Анатолий Ириновский - Жребий

• Название: Жребий
• Автор: Анатолий Ириновский
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Что есть Зло, а что есть Добро? Можно ли их поменять местами? Какова причастность на земле к этим явлениям Бога, Сатаны и человека? Как возникло человечество согласно постулатам христианской концепции? Что такое тоталитаризм? Все эти вопросы и составляют содержание романа "Жребий". Почему "Жребий"? Потому, что детям, родившемся накануне войны, выпала вот такая судьба. Произведение имеет подзаголовок: фантасмагороический роман о Боге, Сатане и человеке. Сюжетно в нем идет речь о несостоявшейся сделке между Сатаной и человеком. Сатана предлагает перестроить Вселенную, сделав жизнь человека бессмертной. Но чтобы Вселенную перестроить, нужны усилия всех людей. Сатана нуждается в талантливом помощнике, который бы довел до сознания людей несовершенство существующего мира и суть замышляемого. На самом же деле благие намерения Сатаны являются лишь камуфляжем его страстного желания захватить трон Божий. Параллельно мифологической линии в романе дан реалистический ряд, где захват всемирной власти, аналогичный идеям Сатаны, исповедуют защитники тоталитарной системы. Тоталитаризм в той или иной форме был и остается трагедией многих поколений. Он наднационален и присущ разным формациям. Поэтому тема романа есть, по сути, темой изображения вечной борьбы Добра и Зла. Эта оппозиция, развернутая в рамках отношений между Богом, Сатаной и людьми, оказывается для героев романа судьбоносной. Обе линии — и мифологическая, и реалистическая — естественно переплетаются, и обе несут в себе "и жизнь, и слезы, и любовь". В романе частично использованы принципы построения, характерные для детективного жанра. Он динамичен, диалогичен, легко читается, несмотря на свою философскую подоплеку. Может быть инсценирован. Роман адресован широкому кругу читателей, написан на русском языке с элементами вкраплений просторечий и арго.

---

— Что это за сторона? — настороженно спросил Нетудыхин.

— Звери. И весь животный мир. Они-то уж ни в чем не были виноваты, совершенно. Так: под горячую руку попали и замели их вместе с нами. Теперь, оказывается, будто вина их состоит в том, что я, совращая Еву, принял образ змия. Они, мол, подали мне идею. Абсурд, конечно. Высокочтимый Божественный абсурд, выдаваемый за высочайшую справедливость.

Помолчали, совсем замедляя шаг, так как приближалась улица, на которой Тимофей Сергеевич жил.

— Да, — сказал Нетудыхин, — далеко вы зашли в своей ненависти, очень далеко. Послушав вас, можно подумать, что во всех бедах виноват один Господь.

— Ну а кто же, кто же еще?

— А вы, стало быть, ангел Божий?

— Да. То есть был, но сейчас подвергнут остракизму.

— И продолжаете бунтовать, подбивая на новый грех других и обосновывая свой бунт, так сказать, философски.

— Так не виноват же я, не виноват!

— Виноват, лукавый князь, виноват! За ненависть виноват, за необъективность.

— Чепуха все это, вымыслы! Эх, жаль, что времени у вас в обрез, а то бы я вам рассказал все в подробностям. Тогда бы вы поняли, где собака зарыта.

— Вряд ли это изменит мое отношение к вам.

— Посмотрим. Рано или поздно вы все равно убедитесь в моей правоте. Это не ненависть, Тимофей Сергеевич. Это ситуация, в которую я попал и которую пытаюсь разрешить на протяжении многих веков. Но, кажется, она все же близится к своему завершению. И силою слагающихся обстоятельствам, и частично, пусть это будет нескромно, — благодаря моим усилиям. А вы вот самоустраняетесь, несмотря на все ваши заявления. По-настоящему, вам безразлична судьба человека. Между тем, в этой истории, вся потасовочка-то произошла из-за вас, да-да, из-за вас. Вы — средоточие всех противоречий, всех начал и концов. И без вас, людей, здесь никак не обойтись. Вам так или иначе придется участвовать в разрешении этого конфликта.

