Александр Елисеев - На берегу Красного моря

• Название: На берегу Красного моря
• Автор: Александр Елисеев
• Издательство: "Вѣстникъ Европы", 1883, No 6
• Жанр: Путешествия и география

Из путешествия по синайской пустыне

---

Мы проснулись не рано на другой день, потому что меня разбудило собственно солнце, начавшее немилосердно палить мой обнаженный затылокъ. Еще два дня пути оставалось до Акабы и пути не легкаго, не смотря на то, что теперь нашъ путь пойдетъ не по горнымъ кручамъ, а по самому берегу Краснаго моря у подножья Акабинскихъ альпъ. Трудность пути зависѣла главнымъ образомъ отъ того, что у насъ начиналъ уже чувствоваться недостатокъ и въ безъ того уже отвратительно скудной и наскучившей до омерзѣнія пищѣ, а также потому, что у насъ не было совершенно чистой воды. Взятая изъ колодца Судебъ, вода уже начинала въ бурдюкахъ превращаться въ отвратительную теплую бурду, которая могла служить только прекраснымъ рвотнымъ, но никакъ не освѣжающимъ и не укрѣпляющимъ напиткомъ. При такихъ условіяхъ надо было идти еще по крайней мѣрѣ два дня, не говоря о могущихъ встрѣтиться задержкахъ. Ахмедъ, впрочемъ, увѣрялъ, что воды этой хватитъ еще дня на четыре, а провизіи при разумной экономіи дня на три, такъ что мы могли отправляться смѣло, надѣясь достигнуть Акаби, не умеревъ ни съ голоду, ни съ жажды, хотя и потерпѣвъ всѣ нужды и лишенія, обусловливаемыя отвратительною пищею и скверною вонючею водою. Мы снялись съ сегодняшняго ночлега довольно въ худомъ расположеніи духа, такъ какъ путь на верблюдѣ по пустынѣ начиналъ уже наскучивать при вашихъ условіяхъ. Не имѣя достаточныхъ средствъ и надѣясь на свою выносливость, я не запасся необходимыми припасами изъ Суэца и принужденъ былъ питаться тѣмъ, что забралъ изъ Синайскаго монастыря. Меня предупреждали, что рискованно будетъ идти черезъ пустыню въ іюнѣ мѣсяцѣ при страшныхъ тропическихъ жарахъ безъ достаточной провизіи съ тремя вооруженными проводниками. Предостереженія были не напрасны; мы пострадали ужасно отъ недостатка пищи и питья, я вынесъ легкую лихорадку и солнечный ударъ до Синая, воспаленіе соединительной оболочки глазъ (conjuctivitis) отъ ослѣпляющаго блеска песковъ пустыни, и другой солнечный ударъ послѣ Сивая до Акаби и третій впослѣдствіи на пути изъ Акаби въ Эль-Аришу. Переходъ черезъ пустыню понадорвалъ мое здоровье и вообще, такъ что я прибылъ въ Іерусалимъ страшно изнуренный и обезсиленный {Только благодаря любезности генеральнаго консула В. Ѳ. Кожевникова, принявшаго на себя заботы обо мнѣ какъ о родномъ, я былъ обязавъ тому, что возстановлены были мои истощенныя силы.}. Денъ этотъ былъ одинъ изъ тяжелѣйшихъ во время всего перехода, потому что страданія мои были чрезвычайны, и я бросался въ морю, сгарая желаніемъ освѣжить свой языкъ хотя каплею прохладной не вонючей води. Ни ѣда, ни ѣзда не шли на умъ, я мучился, а не жилъ въ тотъ день, качаясь почти безъ сознанія на горбѣ верблюда, не давая себѣ яснаго отчета въ томъ, что происходитъ вокругъ; для меня безслѣднымъ остался почти весь путь отъ ущелья Эль-Тапса почти до самой Акаби. Помню только, что мы шли все у подножья горъ, почти у самаго морского берега, что порою волны Акабинскаго залива лизали ноги нашихъ верблюдовъ, что, я безсознательно глядя вокругъ, видѣлъ только голыя скалы сперва Терабина, а потомъ отроговъ Эль-Тиха, и тихое море у своихъ ногъ, и голубое небо надъ головою. Большаго не припомню; даже характеръ береговыхъ скалъ и почвы берега не удержался въ моей памяти, такъ что когда я писалъ эти строки, то усиленно старался припомнить, по какой почвѣ мы шли отъ Эль-Тапса до Акаби. Даже мои выносливые арабы потеряли свою энергію; еще Рашидъ, бодрѣе всѣхъ насъ ѣхавшій на своемъ верблюдѣ, походилъ на прежняго гордаго коваса, но за то Ахмедъ и особенно Юза сидѣли на горбахъ, какъ мокрыя курицы. Не будь дорога такъ проста, потому что мы ѣхали все время по берегу залива, никуда не сворачивая, мы непремѣнно бы заблудились, такъ какъ ни Ахмедъ, ни Юза — присяжные проводники — не могли уже исполнять своихъ обязанностей. Дорогу нашу теперь довольно часто обозначали высокіе, побѣлѣвшіе на солнцѣ, остовы верблюдовъ, а иногда и людей, прежде пострадавшихъ и погибшихъ въ пустынѣ; эти ужасные знаки служили для насъ и вѣхами, указывавшими путь, и страшными memento more. Не будь у насъ подъ бокомъ освѣжающихъ волнъ Краснаго моря, мы едва ли бы выбрались изъ пустыни; я, по крайней мѣрѣ, обязанъ своимъ спасеніемъ единственно частому купанью въ морскомъ прибоѣ. Едва закружится голова и застучитъ въ вискахъ, едва мысли начинаютъ путаться и переходить въ страшный кошемаръ, какъ я кричалъ, чтобы караванъ останавливался; едва ступая ногами, я сходилъ съ верблюда, срывалъ съ себя одежды и бросался въ голубыя волны, не думая ни о какихъ морскихъ чудовищахъ. Только благодаря этому освѣжающему купанью, я предохранялъ себя отъ пораженія солнечнымъ ударомъ, который былъ бы смертеленъ для меня въ тогдашнемъ обезсиленномъ состояніи. Какъ мы доѣхали въ тотъ день до ночлега, я не могу представить теперь; помню только, что, когда разгружены были верблюды и мы улеглись уже безъ ужина и чаю на свои плащи, и холоднымъ ночнымъ воздухомъ пахнуло на насъ съ моря, то мы словно ожили. Въ ту ночь стало до того свѣжѣть, что мы даже начали зябнуть, это было якоремъ спасенія для меня. Едва я почувствовалъ, что кожа моя начала энергически работать подъ знакомымъ намъ, сѣверякамъ, дѣйствіемъ легкаго холодка, какъ я оправился до того, что снова сталъ бодрымъ, веселымъ и ощутилъ потребность ѣды. Оправились и мои арабы, но этихъ дѣтей пустыни пугалъ ночной холодъ, и они дрогли до непріятнаго ощущенія. Согрѣться же имъ было нечѣмъ, потому что у насъ было нечѣмъ разложить костра. Поѣли въ сухомятку черстваго синайскаго хлѣба, оливъ, начинавшихъ горькнуть, козьяго сыру и, запивши бурдою, и улеглись спать снова и заснули сномъ праведниковъ.

