Карен Бликсен - Семь фантастических историй

• Название: Семь фантастических историй
• Автор: Карен Бликсен
• Жанр: Современная проза

Карен Бликсен (1885-1962) - классик литературы XX века, знаменитая датская писательница, баронесса, чье творчество любимо в англоязычном мире, где она известна под псевдонимом Исак Динесен. Бликсен - лауреат многочисленных литературных премий, член Датской академии словесности (1960), почетный член Американской академии искусств и литературы (1957). В книгу вошли самые значительные ее произведения - автобиографическая книга `Из Африки` (создана на английском языке, в датском варианте - `Африканская ферма`(1937), сборник новелл `Семь готических историй` (1934-1935), `Зимние сказки` (1942) и `Роковые анекдоты` (1958). Известный режиссер Сидней Поллак снял о баронесе Бликсен полнометражный фильм `Из Африки`, который получил сразу семь `Оскаров`.

---

— Не уходите, — сказал он.

Она остановилась, но не отвечала.

Не уходите, — сказал он снова. — Дайте мне с вами объясниться.

Едва ли, — сказала она, — вы сможете что-то мне объяснить.

Он долго стоял, смертельно бледный, будто собираясь с силами, потом наконец начал странно севшим, изменившимся голосом:

И дух мой, — хоть умчались времена,
Когда его ввергала в содроганье
Одним своим присутствием она,
А здесь неполным было созерцанье,—
Пред тайной силой, шедшей от нее,
былой любви изведал обаянье.[6]

Наступило долгое, глубокое молчанье. Ее можно вы счесть садовой статуей, когда в не играл ее нежными прядями легкий ветерок.

— Я оставил вас, — продолжал он тем же севшим, как ошеломленным голосом. — Я ушел. Но в дверях я обернулся. Вы сидели на постели. Лицо твое было в тени, но лампа со спины озаряла твои плечи. Ты была голая, я же сорвал с тебя одежду. Полог постели был зеленый, золотой, как лес, как один из моих лесов в горах, а ты, ты была как Дафна у меня на полотне, Дафна, оборачивающаяся лавром. А я стоял в темноте! И часы пробили один удар. Год целый! — Вскрикнул он. — Год целый я ни о чем ином не мог думать, как только о той минуте.

Снова оба стояли молча, потерянно. Как марионетки во вчерашней пьесе, они подчинялись чужой, более сильной руке и не знали, что с ними будет.

Снова он заговорил:

Крапива скорби так меня сжигала,
Что, чем сильней я что-ливо любил,
Тем ненавистней это мне предстало.
Такой укор мне сердце укусил,
Что я упал…

И умолк, ибо, хоть тысячу раз твердил сам с собой эти строки, вдруг не мог вспомнить дальше ни звука. Казалось, он вот-вот рухнет замертво, как рухнул давеча его соперник.

Она обернулась, вгляделась в него, очень строго, но на лице ее был написан тот покой, та ясность, какие звуки поэтические всегда производят в душе, истинно преданной поэзии. И голосом ясным и нежным, как голос поющей птицы, она произнесла:

…Пусть твой дух стесненный
Боязнь и стыд освободят от пут,
Так, чтобы ты не говорил как сонный.

На мгновение она отвела взгляд, глубоко вздохнула и заключила:

Знай, что порушенный змеей сосуд
Был и не стал; но от судьи вселенной
Вино и хлеб злодея не спасут.

И с этими словами она устремилась прочь, и, хоть прошла она так близко, что он мог бы ее удержать, стоило протянуть руку, он не шелохнулся, не двинулся, будто овречен был навеки остаться там, где она его покинула.

Август с нею столкнулся в дверях. Хоть он был потрясен событиями утра и вдобавок видом старика, торжественно и мирно теперь покоившегося на широкой гостиничной постели, совесть нашептывала ему, что надо вы передать в Пизу поручение старой дамы и воспользоваться помощью Агнессы. Но, кое-что поняв в роковых событиях, в которых играла она не последнюю роль, он не решался докучать ей такой прозой, как адрес и прочее. Однако она его приветствовала радостно, словно старого приятеля. Подала ему руку, одарила ласковой улыбкой. Она переменилась, будто вдруг ожила статуя.

Внимательно выслушав Августа, она загорелась желанием поскорей донести до подруги бабушкино порученье, предложила к его услугам свой фаэтон, ибо он куда проворнее тяжелой кареты, и сама вызвалась править.

— Друг мой, милый датский граф, — сказала она, — едемте отсюда прочь, в Пизу. И поскорей. Ведь я свободна теперь. Я вольна лететь куда угодно, хотя вы в собственных мыслях. Я могу спокойно думать о завтрашнем дне. А завтрашний день, я верю, прекрасен. И мне только семнадцать лет, и с Божьей помощью я проживу еще шестьдесят. Я не заточена уже, как прежде, в пределах одного-единственного часа. И нечего о нем думать. О Господи! — Вскрикнула она в сердцах. — Да я и вспомнить-то его не смогу, как бы ни старалась!

