Николай Мельников - Классик без ретуши

• Название: Классик без ретуши
• Автор: Николай Мельников
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Критика
• Год: 2000
• ISBN: 5-86793-089-0

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.

Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.

Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

---

<…>

Внимание г-на Набокова все время сосредоточено на сентиментальном отображении данной любовной истории и, параллельно с нею, — на сгущенно сатирическом фокусировании того кича американской действительности, на фоне которого эта любовь расцветает. Возможность моментально переводить повествование из одной тональности в другую обеспечивает Гумберт, наделенный озадачивающе гибким и разнообразным даром рассказывать; так, после вполне лирического пассажа вроде: «…Так как я не расставался с ощущением ее теплой тяжести на моих коленях (вследствие чего я всегда „носил“ Лолиту, как женщина „носит“ ребенка)…» — нас встречает прямо противоположное: «Утренний завтрак мы ели в городе Ана, нас. 1001 чел.». Властвующая в романе комическая стихия таится прежде всего в его стиле, чередующем тургеневские и псевдо-Прустовские черты, перемежающем строгий, как у Бенжамена Констана, analyse de l'amour[119] с пародией и очевидной стилизацией. В книге есть моменты немыслимых по яркости и четкости озарений, сходных с теми, что встречаются в шедеврах сюрреалистов; однако, в отличие от последних, г-н Набоков никогда всецело не полагается на их драматический эффект, не предает забвению их фабульную функцию в романе как художественном целом. Похоже, эти моменты в «Лолите» — того же происхождения, что и в прозе Диккенса, у которого героиня «Холодного дома» Эстер Саммерсон, когда ей предстоит узреть пугающую картину хаоса и запустения в родном доме, прежде всего машинально отмечает, что одну из портьер м-с Джеллиби удерживает на ее законном месте в дверном проеме… вилка. Но самый эффектный, самый любимый стилевой прием автора — неутомимая игра словами. Снова и снова Гумберт испытывает на слух огласовки собственного имени («Гамбург», «Гамбаг», «Гомбург» и т. п.), да и всего на свете. «Убил ты Куилты», — бормочет он себе под нос, разражаясь монологом, завершающимся патетическим: «О, Лолита моя, все, что могу теперь, это играть словами». Подчас эти игры приобретают еще более джойсовское звучание — особенно в длинном пассаже, перечисляющем зловещие для героя псевдонимы, под которыми наступающий ему на пятки соперник, желая еще больнее ранить его, регистрируется в разных мотелях. Тут приходит на память маниакальная склонность Тёрбера к словесным играм, помогавшая ему избежать социальной конфронтации. В «Лолите», однако, игра словами неуклонно и неизбежно приводит к одному и тому же — прелюдии к любовной игре; эта игра словами — не что иное, как развернутая метафора горестного заблуждения. По мере того как последнее растет, порабощая душу персонажа, в потоке его неконтролируемого словоизвержения все чаще вспыхивает, открываясь новыми интеллектуальными обертонами, волнующий его «объект».

Невозможность ввести «Лолиту» в русло одной из существующих романных традиций побудила некоторых из тех, кто ею восхищается, списать отличающее книгу эротическое и литературное «дикарство» на счет того обстоятельства, что в действительности речь-де идет в романе о неурядицах любовной привязанности г-на Набокова к Америке. Само собой разумеется, Долорес как личность, с ее вульгарными вкусами и отталкивающим жаргоном, вполне органично вписывается в то, что Оден некогда назвал «пестрым мусором» американского ландшафта; сквозь дебри этого «мусора» и пробивается она в компании своего галлюцинирующего любовника. Однако дело не только в этом; читателю «Лолиты», коль скоро он всерьез страшится увязнуть в вязком болоте сексуальных соблазнов, из которого не вынырнуть Гумберту, протянута еще одна, более надежная путеводная нить. Насколько мне известно, у специфического полового извращения, отличающего Гумберта, нет общепринятого в психиатрическом лексиконе научного обозначения (так что карманным пособием Крафт-Эбинга в той его части, каковая трактует «насилие над индивидуумами, не достигшими четырнадцати лет», тут дела не поправишь). И это, мне кажется, немаловажно. Недаром сам Гумберт без обиняков ставит нас в известность: «…Я не интересуюсь половыми вопросами. Всякий может сам представить себе те или иные проявления нашей животной жизни. Другой, великий сдвиг манит меня: определить раз навсегда гибельное очарование нимфеток». В самом деле, разве не симптоматично, что все непосредственно связанное с «сексом» подано в книге с нескрываемым оттенком нежности? Вспомним хотя бы реакцию персонажа на один из редких мелодраматических любовных жестов, какие дарит ему его избранница. Вот слова Гумберта: «Физиологам, кстати, может быть небезынтересно узнать, что у меня есть способность — весьма, думается мне, необыкновенная — лить потоки слез во все продолжение другой бури».

