Сергей Яковлев - Письмо из Солигалича в Оксфорд

• Название: Письмо из Солигалича в Оксфорд
• Автор: Сергей Яковлев
• Жанр: Научная Фантастика

---

Если бы я сумел рассказать вам, - начал я чужим, булькающим голосом, как много ваша мама для меня...

Да что вы все мне сочувствуете! - вдруг визгливо перебили вы. - Какое вам всем дело до моей матери! Я прихожу в совершенно незнакомый дом, и мне тут же начинают сочувствовать - все, кто и в глаза ее не видел! Вы правда так сильно любите чужих матерей?

Я готов был выскочить на ходу из машины - до того жутко стало мне от вашего крика. Последняя фраза, впрочем, была произнесена спокойнее и даже с издевкой. Больше я не решался издавать ни звука и забился в угол, вжался в сиденье. Мне хотелось, чтобы вы меня не замечали, забыли о моем существовании.

Знаю, минуту спустя вы уже сожалели о своей вспышке.

- Она спускалась по лестнице с подносом, упала и ушибла голову, - рассказывали вы, как бы заглаживая свою вину. - Ей удалось вызвать неотложку, но машины почему-то долго не было. Она звонила мне в Оксфорд и спрашивала: почему не едет машина?.. У нас просто ужасные врачи! Когда приехали, она была уже без сознания. Они не знали, что с ней, стали делать разные уколы... Я рада, что все кончилось быстро. У матери было кровоизлияние. Она все равно осталась бы инвалидом, прикованной к постели. Моя мать была энергичным человеком, она не выдержала бы неподвижности...

Мы с вами так и не успели ни о чем толком поговорить. Хвата последние убегающие минуты, я предложил - как в холодную воду бросился- познакомить вас с Аней Вербиной, о которой много рассказывал еще в Англии. Свести вас с ней было давней моей мечтой.

Нет, - сдержанно ответили вы. - Как-нибудь в другой раз.

Оказывается, вы послезавтра улетали назад.

- А я? У меня будет еще возможность повидать вас?

- Боюсь, что нет.

- Я приеду в аэропорт, назовите время!

- Нет.

Последнее нет прозвучало мягко, совсем не обидно.

Приезжайте в гости, - тепло сказали вы, прощаясь со мной у чужого подъезда. - Буду вас ждать. - И вдруг (Боже, никогда еще вы этого не делали!) притянули мен за руку, подставили щеку для поцелуя и сами меня поцеловали!..

Идя через пустырь к далекому шоссе, я думал: отчего и в самом деле не поехать? - продолжая машинально шевелить губами, все шепча не высказанные вам слова моей любви. Вот устроюсь на денежную работу, думал, скопим с женой к лету нужную сумму, а там и махнем вдвоем на недельку... Как хочется повидать Оксфорд летом!

Но вспомнил потную толпу у двери британского консульства. И горький прощальный смысл нашей встречи и нашего расставания вдруг разом хлынул в сердце, выжига его изнутри.

Мы люди, маленькие живые тельца. Нам больно. Господи, прости нам все, что было и чего не было, забери эту боль!

В тот день я слишком долго был на ногах, болезнь снова причиняла мне ужасное страдание. Добравшись кое-как до автобусной остановки, где стояла в ожидании толпа, я привалился к железной будке и устало перебирал в уме каждое сказанное вами слово. В самом деле, что уж мы так жалеем чужих матерей, когда рядом умирают без внимания и помощи наши матери? Неужели все в той же рабской надежде заслужить благодарность, переменить с вашей помощью страшную судьбу, неужели оттого, что продолжаем смотреть на вас снизу вверх, как псы на своих хозяев? Если вы от нас отворачиваетесь, нам уже кажется, что мы покинуты Богом и никому не нужны. Нам и в голову не приходит, что мы можем еще пригодиться друг другу. Одна только Аня Вербина пытаетс перевернуть этот поставленный с ног на голову мир. Да, ведь именно об этом она мне говорила...

Уже в автобусе я принял решение сейчас же ехать к маме и сестре. Что значит ничем не могу помочь? Надо просто находиться рядом с ними и жить: есть, спать, болеть... Как мама.

Осталось досказать вам, мой друг, совсем немного.

В тот вечер я связался по телефону с сестрой и сказал ей, что хочу приехать.

- Если приедешь, я сразу уйду из дома, - ответила она.

Я ничего не понял. В трубке слышались треск и отдаленные гудки.

- Что ты сказала?

- Ты прекрасно слышал, не притворяйся. Я сразу уйду. Лучше не начинай.

- Да о чем ты? Я сознаю, что мало чем смогу тебе помочь. Ко мне вернулась болезнь. То же, что было в Англии. Понимаешь? И все-таки вдвоем... втроем нам будет легче. Сейчас лучше быть вместе.

