Глеб Голубев - Заболотный

• Название: Заболотный
• Автор: Глеб Голубев
• Издательство: «Молодая гвардия» МОСКВА 1962
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга посвящена жизни и деятельности знаменитого врача, заразившего себя холерой, чтобы проверить правильность иммунизации, автора многих научных трудов, Даниила Заболотного.

---

А то вдруг раскрываю газету и вижу странную фотографию: среди каких-то почтенных людей, судя по одежде, явных иностранцев, стоит Даниил Кириллович в брезентовом костюме шахтера. Я уже слышал, что донецкие горняки избрали его недавно почетным шахтером и подарили полный горняцкий костюм. Но почему Заболотный принимает в нем иностранных гостей в каком-то явно академическом зале?

Под фотографией приведены слова Заболотного. Они сразу мне все разъясняют:

— За границей ученые одеваются в почетную одежду — костюмы средневековья. Я встречаю вас в почетном костюме моей страны — в одежде рабочего…

Нет, он не сдается старости! Организует в Киеве микробиологический институт и сам лично следит, как оборудуются его лаборатории. Заканчивает новый объемистый труд «Курс микробиологии» и одновременно успевает писать популярные брошюры и статьи вроде «Живая теплица микробов», которую я с удивлением и восхищением обнаруживаю, открыв совершенно случайно, ожидая очереди в парикмахерской, очередной номер журнала «Гигиена и здоровье рабочей и крестьянской семьи». Сколько таких статей затерялось в подшивках бесчисленных газет и журнальчиков, выходивших в те годы!

А в своей коротенькой автобиографии, напечатанной как-то в «Огоньке», Заболотный лишь мимоходом упомянет об этой бесценной работе по распространению последних достижений науки среди широчайших народных масс, отнимавшей у него немало времени и скудеющих сил: «…пробовал неоднократно свои силы по популяризации научных знаний…»

Вот передо мной тоненькая брошюрка, ее можно носить в кармане: «Письма к крестьянам о здоровье». «Учитеся, брати моi, думайте, читайте!» — поставлены эпиграфом на титульном листе слова Тараса Шевченко. И о чем только не беседует Заболотный в этих «письмах»! Тут и вопросы политики, и о значении науки, и о том, как микробы повышают плодородие почвы, и о заразных болезнях, и советы о том, какой должна быть изба, усадьба, пища крестьянина. Одна глалава специально называется «Деревенские невзгоды».

И все это поражает не только умением доходчиво и ясно излагать самые современные научные достижения, но и глубочайшим знанием жизни, деревенского быта. А какой точный, образный, меткий язык! Почему бы не переиздать эти «письма» сейчас вместо некоторых нудных, косноязычных брошюр и листовок?

Поздней осенью 1929 года Даниил Кириллович ненадолго приехал в Ленинград. Хлопот у него выдалось много, он передавал свои институтские кафедры, и мы виделись всего несколько раз, да и то как-то на бегу. За несколько дней до отъезда встретил я его поздним вечером совершенно случайно на трамвайной остановке возле Троицкого моста. Погода выдалась ужасная, ветер дул вдоль пустынной улицы, как в трубу. Пока мы ждали трамвая, нас совсем замело липким, сырым снегом.

Мой трамвай пришел раньше. Я вскочил на подножку, а Даниил Кириллович остался ждать. Он махал мне рукой, пока его не скрыли из глаз снежные вихри.

Спустя две недели, развернув утром «Ленинградскую правду», я прежде всего почему-то увидал коротенькую заметку, затерявшуюся на третьей странице:

«Киев. 26 ноября. Президент Всеукраинской академии наук Д.К. Заболотный заболел воспалением легких. Положение его признано чрезвычайно серьезным».

Я уже собрался ехать в Киев, но начали приходить довольно успокоительные вести: состояние Даниила Кирилловича как будто улучшается, температура снизилась до нормы, за ним наблюдают опытные профессора Стражеско и Губергриц. Ухаживать за больным уехали его племянник Федя и Ян-Гуй, пообещав подробно сообщать мне о ходе болезни.

И вдруг шестого декабря телеграмма от Яна:

«Положение ухудшилось, подозревают сепсис…»

Когда после двух бесконечных дней, пока поезд тащился по заснеженным полям и лесам из Ленинграда в Киев, я увидел Заболотного, то сразу почувствовал: дело плохо… Он похудел, лицо осунулось и побледнело, глаза лихорадочно горели, дыхание стало учащенным и хриплым.

— И ты здесь? — сказал он, увидев меня, и, кашлянув, тихо добавил: — Бачиш, як я спаршивив… Не вытянуть мне.

Но тут же с надеждой добавил:

— Надо бы исследовать мокроту, нет ли там стрептококка. Может быть, удастся сделать вакцину.

Даже в такой момент он оставался исследователем и мечтал создать новую вакцину, которая спасла бы жизнь не только ему, но и многим другим людям!

