Вера Крыжановская - Болотный цветок

• Название: Болотный цветок
• Автор: Вера Крыжановская
• Издательство: Таврида
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-7707-3494-9

Романы популярной, писательницы В.И.Крыжановской в начале нашего века были хорошо известны во многих странах. Сейчас эти увлекательные, полные драматизма произведения вновь, возвращаются к читателю.

"Болотный цветок" — история жизни девушки, принесенной в жертву беспутству и легкомыслию. Преодолев религиозный фанатизм, жестокость и насилие, героиня романа обретает покой и счастье в любви.

---

Барон, видимо, был взбешен и поспешно простился с теткой.

II

Помещение, занимаемое Адауровыми, состояло из пяти роскошно меблированных комнат с двумя балконами и двух людских.

У Марины была своя комната с балконом, выходившая в сад. Она очень любила свой уютный уголок, обтянутый розовым кретоном и пропитанный свежим, душистым запахом, доносившимся из цветущего сада.

Вернувшись к себе, Марина надела легкий батистовый капот, дала заплести свои роскошные волосы и села читать.

Стук экипажа, остановившегося у садовой калитки, прервал ее чтение. Догадавшись, что вернулась мать, она встала, распорядилась подать ужин и пошла навстречу, но вид матери испугал ее.

Надежда Николаевна почти упала в кресло и голова ее откинулась на спинку. Цветущий цвет лица сменила землистая бледность; вокруг глаз были черные круги, взгляд потух, щеки ввалились и даже рот как-то опустился; во всей фигуре ясно виднелось полное истощение. В каких-ни-будь несколько часов блестящая, красивая львица превратилась в старуху.

Марина знала, что мать прибегает к морфину и без него ослабевает, но в таком положении она никогда еще ее не видела.

— Ты больна, мама? — испуганно вскрикнула она.

— Нет, нет, не пугайтесь, это только сильная слабость, — ответила бойкая горничная, приготовляя на столе все, что нужно. — Вот я сделаю впрыскивание, и все пройдет, а вы тем временем приготовьте чашку чаю.

Когда Марина вернулась с чашкой в руках, откинутый рукав платья указывал, что впрыскивание произведено, а мать постепенно оправлялась и оживала; она схватила поданную ей чашку и жадно выпила ее до дна.

— Merci, monenfant,[1]  не тревожься. Это ничего, только противная слабость, да и то уж она проходит: я сегодня слишком злилась. Поверишь ли, весь вечер мне страшно не везло, но зато завтра я непременно отыграюсь.

— Пойдем, скушай что-нибудь, тебя это подкрепит.

— Нет, я ужинать не буду. Я хочу спать и отдохнуть, чтобы собраться с силами на завтра. А ты, Мара, иди ложись.

Адаурова поцеловала дочь и ушла к себе. Когда горничная раздевала ее, она спросила, не было ли письма.

— Как же. Простите, сударыня, я забыла, — ответила та и, взяв с ночного столика толстое письмо, подала ей на серебряном подносике.

Адаурова торопливо сорвала конверт. Но по мере того, как она пробегала письмо глазами, лицо ее бледнело, и, наконец, письмо выпало из рук.

И было чего испугаться. Она послала требование о немедленном переводе ей денег, но управляющий писал в ответ, что ничего не может ей прислать.

— Что с вами, сударыня? — испуганно вскрикнула горничная.

— Так, ничего, Фаншетта: просто получила дурное известие. Ступайте себе, мне надо писать, ответ.

Оставшись одна, Надежда Николаевна прошлась несколько раз по комнате в большом волнении; затем она села и, облокотясь о стол, задумалась. Бледное лицо покрылось красными пятнами, и на нем ясно отражалась переживаемая внутренняя борьба: губы нервно вздрагивали, и глаза лихорадочно горели.

— Да! Дальше тянуть не стоит, надо кончать… О, как надоела мне жизнь! Ничего, ничего она не дала, — злобно прошептала она. — Болото меня затянуло: я чувствую, оно подступает и душит… Каждый тяжелый удар больного сердца, каждое впрыскивание морфина, дающее мне лишь мнимую бодрость, но медленно убивающее, приближает меня к роковой развязке. Вот еще! Стану я бороться с нищетой, отказываться от своих привычек, окружающего комфорта и выносить насмешливые сочувственные взгляды завистников?.. Как бы не так! Нет, нет и нет!

Она вскочила с кресла.

— Я хочу, я жажду покоя. Да меня здесь ничто и не удерживает.

Она подбежала к письменному столу и набросала несколько строк.

