Рут Швайкерт - Закрыв глаза

• Название: Закрыв глаза
• Автор: Рут Швайкерт
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-00982-3

Рут Швайкерт – известная швейцарская писательница, лауреат престижных литературных премий.

«Когда человеку исполняется тридцать, он открывает в себе удивительный новый талант – способность вспоминать» (И. Бахман). В день тридцатилетия героиня романа «Закрыв глаза» не только обрела дар воспоминаний, но и зачала желанного ребенка, которому так и не суждено было появиться на свет.

Это книга о трудностях любви, обыденном безумии и «банальных катастрофах» повседневности.

Женская судьба героини – главная интрига романа, написанного ярким, образным языком без тени сентиментальности.

---

«Давай я что-нибудь для тебя приготовлю, – сказала Дорис, – у меня в холодильнике осталось немного телячьей печенки и картошка уже вареная есть, только обжарить, и все».

Надо признать, готовила она потрясающе.

«Мне надо обязательно успеть на поезд в двенадцать ноль одну», – сказал Хайнрих и бросил быстрый взгляд на свои пластиковые часы; было всего лишь десять часов тридцать пять минут.

С тех пор как ее муж и сыновья, Томас и Андреас, обоим под тридцать, практически одновременно переселились к своим подружкам (Алекс ушла из дому, когда ей было восемнадцать), с тех самых пор Дорис Хайнрих жила одна в своем трехэтажном доме, пытаясь привести его в порядок, но, несмотря на проделанную за день работу, каждый вечер оставалась угроза, что дом вот-вот обрушится ей на голову. Тогда она садилась в кресло, закидывала ноги повыше и бралась за бутылку, в общем-то рискуя своей жизнью.

Несколько месяцев назад, в воскресенье после обеда, ясным зимним днем – Дорис уехала в санаторий неподалеку, в Бад-Шинцнах, говорили, что тамошняя вода помогает от артрита, – Хайнрих приехал и забрал часть своих вещей и бумаг. Дорис нашла на кухонном столе записку: «Я не способен любить. Не надо меня прощать. Не бойся, пока ты можешь жить здесь. Я все уладил, позвони, пожалуйста, при случае моему адвокату в Цюрихе д-ру Келлеру, телефон [phone], в обычные рабочие часы, денег, которые будут тебе выплачиваться, кажется, должно хватать. Развода я не хочу и, честно говоря, не могу его себе позволить».

Дорис не удивилась; она повесила свой купальный халат на кухне, он был небесно-голубого цвета в белую крапинку, ей все казалось закономерным; оглядываясь назад, она всю свою жизнь считала закономерной, полотенце она кинула в стиральную машину, отмерила порошок, насыпала его куда положено, делая все автоматически. Повернула указатель на кипячение. В погребе, за мешками с картошкой, должна была оставаться еще одна бутылка, черт побери, уже сам запах алкоголя был ей противен, она никогда не любила спиртное, даже вино и пиво ей не нравились. Пить вот так означало неизбежно преодолевать себя, каждый раз прямо-таки омерзение охватывало ее перед первым глотком, от него все жгло, как жжет иногда в глазах от газа, который струится из духовки, когда ты собираешься ее зажечь, несколько секунд всего, потом все проходило. Закроешь глаза и пьешь. Ей даже стало как-то легче, что наконец-то, наконец-то она случилась, эта маленькая, банальная катастрофа: ее бросили после тридцати лет брака. Дорис Хайнрих было уже почти шестьдесят четыре года, и воспоминаний ей хватит на весь остаток жизни.

В последние десять лет у нее уже не было причин пить. Все причины она по собственной воле вытравила, устранила их с помощью снотворного и психотропных средств, вытеснила рогипнолом, халдолом и лексотанилом, просто для того, чтобы спокойно жить дальше.

Алекс, наоборот, иногда пила риталин, перекупая его у одного янки, который получал риталин по рецепту. Только риталин мог вырвать ее из объятий заслуженного сна, которому предавались все отцы и матери, в изнеможении валясь в постель в десять часов вечера. Риталин оставлял ее наедине с незаконченными картинами и с мертвой тишиной ночи, заставлявшей ее работать. «За одну-единственную удачную картину, – иногда думала она, – я ведь, не раздумывая, (да еще с каким дебильным, никому не нужным пафосом), отдаю год жизни». (Бесчисленные сигареты, которые она выкуривала, пока писала, наверняка давно уже сократили среднестатистическую продолжительность ее жизни на несколько лет.)

Дорис еще с детства нравилось море на почтовых открытках, бескрайнее, навсегда запечатленное за какую-то долю секунды.

Первый час все шел и шел, секунда за секундой убегали, а она следила за ними по громко тикающим кухонным часам, сидя на полу, прислонившись к больно обжигающей спину батарее отопления.

Она существовала.

Бог вдувал ей свое дыхание через нос, потом – через рот.

Она решила не принимать больше таблеток, раз они ей сейчас не помогают.