— Может быть. Но на чьей стороне?

— На моей, конечно, на моей! Когда вы узнаете всю правду, вы, безусловно, примете мою сторону. Я уверен. Я потому и доверяю вам, что надеюсь именно на такой исход.

— Вы уверены?

— Я так думаю.

— Зря, — сказал многозначительно Нетудыхин. — Вас может ожидать самый неожиданный шаг с нашей стороны.

— Против такой неожиданности у меня есть страховка. Я ведь тоже не лыком шитый.

Помолчали. Потом остановились. И Сатана сказал:

— Итак, Тимофей Сергеевич, запомните мою вторую заповедь: изыщи личину для Зла, но обязательно такую, чтобы она по привлекательности своей могла быть равна обаянию Добра. Достаточно просто и доступно.

— И сколько же у вас вообще их, этих заповедей?

— Десять, Тимофей Сергеевич, десять! Дека-лог!

— Ах, да! Ну да, я как-то даже упустил смысл самого названия. Но почему именно десять? Это связано как-то с библейским влиянием?

— Ну — нет! Моя контора самостоятельная. Просто число десять является наиболее рациональным количеством заповедей, которое способен запомнить человек без особого напряжения. Текст должен быть минимален по объему и предельно насыщен смыслом. Тогда он легко ложится человеку на память.

— Между прочим, — сказал Нетудыхин, — у меня тоже есть заповеди.

— Ну!

— Да. Правда, только две.

— Очень любопытно. И о чем же они гласят?

— Пиши — не оглядываясь, шлифуй — творя, издавай — страшась. Все через тире. Это заповедь общеустановочного характера. А для стихов у меня особый завет имеется:

И каждый стих, как крик души,

Как стих последний напиши.

Сатана подумал, сказал:

— Хорошие заповеди, мастеровые. И отлично сформулированы.

— Хорошие, но трудно выполнимые. Выдавать заповеди вообще намного легче, чем их исполнять. В том числе и ваши. Легко сказать: творите Зло любя и используйте при этом для него личину Добра. Правильно ли я объединил ваши две заповеди?

— Да! Да! — вдохновенно и подобострастно заглядывая в лицо Нетудыхину, сказал Сатана. — Абсолютно верно!

— А попробуй осуществи это на деле — не получится.

— Почему?

— По все тем же причинам: не тот я человек. Я хоть и в Бога, может быть, не верю, да Зла творить не хочу. Не ложится оно мне на душу.

— Подождите, Тимофей Сергеевич, — опять горячо заговорил Сатана, — все утрясется. Ваша душа найдет со временем точку для равновесия. Ну, обманули вас когда-то, выдали вам грешное за праведное. Но сегодня-то вы вполне зрелый человек и самостоятельно можете разобраться, где истина, а где ложь.

— Вы думаете, это так просто?

— Знаю, что не просто. Потому и терплю, и вожусь с вами.

— Нет, нет и еще раз нет! Вот когда я приду к убеждению, что Зло — это Добро, тогда я сам явлюсь к вам — у меня-то телефончик есть — и скажу: берите меня, я ваш. Человек к истине должен приходить собственным путем. А сегодня — нет. Извините, мне пора.

Они остановились.

— Время, время дорого, Тимофей Сергеевич, — сокрушенно сказал Сатана. — Вам ведь не так много отпущено. Ладно, продолжим этот разговор в другой раз. Но чтобы вы не сомневались в моих возможностях, на прощание, сегодня я вам хочу преподнести маленький сюрприз: тетради ваши, что у вас в портфеле находятся, уже проверены.

— Не может быть! — удивился Нетудыхин. Он облапывал свой портфель, пытаясь его открыть.

— Не волнуйтесь, там все в полном ажуре. Нет оценок — дома проставите сами. Честь имею! — сказал Сатана, горделиво поклонившись, и зашагал по тротуару.