Проснувшись на другой день и чувствуя себя довольно бодрымъ, я началъ оріентироваться на счетъ нашего географическаго положенія. По всѣмъ даннымъ мы находились на параллели сѣвернаго отрога Джебеля-эль-Тиха въ томъ мѣстѣ, гдѣ приморская цѣпь наиболѣе отходитъ отъ берега Акабинскаго залива. Въ этомъ мѣстѣ Джебель-эль-Тиха съ приморскими горами образуетъ горный узелъ, который обозначается нѣсколькими возвышающимися пиками. По разсчетамъ Юзы и Ахмеда, а также по моимъ вычисленіямъ, мы должны были быть, если не въ ночи, то на другое утро въ Акабѣ. Это надежда оживила насъ и мы бодро выступили въ путь. Но этой бодрости хватило намъ не надолго, мы еще ранѣе полудня погрузились въ ту же апатію, въ какой были во весь вчерашній день. Та же безучастность ко всему, тоже холодное равнодушіе, та же мучительная подавленность когда ничего не желаешь, ничего не чувствуешь, ничего не мыслишь, когда погружаешься въ забытье, въ нирвану. Быть можетъ, мои спутники и не доходили до такого состоянія, но я былъ погруженъ въ него всѣмъ своимъ существомъ такъ мы ѣхали часовъ до 4-хъ пополудни, не думая ни объ отдыхѣ, ни о чемъ вообще, безучастно только поглядывая вокругъ то на море, къ сѣверу съуживающееся длиннымъ языкомъ, то на скалы, каменною стѣною стоявшія на всемъ пути вашемъ слѣва, и покачиваясь на верблюдахъ, которые, видимо, послѣдніе два дня ослабѣли до того, что едва волочили ноги. Я не думаю, чтобы мы въ послѣдніе дни дѣлали по обычныхъ пяти верстъ въ часъ, не смотря на то, что животные наши были не особенно нагружены. Въ Акабѣ мы надѣялись отдохнуть, запастись провизіей и силами на новый переходъ черезъ пустыню; къ Акабѣ относились всѣ наши стремленія и пожеланія, какъ къ конечному пункту настоящихъ страданій, хотя до конца было еще очень далеко. Но и Акабы, казалось, не такъ легко было достигнуть; вотъ уже почти два дня мы идемъ отъ Эль-Тапса по дорогѣ вѣрной, караванной, по которой нельзя заблудиться, благодаря бѣлѣющимъ тамъ и сямъ костякамъ верблюдовъ, а оконечности Акабинскаго залива, гдѣ стоитъ Акаба, не видать; къ сѣверу длинный язычекъ залива по прежнему оканчивается какъ-то неопредѣленно, какъ будто синеватая дымка подернула весь горизонтъ, а такъ не кончается пустыня… Грустныя мысли пали опять въ голову, и безъ того уже поразстроенную не мало; неужели намъ не дойти къ утру до Акаби, думалось мнѣ, и казалось съ этою думою отлетала послѣдняя надежда на выходъ изъ мертвой пустыни, оставалось готовиться въ тому, чтобы остаться въ пустынѣ на вѣки… Я замѣчалъ, что и арабы мои сдѣлались грустные, какъ я, и Юза погонялъ верблюдовъ, хорошо понимая, что мы не придемъ въ Акабу скоро, такъ какъ животныя измучены и не могутъ идти по прежнему ходко. Но вотъ Рашидъ поднялся немного на горбъ верблюда и сталъ всматриваться въ даль пустыннаго берега; мы всѣ послѣдовали его примѣру, оживившись нѣсколько надеждою увидѣть желанную цѣль. Ничего, однако, кромѣ чернаго пятна, какъ будто двигающагося, на горизонтѣ не замѣчалось, на это пятно были устремлены наши усталые взоры, и, казалось, оно росло въ размѣрахъ и подвигалось въ нашу сторону.

— Эффенди, — вдругъ рѣшительно произнесъ Рашидъ, обратившись ко мнѣ, и глаза его загорѣлись огнемъ, — то видно арабы пустыни. Рашидъ съумѣетъ умереть за эффеиди, если будетъ нужда, но пусть не боится, эффенди, арабы пустыни — трусливые шакалы.