аэродрома колея от огромных колес взлетавшего «Ильи Муромца». На земле корчились в желтом пламени и черном дыму три «Муромца» эскадры, бежали и падали махонькие фигурки людей. Оглушенный и растерянный Томилин пытался разглядеть с высоты подробности боя, но слезы бессильной злости застилали глаза, ломила наспех забинтованная голова, и он еще до конца не понимал, что случилось самое страшное: он спасен, улетает живым, а где-то там, внизу, остался Шубин, сидящий на закопченном снегу…