Она была как юный возница, упоенный скоростью, уверенный в исходе состязанья. Кажется, идея скорости уже овладела ею безраздельно. Входя в дом, она оглянулась на террасу.

Знаете, — сказала она, — а ведь мы все были несправедливы. Этот старик был великий человек и достоин любви. Покуда он был жив, мы желали его смерти, но вот его нет, и как нам его недостает.

И стало быть, — сказал Август, выводя из случившегося свое собственное умозаключенье, — пора понять, что все люди, которых мы встречаем, с которыми нас сводит судьба, обоснобываются в нашем сердце, как деревья, нами посаженные в саду, как мевель, нами поставленная в доме. И лучше уж их беречь и находить им верное употребление, не то останешься в голом саду, в пустом доме.

Она задумалась над его словами.

— Да, — сказала она. — И старый граф впредь останется в саду моей души фонтаном черного мрамора, даря тенистую прохладу, играя звонкими струями. И я всегда смогу подле него отдохнуть и собраться с мыслями. Будь я на месте Розины, я вы от него не сбежала, нет, я постаралась вы сделать его счастливым. Хорошо вы, он стал наконец счастливым. И как больно приносить кому-то несчастье.

Август подумал, уж не раскаивается ли она запоздало, что нарушила ход дуэли, и он сказал, утешая ее:

— Не забудьте, вы сегодня спасли человеку жизнь.

Она изменилась в лице, помолчала немного. Потом повернулась и заговорила пылко.

— Но кто вы, — сказала она, — кто вы мог спокойно стоять в стороне и слушать, как человека столь несправедливо поносят?

Едва подали экипаж, они помчали в Пизу. Разгорался жаркий день, дорога пылила, тени деревьев стлались под самые колеса. Август оставил лекарю свое имя и адрес на случай дознания, но старый принц, в конце концов, умер ведь своей смертью.

IX. ПРОЩАЛЬНЫЙ ДАР

Граф Август фон Шиммельман провел в Пизе уже три недели и положительно влюбился в этот город. Он завел роман со шведской дамой, которая жила в Пизе, чтобы быть подальше от мужа и держать небольшую оперную сцену, являясь на ней друзьям. Последовательница Сведенборга, она видела себя с Августом вместе, уверяла она, в ином воплощении. Но куда более занимали его попытки двух священников, одного старого, другого молодого, обратить его в католичество. Не то чтобы хотел он обратиться, но был, однако, приятно удивлен тем интересом, какой могла представить для кого-то его душа, и старательно открывал овоим священнослужителям мельчайшие ее движения и переливы. Предвидя тем не менее, что духовное его обольщение не может длиться вечно, как, увы, обольщения всякого рода, и кончится вот-вот, он стал посвящать свои досуги тайному политическому братству, куда был введен в качестве представителя свободной страны. Там свел он знакомство с истинным старым якобинцем, изгнанником, былым монтаньяром и другом Робеспьера. Август часто к нему наведывался и в темной мрачной каморке под самой крышей обветшалого дворца рассуждал о тирании и свободе. К тому же он брал уроки живописи и начал копировать одну старую картину в галерее.

Тут получил он письмо от старой графини ди Гампокорта, которая обреталась на своей вилле близ Пизы и приглашала его к себе. Письмо полно было дружеских излияний и содержало важное известие. Узнав в один и тот же час о том, что бабушка ее при смерти, а бывший муж умер, юная Розина разрешилась от времени мальчиком, которого окрестили Карло в честь прабабушки, которая и характеризовала его, как чудо совершенства. Обе женщины, старая и молодая, теперь совершенно оправились, хотя старая графиня отчаялась когда-нибудь снова владеть правой рукой, и обе только и мечтали его увидеть и выказать ему свою признательность за неоценимую услугу.

Август отправился на виллу старой графини томяще жарким вечером. Когда он приближался к месту своего назначения, наконец-то грянула три дня нависавшая над Пизой гроза. Странно пожелтевший воздух пахнул серой, темные могучие тополя при дороге гнулись на бешеном ветру. Над самой каретой ослепительно вспыхнула молния, прокатился гром, упали первые тяжелые теплые капли, и вот уж все вокруг накрыло серым посверкивающим водопадом. Когда проезжали по каменному мосту с низкими перильцами, Август видел, как черную реку пронзают тысячи дождевых стрел. Карета с трудом одолела крутой каменистый подъем, скользкий от дождя, и, едва остановилась подле длинной мраморной лестницы, навстречу сбежал слуга с огромным зонтом, дабы гость не вымок, взбираясь по ступеням.

В просторной зале, окнами на длинную террасу над рекой, тяжелая дровь дождя по плитам отдавалась так гулко, словно он хлестал прямо с потолка. В стеклянные отворенные двери врывался запах свежести и горячего камня, резко остывающего в водяных потоках. В самой зале пахло розами. В дальнем углу старик аббат обучал девчушку игре на фортепьяно, но дождь и гром мешали отсчитывать такт, урок пришлось прервать, и оба глядели теперь в окно, на берег и реку.