— Вот все, что могу я сделать для Марины, чтобы она не осталась совершенно одна, без поддержки… В доме отца у нее будет известное положение. И, по правде говоря, что она теряет со мной? Что могу я ей дать? Цыганскую жизнь и ничего больше…

Она сложила бумагу и позвонила.

— Эту телеграмму надо поскорее отправить, вот вам десять франков. А потом ложитесь спать; я еще буду писать и разденусь сама.

Рассеянным взглядом проводила она уходившую горничную и несколько мгновений смотрела на закрывшуюся уже дверь, а потом перевела, по привычке, глаза на передний угол, но там было пусто.

Марина только у себя повесила образ и зажигала перед ним лампаду.

Надежде Николаевне стало досадно на себя за свое малодушие, и она сердито отвернулась. Ведь она же не верит ни в Бога, ни в черта и не допускает, что молитва может быть услышана или исполнена…

Даже в эту минуту, когда она собралась в далекий неведомый путь, ожесточенная душа была нема, в сердце не нашлось ни одного порыва.

Наоборот, по ее убеждению, в ее погибшей жизни и испытанных страданиях повинно было Небо.

Она вздрогнула, и холодная дрожь пробежала по телу. Не совесть ли шевельнулась у нее в этот страшный, роковой час и шепнула ей грустную истину? Но она быстро провела рукой по лицу, словно желая отбросить слабость.

Дверь она решила оставить открытой, не желая, чтобы был шум и чтобы полиция ломилась к ней в комнату; ее смерть должна казаться делом случая.

Она решительно подошла к шкафу и вынула флакон с морфием; сделав себе смертельное впрыскивание, она все прибрала на место, постепенно разделась и легла.

Свинцовая тяжесть стала овладевать ее телом.

— Прощай, моя бедная Мара… Впрочем, для тебя и Станислава это, может быть, счастье, что я покидаю вас. Он-то, по крайней мере, меня скоро забудет, — думала она, закрывая глаза и отдаваясь охватившей ее сладостной дремоте…

Марина вернулась к себе в тревожном настроении: мать показалась ей странной, и смутная грусть сдавила ей сердце. Горячо помолившись, она легла в постель и вдруг разрыдалась; однако горькие и горючие слезы, которыми разрешилась ее тоска, облегчили ее, и она заснула крепким, но тяжелым сном.

Проснулась она поздно и кончала одеваться, когда Фаншетта, бледная и с искаженным от ужаса лицом, влетела к ней в комнату.

— Скорей, скорей, барышня, идите к мамаше. С барыней что-то случилось, и я уж послала за доктором, — бормотала она, задыхаясь.

Марина побледнела и кинулась в комнату матери, где та неподвижно лежала на подушках.

Дочь звала ее и трясла, чтобы привести в чувство, но все было напрасно. Скоро явился доктор и, осмотрев Адаурову, заявил, что она умерла. Марина без чувств упала на ковер.

Известие о внезапной смерти Надежды Николаевны переполошило весь дом. Эмилия Карловна и барон Реймар с глубоким сочувствием отнеслись к ужасному положению бедной Марины, решив поддержать ее и помочь, чем могли.

Из уважения к бедной девушке Эмилия Карловна решила не удалять тело матери, как это сделали бы у других, а указала отдельную комнату, которую обтянули черным и поставили в ней катафалк. Покойная, одетая в белое платье и вся усыпанная цветами, лежала в гробу, точно чудное мраморное изваяние.

Бледная, но без слез, Марина молча стояла на коленях у гроба и не сводила отчаянного взора с неподвижного лица усопшей: она больше любила свою мать, бросившую ее без поцелуя, без единого слова на прощанье, чем сама была любима. Но не о том, что мать мало ее любила, думала она в эту минуту; она только чувствовала горе разлуки и давившее ее сознание полного одиночества.

В этом положении нашел ее барон несколько часов спустя. Он остановился у порога и задумался об умершей.

Закованная в эгоизм, та не вдумывалась в свои поступки и не разбиралась в них; заглохшая совесть не указала ей даже в последнюю минуту, что она не одна на тернистой житейской дороге, и что у нее есть ребенок, которому она обязана была посвятить всю свою любовь и служить примером. Она же преступно разбила свою жизнь, проматывала состояние и в разгуле искала забвения. Как легкомысленно и непристойно она жила, так и умерла, лишь бы избегнуть последствий собственного сумасбродства…

С чувством глубокого сострадания и восхищения глядел барон на Марину, которая в своем белом платье, воздушная, словно видение, застыла в неутешном горе, точно надгробный гений.