Когда она проснулась, в висках стучало, разбитая бутылка из-под базельбитерской вишневой наливки валялась на полу. Приняв холодный душ, она покорно предалась ходу повседневных занятий, которые изо дня в день выполняла в течение десятилетий. С утра в понедельник она выставляла за двери мешок с отходами, а после обеда отправлялась в магазин за продуктами, во вторник с пяти до семи вечера, когда действовал льготный тариф, она садилась в непосредственной близости от телефона в нетопленом кабинете, потому что иногда ей звонила Алекс, в среду вечером она пела в хоре, по четвергам снова шла за продуктами, а потом, ночью, когда было дешевое электричество, бросала в стиральную машину свою дешевую одежду, в пятницу ела рыбные палочки, поливая их лимонным концентратом из пластиковой бутылки, в субботу пекла закрытый яблочный пирог с корицей и в воскресенье угощала им сыновей, которые время от времени забегали к ней со своими красивыми, изучающими психологию подружками, чтобы забрать чистое белье и оставить грязное, свалив его кучей на пол в кухне.

"Каждый шаг давался Дорис с трудом, артрит в обоих коленных суставах и наследственное расширение вен определяли ритм ее повседневной жизни. Проснувшись, она поливала ноги холодным душем, от ступней вверх, в направлении сердца. После этого надевала на тощие, обтянутые тонкой кожей ноги лечебные резиновые чулки и варила кофе. Позже приходили рабочие – кровельщики, маляры, сантехники, и еще – какие-то чиновники из Армии Спасения, которые требовали плату за утилизацию изъеденного жучком ящика для рукоделия, за поцарапанный буфет, все золоченые ключики от которого были давно потеряны. Рабочие срывали паласы, циклевали в гостиной паркет, заново красили стены, перекрывали крышу, вынимали из-под нее всякий хлам.

Хайнрих, как она сама утверждала, великодушно позволил ей отремонтировать дом за его счет. Все свои девичьи сбережения, а также скромную пенсию Дорис потратила на то, чтобы заменить все матрасы, на которых, как заранее можно было предположить, никто в последующие годы не будет спать (Алекс вбила себе в голову, что если она хоть раз поспит в родительском доме, то наутро проснется снова беспомощным ребенком) и уж подавно не будет заниматься любовью с самим собой после обеда в те ослепительно солнечные воскресные дни, как это делали здесь подрастающие дети тысячу лет назад за закрытыми дверьми, в которые Дорис понапрасну стучалась.

Для мальчиков, Дорис знала, это было совершенно нормально.

Она развернула пакет.

«Какая прелесть! Ты что, и вправду даришь это мне?»

На гербовой пластине изображен был святой Мартин, разрубающий мечом собственный плащ.

«Я получил это позавчера в качестве награды за то, что сто раз сдавал кровь в течение пятидесяти лет, ни единого раза не пропустил», – сказал Хайнрих и принялся разглядывать шестиугольные красные плитки на полу, словно видел их впервые в жизни. Кое-где на бетонных плитках виднелись щербинки, и впервые в жизни он увидел, как этот пол пошатнулся у него под ногами, а ведь, кажется, только позавчера по нему ползали его дети, а вечером тянули к нему ручонки; дети, которые в свой день рождения теперь ограничивались только телефонным звонком, чтобы поблагодарить за тысячефранковую купюру, которую он им, как всегда, отправляет по почте. К ней он прилагал почтовую карточку с сердечными пожеланиями.

«Так или иначе, – продолжал он, незаметно присев на стул, – больше половины всех этих лет мы провели вместе. Мне кажется, она не имеет к этому никакого отношения, я имею в виду госпожу Зоммер, и зачем ей вообще об этом знать?»

Ты ведь прекрасно знаешь, подумала Дорис, что с этой проклятой бабой, с этой мерзкой маленькой дочерью добропорядочных родителей, у которой никогда не было расширения вен, ох, прости, с твоей так называемой подругой, которая, как рассказывают Том и Рес, говорит на таком отвратительно корявом базельском немецком и перед которой ты отчитываешься о каждой минуте, проведенной вне дома, так вот, с ней я ни единым словом не обмолвилась и никогда не собираюсь с нею разговаривать. (Номер телефона она знала наизусть; и если говорить точнее, она регулярно, раз в неделю, звонила и тут же бросала трубку, услышав на другом конце провода гортанное «р» с французским прононсом госпожи Зоммер.)

«Тогда я приготовлю еду прямо сейчас, – сказала она, – не годится, если ты вернешься домой слишком поздно. Ведь твоя подруга наверняка тебя уже давно с нетерпением ждет».

Хайнрих сел за накрытый стол, как садился когда-то и раньше. С Ивонн, которая была моложе его на десять лет, он вступил в связь почти случайно, знакомство началось ранним утром, которым, еще не совсем проснувшись, он ехал в скором поезде Базель – Цюрих. Когда они садились на свои места, колени их соприкоснулись, а потом оба углубились в чтение газет, как будто не заметили этого прикосновения, да и вообще не заметили друг друга, но их колени всю дорогу так сомкнутыми и оставались. Перед самым Цюрихом Ивонн, улыбаясь, вручила ему визитку с адресом своего бюро. Их бюро, как нетрудно догадаться, находились на той же улице – Бремер-гартнер-штрассе, они договорились вместе пообедать в ближайшем ресторанчике «Фрозинн», и после этого выбора у них уже не было.