- Послушай, я же не дурочка. Я зарабатывала эту квартиру пятнадцать лет. Конечно, тебе хочется прибрать ее к рукам, ведь у вас там, в Москве, никаких видов, ха-ха-ха. Рассчитываешь, что мама скоро умрет? Может, поторопить ее хочешь? Не дам, не надейся!

Мне второй раз за день стало по-настоящему страшно. Я вспомнил ее странное письмо полуторамесячной давности.

Милая, дружочек... Ладно, не будем об этом, я пока не приеду... Как мама? Ты уверена, что справишься одна?..

Уверена! Во всем уверена! Но если увижу тебя здесь, так и знай: ни минуты не останусь! У меня есть куда уйти!..

Климат делал свое дело, пророчества сбывались.

Глядя на исхудавшую и задерганную жену, я обреченно думал: с ней скоро будет то же. Она уже и теперь, придя вечером с работы в изношенных промокших туфельках, о чем-то глубоко задумывалась, уставившись неподвижным голубеющим взором в далекую точку за окном и подолгу не слыша обращенных к ней слов... И я действительно не в силах помочь. Я могу лишь избавить близких от бремени моего присутствия, от дополнительных нервных и физических трат, со мной связанных.

Так я снова собрался в середине сентября в Солигалич.

Жену перед отъездом успокаивал: надо закончить мелкие дела по дому, прибрать все на зиму; как вернусь, буду лечиться, буду работать, дам ей немножко отдохнуть... Денег взял у нее в обрез, только на дорогу.

В Солигаличе открылись без меня два новых ларька. В них продавали жидкие импортные ликеры, просроченные шоколадки да гниловатый лук с местных полей. Дом стоял на столбах, открытый снизу всем ветрам. В комнаты надувало холоду, протопить их уже в те дни было невозможно. Крыша текла по-прежнему, а возле моей кровати торчал шершавый столб.

Ольга Степановна готовила на зиму запасы. Год был урожайный. Когда я к ней заглядывал, стол оказывался много разнообразнее, чем весной и в начале лета: к традиционной картошке добавились жареные грибы, огурчики свежего посола, пироги с капустой, с грибами, сладкие; к чаю - два или три сорта варенья. Жаль, что теперь на многое мне оставалось только смотреть: после соленого и острого кровь лилась ручьем... Я старался не злоупотреблять ее гостеприимством. Раз или два, впрочем, Ольга Степановна пожаловалась, что все в эти трудные годы бросают и забывают друг друга: родственники перестали слать к праздникам открытки (да и праздников-то осталось - раз-два и обчелся: старые отменили, к новым, особенно религиозным, никак не привыкнуть), по многу лет не навещают. Знакомых тоже не дозовешься в гости. Шумных семейных застолий, какие устраивали по всякому поводу еще недавно, теперь во всем городе не слыхать.

Старый телевизор Ольги Степановны показывал инфантильные лица комментаторов, заинтересованно говоривших о каких-то глупых вещах. Тут кого-то из больших начальников не пустили на собственную дачу. Там отобрали у кого-то положенный ему по рангу мерседес и заменили его Волгой... Кто не пустил и отобрал, зачем, в чем тайный смысл этих странных пустяков и еще более странных громких пересудов о них на всю страну? Ответов не было. В верхах шла такая же по-детски бессмысленная и жестокая возня, какими были лица на экране. Я слушал все это довольно равнодушно. И только раз пониже нагнул голову, чтобы не выдать себя и избежать лишних расспросов, когда выступавшая по телевизору Варзикова (она вела теперь свою еженедельную программу) сказала мимоходом о путанице, которую вносила в умы сограждан ныне покойная Анна Вербина. Именно так я узнал, что Ани больше нет.

С того раза мне совсем расхотелось бывать у Ольги Степановны. Давняя цель подчинила все мое существо. Я шел к ней быстро и спокойно, без истерики. Ведь меня уже ничто не держало здесь и не привязывало. Вечерами при тусклом электрическом свете заканчивал свое письмо к вам. Перечитывая старое, утешался тем, что никакого другого выхода не маячило на горизонте и полгода, и год назад, хоть тогда я и не сознавал этого вполне, пытаясь отчаянной риторикой заговорить смерть. На днях, засидевшись допоздна над описанием последней встречи с вами в Москве (щемило сердце и слезы застилали глаза, давно уже мне не было так больно, как при этом воспоминании), нечаянно глянул в старое зеркало в темной деревянной раме на стене напротив, и вдруг почудилось, что рука тетки ласково дернула сзади за полу детской вельветовой курточки:

- Ты что тут делаешь?

А сегодня, прогуливаясь тихим и морозным, как в Оксфорде, утром не по историческим плитам - по комковатому стылому огороду, ждущему снега, взошел на горбатый мостик (ему-то ничего не сделалось) и явственно услышал сдвоенный рассыпчатый телефонный звонок, какой заливается по утрам в вашей спаленке, когда вы, моя дорогая, отлучаетесь ненадолго в свой крошечный сад, чтобы полить розы... И с облегчением почувствовал: это меня.