Днем и ночью у его постели дежурили опытные профессора — и киевские и примчавшиеся из других городов. Бросив все дела, спешили в Киев с разных концов страны ученики Заболотного. Но чем могли мы помочь ему в этом последнем поединке, который каждому приходится вести один на один?..

Стокгольм, Париж, Берлин каждый день запрашивали о его здоровье. А оно ухудшалось с каждым часом. Воспаление легких, эндокардит, спондилит, полиартрит — дни его были сочтены…

Даниил Кириллович сделал как-то резкое движение и вдруг сказал:

— Я не бачу левым оком.

Врачи нашли эмболию сетчатки. Это грозило потерей зрения.

— Как же я стану работать с микроскопом? — едва слышно проговорил Заболотный. Потом, после долгой паузы, с надеждой сказал: — Впрочем, в микроскоп можно смотреть и одним оком…

Умирал он трудно, боролся еще целую неделю, не сдаваясь до последнего дыхания. Уже меркло сознание, и ему все казалось, будто снова он едет куда-то на эпидемию…

Последний раз он посмотрел уже тускнеющими голубыми глазами на любимую картину с отлетающими журавлями, на пышный букет цветов на столике возле кровати…

Уже путал он лица склонившихся над ним врачей и друзей. И вдруг снова страшным усилием воли Заболотный на какой-то миг отогнал смерть, потянулся к Яну и Феде и отчетливо, внятно проговорил:

— Дити дорогиэ, любить науку и правду! Дыхание его стало совсем слабым, едва слышным.

И вот его уже не слышно совсем…

Было десять часов двадцать семь минут вечера 15 декабря 1929 года…

Поздно ночью, вернее, уже под утро, нигде не находя себе места, я зашел в опустевший кабинет Заболотного. На столе грудой лежали письма, которые он уже не прочтет. На них придется отвечать нам.

Одно письмо было из Франции. Пастеровский институт приглашал Даниила Кирилловича в Париж на свою очередную научную сессию.

А на другом письме — треугольничке из линованой мятой бумаги, вырванной, видимо, прямо из школьной тетради, — адрес был написан с ошибками, неуверенной, робкой рукой, еще не привыкшей держать перо. Я вскрыл письмо и прочитал:

«Шановний Данило Кирилович, дуже вам вдячна, що прислали таке гарне на спiдницю, пришлiть, як можна, ще щось червоне у крапочку на кофточку…»

Эти два письма — таких разных, но лежавших рядом и адресованных одному человеку, — вдруг с особой силой заставили меня почувствовать, как много людей на белом свете осиротело без Даниила Кирилловича. Он был нужен всем: и виднейшим ученым и простой крестьянке.

Не только ученый мир — его знал и любил народ. Рядом с академиками у гроба Заболотного стояли железнодорожники и шахтеры. И когда мы несли его гроб через весь Киев на вокзал, все улицы и переулки были заполнены народом и на каждом доме пронизывающий ветер колыхал траурные флаги.

Приехавший из Москвы А.В. Луначарский произнес речь на гражданской панихиде.

— Правительства Союза и РСФСР поручили мне выразить ту скорбь по поводу утраты, которой полны трудящиеся Союза, и благодарность народов Союза памяти великого ученого за его активное участие в социалистическом строительстве…

Луначарский вспомнил, как уже не однажды разносился слух о смерти Даниила Кирилловича и как, читая собственные некрологи, шутил Заболотный: «Есть такое поверье: кого раньше времени отпели, тому долгая жизнь…»

Да, мы хоронили его уже не первый раз. Но теперь без всякой надежды на воскрешение.

— Скорбя о кончине нашего ученого и общественника, отмечая его заслуги перед рабочим классом, — закончил свою речь Луначарский, — с удовлетворением отмечаешь, что его жизнь не прошла даром, что она будет примером для наших молодых ученых, для молодых работников!

А потом последнее путешествие, поезд в траурных венках и лентах, толпы людей, ожидающих среди ночи на всех завьюженных станциях по пути…

Даниил Кириллович завещал похоронить себя в родной Чеботарке, и воля его была выполнена.

„ОН ОТДАЛ СВОЕ СЕРДЦЕ ЗЕМЛЕ…"

В рассказах бабушки все жития святых кончались одинаково скучно: господь бог за все перенесенные муки возносил праведников к себе на небо, и там они были осуждены до скончания веков уныло слоняться по облакам, каждый день слушать заунывные райские хоры. Вечное заключение без надежды на помилование.

А Заболотный?

«Он отдал свое сердце земле, хотя и носился по свету, как ветер… Как ветер, который после его смерти развеял по миру благоухание цветущих роз его сердца. Прекрасна жизнь, потраченная на то, чтобы обозреть всю красоту мира и оставить после себя в нем чекан души своей», — вспоминаю я старинную эпитафию.