Итак, кто единственно мыслимая в наши дни роковая женщина, как не вступившая еще в тинейджерский возраст девочка, настойчиво требующая от своего немолодого любовника, чтобы тот приносил ей мороженое и иллюстрированные киножурналы? Она непредсказуема, тиранична и, что самое главное, в каком-то смысле эфемерна (ибо в распоряжении любой нимфетки — не более нескольких лет безраздельного господства). Строго говоря, слово, каким можно было бы определить моральный феномен, лежащий в основе книги, все-таки существует, только искать его следует в сфере чистой литературной патологии. Это слово — наваждение, отчаянное влечение к недосягаемому, и оно издавна служило расхожим определением для весьма распространенного экзальтированного состояния личности. Не могу отделаться от сильного подозрения, что глубинным замыслом г-на Набокова было материализовать заложенный в этой сфере метафорический смысл, дав описание особой разновидности человеческих особей — существующих в реальной жизни нимфеток, способных подвигнуть своих истомившихся в безмолвном страхе обожателей на некое риторическое деяние, итог которого — романтическое письмо. Суинберн и По подарили своим потерянным возлюбленным имена; в глазах же самого г-на Набокова утраченное дитя и Владычица Боли слились воедино в облике «прекрасной, гадкой нимфы». Если и в самом деле уместен вопрос «о чем „Лолита“?», то она лишь о том, как г-н Набоков проникся страстной любовью к романтическому роману — недосягаемому ныне артефакту, оставившему по себе столь же долговечную память, сколь скоротечна была его красота. Но это обстоятельство, добавлю в заключение, не отклоняясь от темы, ничуть не помешало «Лолите» стать едва ли не самой смешной книгой из всех, какие мне довелось прочесть.

John Hollander. The Perilous Magic of Nymphet // Partisan review. 1956. Vol. 23. Autumn. P. 557–560

(перевод Н. Пальцева)

Ф.У. Дюпи{97} «Лолита» в Америке: письмо из Нью-Йорка

Написав «Лолиту», Владимир Набоков создал поистине увлекательную повесть на заведомо отталкивающем материале, влив ощутимую дозу свежего, убийственно ядовитого эликсира в мехи давней и славной (хоть в последнее время и увядающей) традиции roman noir[120]. Автор нескольких романов, первоклассной книги воспоминаний о детстве, проведенном в России, и юности, прошедшей далеко за ее пределами, чуждого академичности эссе о Гоголе и ряда трудов по энтомологии, г-н Набоков — опытный и, без сомнения, широко начитанный литератор. Однако ни одно из его предшествующих произведений не сулило сокрушительного эффекта «Лолиты». Американские книгоиздатели, имевшие возможность прочитать роман в рукописи, были так ошеломлены, что «Лолиту» в конце концов опубликовало небольшое парижское издательство. И их вряд ли можно особенно винить. В «Лолите» и впрямь заключен нешуточный вызов, и обойти его молчанием значило бы не воздать книге должное. В целом расположенный к роману и его создателю рецензент «Патизэн ревью» (г-н Джон Холландер) констатирует: «Пульсирующим нервом книги является совсем иное». В чем бы ни заключалось это «иное» (читай: «неожиданное» и «извращенное»), пульсирует оно с устрашающей силой, то и дело грозя опалить каскадом пламенеющих искр рукава держащего книгу читателя. И это-то обстоятельство не дает утешить себя успокоительным соображением вроде того, что адресована она, дескать, только знатокам эротики или досужим потребителям порнографической литературы (примем на веру, что таковые действительно существуют и их мнение реально что-то значит). Нет, от источаемого «Лолитой» огня не защищено эмоциональное восприятие любого из нас во всех своих компонентах, включая чувство юмора. Вместо того чтобы умерить в крови жар тайных порывов, снизив их температуру до умиротворяющего тления, роман действует чуть ли не по принципу шоковой терапии, врачуя кровоточащие язвы скальпелем царящего в нем безжалостного смеха. Неизменно балансирующая на опасной грани веселости и ужаса «Лолита» — завораживающее, но очень специфичное чтение. Это сказка для взрослых; и, случись ей когда-нибудь быть опубликованной в США, она войдет в сознание американской читательской аудитории как образчик нового литературного жанра.