Нетудыхин стоял несколько растерянный. "Ну и стервец! Ну и проходимец! — думал он, глядя на удаляющегося Сатану. — На любые трюки пускается, чтобы меня уговорить. Балалайка! Любопытно, как ему все-таки удалось это сделать? Неужели там кто-то сидел у меня в портфеле, пока мы с ним разговаривали? И не натворил ли он в тетрадях какой-нибудь несуразицы?.."

Нетудыхин изо всех сил трахнул кулаком по портфелю и поспешил домой.

Глава 6

На рыбалке

Октябрь клонился к исходу. В суматохе рабочих будней Нетудыхин в этом году проглядел, как незаметно совершился переход от лета к осени. Пошел на убыль день. Стало раньше смеркаться, и позже занимались рассветы. Сквер, мимо которого по утрам Тимофей Сергеевич пробегал на работу, с каждым днем все больше оголялся, а на полянах его полотном художника-абстракциониста стелилась палая листва. Резко похолодало на зорях. Но часам к десяти утра солнце прогревало воздух, и иные дни выдавались тихие, безветренные, неповторимо великолепные в своей увядающей красоте.

Вспоминался Пушкин. На ум приходили его пронзительные строки об осени. Нет, никогда Нетудыхину не удавалось дотянуться в своих опусах до такого объемного, почти стереоскопического изображения. Что-то было в душе его городской жизнью загублено. Или, может быть, просто не дано ему. Но к природе он тянулся и любил бывать с ней наедине. После толчеи и транспортного тарарама города, где-нибудь на берегу реки или озера, за удочкой, ему легко дышалось и легко думалось.

Обычно эти поездки за город были связаны у него с рыбалкой. За день до отъезда он запасался червями, очищал их в банке с песком, просматривал свой рыбацкий инструмент. На загородных водоемах в выходные дни, как правило, скапливалось множество городского люда. А летом они вообще превращались в места семейных вылазок. Поэтому для таких поездок Нетудыхин предпочитал дни будние. Чтобы никто не мешал его уединению. И он никому. Два-три рыбака, разбросанные по берегам, может быть, тоже такие же чудаки, как и он, в счет не шли. И день, проведенный у воды, приносил ему блаженную разрядку.

Но в последние недели обстоятельства закрутили Тимофея Сергеевича. Он совсем забыл и о природе, и о рыбалке. И, наверное, не вспомнил бы еще какое-то время, если бы не услышал случайно на перемене разговор двух старшеклассников, бахвалившихся друг перед другом своими рыбацкими удачами. Подумал: "А ведь через неделю-другую клев, пожалуй, уже и прекратится". И тут же решил, что в четверг, свободный у него от уроков, он махнет на рыбалку. Пора ему развеяться. Учебный процесс давно вошел в свою колею, и четверть уже перевалила на вторую половину.

Узнав о намерении Тимофея Сергеевича, Захаровна расщедрилась на кружку перловой крупы для закрыхи. Кузьма, сообразив, что Нетудыхин ладнается на рыбалку, целый вечер обхаживал Тимофея Сергеевича со всех сторон: падал перед ним на спину, толкал и давал по собственной инициативе лапу — Нетудыхин иногда брал его с собой, — но безрезультатно.

— Не мылься, — сказал Нетудыхин, — ничего не получится. Промерзнешь, а потом лечи тебя. Иди на место.

Кузьма не отступал. На рассвете он все еще не без надежды тыкался мордой в ноги Нетудыхину и поскуливал. И только когда дверь за Нетудыхиным закрылась, Кузьма, удивленный человеческой жестокостью, понял, что все его старания были напрасны. Пошел на свое место и объявил голодовку. В знак своего собачьего протеста. Пусть они попереживают, пусть подумают, что с ними произойдет, если он отдаст концы. И кто их будет охранять?.. А Тимофей Сергеевич, спустя час, уже сходил с попутного автобуса и направлялся к знакомому озеру. Начало светать.